…Речицкий распахнул дверь в кабинет и закричал с порога:
– Ну что, майор? Нашли эту сволочь? Поймали?
– Присядьте, Владимир Иванович, поговорим.
Речицкий упал на стул перед письменным столом; настроен он был агрессивно, смотрел набычившись; снова был нетрезв.
– Поговорим? – рявкнул. – О чем? Я сказал все, что знал! И вообще, мы, общественность, уверены, что убийца один. Анфису он, и Яника тоже он. Весь город гудит, майор, и если в ближайшее время вы не найдете убийцу, то пеняйте на себя! Народ с вас спросит! В Интернете вой, только ленивый вас не ругает, вам все припомнят! И скандалы в высших эшелонах, и коррупцию, и крышевание проституток, думаете, никто не знает?
Он, заводясь, выкрикивал все новые и новые обвинения.
Майор Мельник молча слушал.
Речицкий выдохся и замолчал.
– Владимир Иванович, хочу показать вам одну запись, садитесь поближе. – Голос у майора был ровным и бесстрастным. Он развернул компьютер в сторону Речицкого. – Смотрите.
Речицкий смотрел на экран; майор Мельник не сводил взгляда с лица бизнесмена. Тот, казалось, мгновенно осунулся и побледнел; было видно, что он потрясен.
Майор выключил компьютер и спросил:
– Что это было, Владимир Иванович?
– Откуда это у вас? – хрипло выдохнул Речицкий.
Майор Мельник смотрел молча.
– Нашли у Яника? Это было у него?
– Может, расскажете, – предложил майор.
Речицкий молчал, переваривая увиденное. Весь раж с него слетел мгновенно, и теперь перед майором сидел растерянный и угрюмый человек. Было видно, что он лихорадочно прикидывает, что следует сказать, о чем умолчать, прикидывает, как уменьшить урон от удара.
Молчание затягивалось.
Майор не напирал, ждал.
Речицкий молчал.
– Откуда это у него? – Речицкий потер лоб. – Откуда это вообще? Черт, ничего не понимаю! – Он помолчал и спросил неожиданно трезвым голосом: – Я могу позвонить своему адвокату?
Майор Мельник понял, что Речицкий пришел в себя и больше ничего не скажет.
Глава 17Монах… куда ж без Монаха!
После поворота событий от плохого к худшему цикл повторится.
Монах решил начать писать мемуары, ну там, путешествия, приключения, нападение тигра и укусы ядовитых змей, дружба с ламами из непальских дацанов и встречи с необыкновенными людьми.
Леша Добродеев давно предлагал, но то одно мешало, то другое.
Только усядешься за компьютер, только откроешь чистый лист, напишешь: «Глава первая» или «Предисловие. О себе», или «Немного о себе», как вдруг звонок! Деловой партнер и друг детства Жорик запутался в налогах, опоздал, не посчитал, в итоге наехала царева служба…
Одним словом, бежи, Монах, выручай! А то еще Леша позвонит с дурацкой сплетней, давясь от смеха будет кричать: «Нет, ты только представь себе, Христофорыч! Это же фигня полная!»
А если телефон молчит, то Монах погружается в воспоминания, ностальгирует, настроение у него портится и творческий порыв проходит. Он идет в кухню варить кофе, причем если позволяет погода, выходит с кружкой на балкон и смотрит на город. На сияющую Троицу где-то на горизонте, в легкой дымке, на парк с фонтанами рядом с домом, на людей, сидящих на скамейках, и на детишек, прыгающих под струями. Потом приходит Добродеев, приносит пиво и фирменные Митрича бутерброды с копченым мясом и маринованным огурчиком, от доброго старого Митрича, владельца их «отрядного» бара «Тутси». Как водится, вываливает последние городские новости.
Монах всякий раз надеется, что Леша принесет в клювике убойную криминальную историю, которая поставила в тупик всю полицию, и в частности, их друга-соперника майора Мельника. Который никогда не попросит о помощи математика, психолога и путешественника Монаха, но неназойливо подкинет Леше Добродееву какие-то детали и нюансы, исключительно с целью, как полагает Монах, привлечь его внимание и втянуть в расследование. Но при этом будет орать, что они путаются под ногами, лезут без спросу и вообще караул.
Причем это он еще и десятой доли не знает из того противоправного, что учиняют члены детективного «Союза толстых и красивых любителей пива» в погоне за истиной.
Так, за болтовней незаметно наступает вечер, и день, считай, пропал.
Монах дает себе честное слово завтра прямо с утречка засесть за работу.
«Но дни идут, идут года, – как сказал поэт, – им не сойтися никогда».
Что такое, в сущности, мемуары? Тут надо любить себя – в первую очередь хвастаться, выпячиваться, самопиариться… Чем больше понтов, тем интереснее. То есть никакого творчества, а просто, что вспомнил, то и пиши, не забывая все время вставлять: «я», «меня», «мне», «я, я, я», чтобы всем было ясно, какой ты самый умный. Вранье приветствуется.
Леша считает, что вранье – соль и перчик, без которого любой текст пресен и скучен. Взять его творчество, например…
Он не то чтобы врет, но изрядно привирает. Хотя и врет тоже.
Да, так о чем мы? О том, что прямо с утречка… А с утра опять что-нибудь мешает.
Монах на балконе пил кофе и рассматривал городской пейзаж, когда в дверь позвонили.
Он неторопливо отправился в прихожую, прикидывая, кто пришел. Для Жорика поздно, он бросается разгребать проблемы и звать на помощь обычно утром, Леша приходит ближе к вечеру, а сейчас только пять после полудня.
Это был журналист. Он влетел в прихожую с выпученными глазами и с ходу закричал:
– Христофорыч, ты уже в курсе?
– В курсе чего? – сдержанно спросил Монах, отхлебывая кофе. – Что-то случилось?
– Что-то случилось? Ты вообще ничего не знаешь? Новости не смотрел?
– Наши новости я не смотрю, – с достоинством сказал Монах. – Всякие мелочи меня не интересуют. Я размышляю о жизни и смыслах. Ну?
– Два убийства! Целых два убийства! А у полиции ни в одном глазу! Ни мотива, ни подозреваемых.
– С майором говорил?
– Пытался, он не отвечает.
– Значит, еще барахтаются, думают разрулить самостоятельно. Или уже знают достаточно. Кто жертвы?
Добродеев смотрел загадочно и молчал.
– Ну? – повторил Монах. – Кто? Да говори же ты!
– Яник Ребров и его девушка Анфиса. Ты их знаешь, я познакомил вас на вернисаже, а потом мы были в гостях у Кирилла Юшкевича.
– Руководитель фонда? Похожий на жиголо? Убит? И Анфиса тоже? Как? – Монах присел на тумбу, забыв про кофе.
– Ее вчера, а его три дня назад, но нашли вчера.
– Как их убили?
– Анфису задушили. А у Яника перерезаны вены на руках, лежал в ванне, весь в крови. Соседка видела своими глазами. По городу уже пошли слухи, что самоубийство. Намекают, что он убил ее за измену, а потом порешил себя. Но по времени не пляшет, когда ее убили, он был уже мертв. Но народу лишь бы погорячее, и к черту детали.
– Деталей никто никогда не знает, – заметил Монах, – даже майор. Кто ж им расскажет.
…Они расположились за столом в кухне. Воодушевленный Добродеев трещал и не мог остановиться, Монах же был тих и задумчив.
Около семи вечера тренькнул добродеевский айфон. Тот прижал телефон к уху и стал слушать.
На лице его отразилось изумление, и он беззвучно ахнул, уставившись на Монаха. Тот взглядом спросил: что?
Добродеев, прокричав:
– Спасибо, буду должен, – положил телефон на стол.
– Ну? – подтолкнул Монах. – Кто это?
– Мой инсайд. Бомба, Христофорыч! Володю Речицкого сегодня арестовали по подозрению в убийстве! Это же… охренеть! Каков поворот сюжета! Невероятно!
– В убийстве кого?
– Как это кого… – начал было Добродеев, но запнулся.
– Кого, по их версии, он убил? Яника или его девушку? Или обоих?
– Я понял, что Яника… Он очень спешил, сообщил буквально на ходу.
– Но ты не уверен. Надо было уточнить. Твой инсайд – тот, который со стихами?
– Нет, тот вышел на пенсию. Этот краевед-любитель, мы с ним по пещерам.
– Перезвони!
Добродеев потянулся за телефоном. Набрал, прижал к уху.
– Не отвечает!
– Если Яник покончил с собой, то получается, Речицкий убил девушку, – сказал Монах. – Но не факт, и непонятен мотив. Он сказал, ее задушили, а Яник перерезал себе вены… самостоятельно или ему помогли. Ты говорил, они друзья?
– Друзья! Все знают. Вместе в школу ходили, Володя подкидывал ему на фонд.
– Думаешь, он мог? Ты его знаешь лучше. По-твоему, это самоубийство?
– Какое к черту самоубийство! – вскричал Добродеев. – Яник брал от жизни все! Вокруг него вертелись такие красотки… не передать. Он любил шикануть, одеться, смотаться в Испанию или в Таиланд, причем летал первым классом. Все время шутил… Шутки, между прочим, дурацкие. Как-то сказал, что у нас тренер из Японии набирает в борцы сумо, и он дал ему мои координаты. Я как последний дурак ждал звонка…
– Ты хотел в борцы сумо? – удивился Монах.
– Нет! Еще чего! Я хотел взять у него интервью, а он так и не позвонил. Расспрашивал всех, никто ничего. А потом оказалось, что Ребров пошутил, представляешь? Потом рассказывал всем, что я купился. Я с ним полгода не разговаривал, пока он не попросил прощения. А теперь его нет… – Добродеев пригорюнился. – Он был счастлив! Он нашел свою нишу, понимаешь? Совместил работу и хобби, не всем такое счастье. Я бывал у него в доме, перекидывались в картишки бывало. Это музей, Христофорыч! Картины, альбомы, бронза… шикарная библиотека. Коллекция фарфоровых статуэток, одна вообще восемнадцатого века. А мебель! Он умел жить.
– Может, заболел?
Добродеев пожал плечами.
– А ты веришь, что Речицкий убийца? Ты знаешь его много лет.
Добродеев снова пожал плечами, задумался, что было ему не свойственно, и сказал после паузы:
– С Володей никогда не знаешь. По характеру он бретер и дуэлянт, вспыхивает мгновенно, особенно когда выпьет. У него вечно приключения на пятую точку, еще с юности. Они с Яником учились в третьей школе, были неразлейвода. Яник – хитрован, был вроде ангела-хранителя, вытаскивал Речицкого… Вообще, в Янике всегда было что-то порочное, наглость… его не любили. Я учился во второй, между нами была вечная вражда. Молодые, безусые, дурные… – На лице Добродеева появилось растроганное выражение. – Гормоны, адреналин, драйв! Как мы дрались! Это… это поэма! Эпос!