Как только майор испустил дух, по приказу Петра четвертовали еще четверых. Затем их истерзанные, быстро схваченные холодом тела посадили в кружок, в центре которого поместили тело Глебова. И только после этого уставший царь отправился по другим важным делам. Увезли и Евдокию. Но в тюрьму, а не в палаты царские. И даже не в отчий дом на Солянке, что в пятнадцати минутах ходьбы от Лобного места, да все вниз, под горку, легко идти.
Напуганная Евдокия Федоровна помирать казненной не хотела. Она написала царю-батюшке, давно уже не мужу ей, слезное письмо, в котором повинилась во всем, просила прощения и чтобы ей «безгодною смертью не умереть». Петр I остыл в тот хладный день казни Глебова, успокоился, повелел созвать собор священнослужителей для вынесения приговора и, вероятнее всего, подсказал судьям меру наказания.
Инокиню Елену публично высекли, сослали в Ладожский Успенский монастырь. Затем ее перевели в Шлиссельбургскую крепость, где во времена краткого правления Екатерины I она содержалась под особым секретным надзором. Екатерина I и Александр Данилович Меншиков боялись ее пуще прежнего, но их время вышло. Екатерина I умерла в 1727 году, а Меншиков был сослан императором Петром II в Березов, где и умер в 1729 году.
Евдокия Лопухина в 1727 году поселилась в Новодевичьем монастыре в Москве, а чуть позже перебралась в Воскресенский монастырь. Петр II, ее внук, относился к бабке хорошо, часто советовался с ней, но делал все по-своему. Он выделил ей особый двор, она ни в чем не нуждалась. В 1730 году внук Петра Великого умер, на престол взошла Анна Ивановна, племянница Преобразователя. При ней фактическим правителем страны был Э.И. Бирон, немец по происхождению, но это не мешало императрице относиться к Евдокии Федоровне Лопухиной как к царице.
Некоторые, имеющие много врагов и неспособные по разным причинам их победить люди мечтают только об одном: умереть после заклятых врагов, считая подобный исход своей главной жизненной победой. Евдокия Федоровна Лопухина умерла после тех, кто сделал ее жизнь несчастной (Петр I, Екатерина I, Меншиков), но вряд ли она считала себя победительницей в «споре жизни». Слишком уж доброй была эта женщина…
Она умерла в 1731 году.
Екатерина I
Хорошо известно, что золушек и прочих кухарок творят либо добрые сказочники (и только в сказках счастливо живется этим женщинам), либо социальные потрясения, точнее сказать, революции, которые предоставляют смелым либо отчаявшимся людям право, шанс, попытку взлететь над толпами людей, возглавить их, опередить, в худшем случае покрасоваться перед толпой. Этим случаем пользовались все девушки и женщины, попадавшие в поле зрения Петра I и его дружков, больших любителей великих государственных дел и столь же великих, то есть бурных, буйных оргий. Женщин у верных сподвижников-собутыльников Петра I было много. Относились они и сам царь к ним не по-мужски, а по-мужицки, и этого факта стесняться не надо: в оргиях даже самые величественные монаршие особы омужланиваются, потому что иначе просто быть не может: в оргиях ценны не регалии и побрякушки на мундирах, а обыкновенное мужское достоинство и столь же необыкновенные женские прелести. Чем прелестнее оргиянки, тем лучше.
Историки и бытописатели Петровской эпохи стараются не заострять внимания на этой линии сложной судьбы первого российского императора и, следует признать, поступают правильно, мудро. Петр Великий – слишком крупное явление в российской и мировой истории, чтобы, описывая его деяния, анализируя итоги жизни Великого преобразователя, останавливаться на неистребимой тяге этого человека к попойкам и оргиям, где он хоть и оставался всегда первым, но среди… мужичья, а не среди деятелей государства. В бане все равны. В оргиях, еще раз напомним, ценятся мужское и женское, а не социальное. Это – аксиома.
Оргия – это шанс для золушек и кухарок, волею судьбы оказавшихся в «воронках», в поле зрения монархов, особенно во времена революционные.
Но это не значит, что автор данных строк завидует тем, кто получает от судьбы возможность участвовать в подобных «сходках» как со стороны приближенных к владельцам «воронок» или полей зрения царствующих особ, так и со стороны кухарок и их детей. И дело тут не в обостренном чувстве брезгливости, а в историческом опыте.
Еще в Древнем Китае была оглашена чудесная мысль о том, что во времена смутные лучше не проявлять активности, отсиживаться в своем доме, ждать, терпеть. И судьбы многих оргиянок Петра Великого и К° являются яркой иллюстрацией этой древней, как мир людей, мысли.
Ничего хорошего не получила от первого российского императора его первая жена Евдокия Лопухина, которая хоть в оргиях и не участвовала, зато усилиями Натальи Кирилловны была венчана и приближена к телу и трону монарха, возвышена в революционное время, а значит, хотела она того или нет, была обязана быть активной. О печальной ее участи мы уже говорили.
Судьбу Анны Монс, немки (немок Петр обожал), тоже не назовешь счастливой, хотя «развратничала» она и с Меншиковым, и с Петром, а может быть, и с другими, залетевшими в «воронку». Когда же Анна Монс решила выйти замуж за прусского резидента Георга Иоганна фон Кайзерлинга (это нормальное желание для любой женщины земного шара, даже для особо страстных оргиянок!), то Петр Алексеевич и Александр Данилович чисто по-мужицки (не по-мужски) обозвали Анну Монс «подлой, публичной женщиной», а ее жениха спустили с лестницы. Пруссак-то был упрям. К тому же Петр Великий не мог применить к иностранцу других способов воздействия – дыбу, например.
Через четыре года дюже влюбленный Кайзерлинг женился на немке, очень аппетитной в юные-то годы, но спустя шесть месяцев умер. А еще через три года покинула сей мир Анна Монс, одна из первых женщин петровых оргий, так и не вкусившая радости семейной жизни, то есть того счастья, о котором мечтает любая добрая женская душа. Зато уж в любовницах у великих мира сего, мира российского, она от избытка чувств, страстей и материального благополучия не страдала. Но не все женщины позавидовали бы ей, далеко не все.
Не сложилась жизнь и у красавицы Марии Даниловны Гамильтон, участницы «всешутейших и всепьянейших соборов», видимо, очень дальней родственницы Петра Великого.
Она попала в поле зрения Петра I в 1715 году. Он уже три года был женат на Екатерине, но, ненасытный, имел в то время в любовницах, по сведению М.И. Семевского, Анну Кремер, Матрену Балк (сестру Анны Монс), Авдотью Чернышову, Марию Матвееву, княжну Марию Кантемир и Марию Гамильтон, влюбленную, на беду свою, в Ивана Михайловича Орлова, императорского денщика. Недаром люди говорят, что любовь зла. Действительно, злое это чувство, особенно для тех, кто обязан быть любовницами монархов. Полюбила Гамильтон Орлова не на шутку. Бил он ее и обзывал, а она льнула к нему, льнула душой и телом, не имея на это права, то есть монаршего разрешения любить и льнуть.
В 1717 году забеременила Марья Даниловна да в ноябре сына родила втайне. Испугалась она тайны своей пуще смерти и лишила дитя родного жизни. Оправдывать ее в столь гнусном преступлении никак нельзя. Грех это тяжкий. Смелость Марьи Даниловны не только пугает и душу щемит, но и ставит каверзные и страшные вопросы, на которые автор данных строк сам ответить не может, на которые ответить должны все сторонники и несторонники деяний и преобразований Петра. Хорошо известно, что пьяные оргии в петровом круге активно функционировали несколько десятков лет, и принимало в них участие едва ли не несколько сотен девушек, женщин, каждая из которых в любую опасную минуту могла забеременеть, причем от кого угодно. Женская медицина в те годы была в зачаточном состоянии. Так вот, неплохо бы узнать, сколько женщин и в какие годы беременели, сколько детей они родили и скольких задушили, либо раздали, либо втайне воспитали себе на радость?
Конечно же, отцовство этих деток установить будет невозможно. Все они были «оргиастовичами», детьми обезьяньих оргий, с точки зрения права незаконнорожденными, с точки зрения обязанностей – гражданами Российской империи со всеми вытекающими последствиями. Вычислить всех живущих на сей день «оргиастовичей» так же важно для науки и для государства, как, скажем, нарисовать родословное древо любого соотечественника, который, ко всему прочему, сам желает узнать своих предков, скажем, в тридцатом поколении до него… Эти знания, между прочим, напрямую касаются женской темы, и, главное, при современном уровне быстро развивающейся медицины и генной инженерии они могут выявить не просто потомков детей тех буйных оргий, но и… потомков Петра Великого! А это очень важно. В конце концов, из Иванов, не помнящих родства, пора перевоплощаться в Иванов, все знающих о себе и о своих предках.
Некоторые ученые не без оснований предполагают, что отцом задушенного Марией Гамильтон ребенка вполне мог быть сам великий император. Он, узнав о преступлении, рассвирепел, было назначено следствие. Во время обыска у Гамильтон нашли личные вещи императрицы. Подследственная призналась во всех грехах и преступлениях. Ее возлюбленный Орлов отрицал все, что мог: он, де, не знал о беременности Гамильтон, о том, что она задумала сделать с ребенком… Боялся царев денщик дыбы, оговаривал женщину. А кто она была ему? Никто. Зачем ему страдать из-за нее? Незачем.
В ноябре 1718 года приговорили Марию Даниловну Гамильтон к смертной казни. Многие во дворце надеялись, что Петр Великий помилует приговоренную. Вдова Ивана Алексеевича, уважаемая монархом, просила за Марию. Несколько месяцев Петр почему-то откладывал казнь. То ли сомневался в чем-то, всегда решительный? В марте 1719 года приговоренную в нарядном белом платье привели на эшафот, зачитали приговор. Мария Даниловна на коленях умоляла монарха простить ее. Он подошел к ней, царственно обнял, что-то тихо шепнул, она успокоилась, положила голову на плаху. В глазах детоубийцы была надежда. Мария увидела, как царь что-то шепнул палачу, и совсем успокоилась. Даже улыбнулась. Спокойствие овладело всеми любопытными: царь простил одну из своих оргиянок.