а взаимностью, в отличие от многих. Ее всюду сопровождал здоровенный качок, ее парень, и Ребров сказал ему, что переспал с ней. Парень набил ему морду, но молодые люди после этого расстались. – Мэтр помолчал. – Есть мужчины, которые способны обсуждать свои отношения с дамой публично, а Ребров пошел дальше: он готов был обсуждать публично то, чего не было. Грешно так говорить, господа, но мне его не жалко, он получил свое. Мы все циники, разумеется, но не до такой же степени.
– Когда похороны? – спросил Монах.
– Как только они разрешат забрать тело. Вопрос двух-трех дней, я думаю. Платит, конечно, Володя. Последнее «прости» усопшему другу, так сказать. Насчет Анфисы не знаю, не в курсе. На время убийства у моего подзащитного твердое алиби, поэтому она интересует меня постольку-поскольку. Но допускаю, что Володя возьмет на себя и это…
У майора Мельника голова шла кругом от этого чертова дела, а тут еще эти двое с картиной «Смерть Марата». Высмотрели, паршивцы. Да кто к ним присматривался, к этим картинам?! Тем более в углу за деревом.
Убийца принес с собой картину этого самого Марата в ванне, а вместо его лица наклеил фотографию Реброва. Прямо признание! Признание? Куда там! Похоже, это последняя дурацкая выходка покойного.
Криминалисты нашли в квартире Реброва альбом французской живописи, из которого был вырезан постер. Везде пальчики хозяина. Даже ножницы нашли, которыми вырезали картинку.
Получается, он вырезал картинку, приклеил свою собственную физиономию, вставил в раму другой картины, а ту сунул за диван. Везде отпечатки Реброва.
Что за странный финт? Шутка? Шутник… Или запрограммировал собственную кончину? Рассказал, что собирается сделать? Только не признался, что глотнет яду.
Кстати, никаких следов посуды или упаковки, где содержалась отрава, в его квартире не выявили.
Как прикажете это понимать? Здоровый, без тайных хворей, успешный… Самоубийство? А кровь женщины в прихожей?
«Может, ошибочка с анализом?» – думал майор, прекрасно понимая, что никакая не ошибочка, и все-таки убийство, а Марат – дурацкая шутка жертвы, которая пришлась в масть, а убийца о ней ни сном, ни духом?
Шутка над кем? Над собой? Или все-таки самоубийство? Бред.
В голове майора не укладывалось, что здоровый психически человек мог устроить…
А с другой стороны, он этим кормился. Всякие конкурсы, фестивали, карнавалы… зрелища, одним словом. Вот и устроил напоследок… фейерверк из собственной кончины.
Стоп! А может, псих?
…Майор склонялся к мысли, что Ребров был убит. А французская картина просто нелепое совпадение. С кем-то Ребров перегнул палку, не соотнес сил, убийца его переиграл. Дошутился, затейник.
Его многие ненавидели – от брошенных девиц до рогатых мужей, а возможно, и кто-то из тех, кого он шантажировал. Это была казнь.
«Прямо детективный роман», – подумал майор.
А эти двое клоунов? Как они узнали? Вещие сны они видят! Жулики! Как? Разве не ясно? Незаконно вломились в квартиру Реброва…
Ну, вы доиграетесь у меня! Но хоть поделились. И что придумали, фантазеры! Видение было, вещий сон, надо, мол, прошерстить все картины.
Убийца пришел к Реброву домой, он его впустил, так как совершенно не опасался, недооценил опасности… Вернее, вовсе не видел.
Убийца – человек, не вызывающий опасений. Слабый, слюнтяй и трус. Пришел договариваться, выбросил белый флаг, сдался. Именно так и воспринял его приход Ребров. А тот подсыпал ему отравы, причем, черт знает, что за отрава. Какой-то токсин, волчьи ягоды, наперстянка… Нет, это наши, а то, что убило Реброва, не наше, импорт.
Чем же Ребров его достал, да так, что слюнтяй и трус, загнанный в угол, нанес удар? И обставил как шоу, не поленился.
Психологи говорят, убийцы после убийства испытывают чувство вины, они накрывают жертву, чтобы не видеть ее лица…
Это спорно, конечно, майор в это не верит. Но вот с тем, что убийца стремится убраться с места преступления как можно быстрее, не поспоришь.
А убийца Реброва оставался в квартире около часа, и это по самым скромным подсчетам. Чтобы такое сотворить, нужно очень ненавидеть.
Интересно, что испытывал убийца? Торжество? Облегчение? Или тупо таскался с трупом, ни о чем не думая, следуя заранее обдуманному плану? Вскрыл вены… и не страшно было?
Криминалисты говорят, если бы Ребров был жив, крови было бы больше. Но и так хватило… вот уж кровавая баня! Смерть этого… Марата! Картина не такая уж, чтобы прямо все знали. Он, майор, например, не знал.
А откуда о ней узнал убийца? Почему повторил сцену смерти этого Марата?
Непонятно.
Псих? Плюс что-то глубоко личное. Бунт маленького человека.
А кровь, принадлежащая женщине?
Майор было подумал, что кровь старая, мало ли, какая-то из подруг Реброва в свое время порезалась, но оказалось, что кровь свежая.
Значит, их было двое? Оскорбленных и униженных? И они же разобрались с подругой Реброва? Если была женщина, то мотив – ревность, уж это майор знал из своего опыта. Они все еще опрашивают друзей и знакомых, и те вываливают много интересного, но все пустышки, мелочовка, на уровне сплетен и слухов.
Идиотское дело…
Глава 29Раскат грома
– Лео, меня все больше интересует персонаж по имени Дима Щука, – сказал Монах Добродееву, когда они не торопясь возвращались домой после ленча.
Добродеев провожал Монаха. Время от времени они садились на лавочку отдохнуть. Монах вытягивал больную ногу и прислонял к спинке трость.
– Пьяница-неудачник, несостоявшийся художник, избитый Ребровым. Художник, Лео! Личность творческая, с огоньком. Кстати, с удовольствием взглянул бы на его картины, хотя картины не люблю в принципе, они оставили после себя тяжелую память. Ты хорошо его знаешь?
– Не очень. Брал интервью во время выставки местных талантов лет пять назад. После закрытия отвез домой, он уснул там просто на диванчике, пришлось будить.
– Там подавали спиртное?
– Только шампанское. Он пришел уже на взводе. Я спросил его о творческих планах, и он сказал, что он единственный художник на этом жалком сборище. Не настоящий, как они себя называют, а просто художник. Рафаэль и Леонардо были не настоящими художниками, а просто художниками. Сказал, что может потягаться с именитыми, пишет в любом жанре. Не пачкает, как эти все, а пишет.
– Ты же говорил, что он безобидный, – напомнил Монах. – А он боец, получается.
– Я даже не ожидал. Может, по пьяни. Ивана Денисенко по пьяни тоже прилично заносит, возьми его свалки. Такое на трезвую голову не выдумаешь. Наша гордость Виталя Щанский выкрасился в синий цвет и бегал по площади в трусах. Прекрасный художник, между прочим. Ты далек от людей искусства, Христофорыч, они другие…
– Далек! – фыркнул Монах. – А вот скажи мне, Лео, как человек, близкий ко всяким кругам, это – внутренняя потребность, ви́дение, как говорят о всяких дурацких выходках живьем или на холсте, или чистой воды пиар? Вот не дайте ему выкраситься в синий цвет, и он впадет в депрессию и пойдет кидаться с моста? Ты тоже человек творческий, Лео, почему ты не бегаешь по площади в трусах?
– Я вламываюсь в чужие квартиры, – сказал Добродеев. – Виталик Щанский не полез бы, а я лезу, а это похлеще, чем по площади в трусах. У всех свои тараканы, Христофорыч. Думаешь, у тебя их нет?
– Ты прав, Лео, беру свои слова обратно, – сказал Монах после паузы. – Чудачества украшают жизнь, и выяснять, чьи заковыристее, пустой номер. Правда, наши – во имя истины и света, а не на публику. Обещаю, что когда-нибудь я выкрашусь в синий цвет. Ты помнишь, где живет этот Щука?
– Помню. Около Еловицы. У него собственный дом.
– Ого! Он домовладелец?
– Дом доброго слова не стоит. Лет шесть назад он развелся и оставил супруге квартиру в центре. Хочешь, съездим к нему?
– Хочу! Надо посмотреть на него, вдруг торкнет внутри, и я пойму, что это, возможно, наш человек. В смысле, убийца. У меня нюх, Лео, я вижу нутро человека. А если окажется, что его бабка была ведьмой и научила его разбираться в травах, и не-иден-ти-фи-циро-ванный – тьфу, словечко! – токсин в крови Реброва какая-нибудь пижма или аконит полевой, то мои подозрения перерастут в уверенность. Как насчет завтра с утра?
– Можно, – сказал, немного подумав, Добродеев.
– Кроме того, у нас прорва работы по девушке Речицкого, Лео. Сейчас у нас есть ее фото, можно пройтись по учебным заведениям, поспрашивать, может, кто вспомнит. Нам нужно ее имя. Кроме того, мы как-то выпустили из виду Анфису, надо бы встретиться с ее подружкой Одри, помнишь, рыженькая такая? Приятная девочка. Рыдаев считает, что эти убийства не связаны, я бы не был так категоричен. Что думает майор Мельник, нам неизвестно. Кстати, он не звонил? Интересно, они нашли Марата?
– Позвонить?
– Пока не надо. Пусть переварит наше вмешательство и успокоится.
У дома Монаха они распрощались, уговорившись встретиться завтра в десять, и Добродеев, не торопясь, пошел со двора, а Монах поднялся к себе.
Послонялся по квартире, напился кофе, постоял на балконе, любуясь вечерним городом в огнях и последними сполохами заката. Вздохнул привычно, вспомнив про пампасы и проклятую ногу. Сел за письменный стол и принялся записывать план действий.
В плане было всего несколько строк: «добить» девушку Речицкого – раз; встретиться с Одри, в скобках (без Добродеева), показать фотку Ляли, – а вдруг она ее знает, вращались в одних кругах как-никак, и заодно расспросить про Анфису – два. Посмотреть на Диму Щуку – три. Пока все.
Дмитрий Щука… Или лучше Димитрий. Димитрий Щука. Как звучит, а? Художник, пьяница, бузотер. Добродеев сказал о нем что-то… что? Или это был Иван Денисенко?
Монах задумался. Он, Монах, сначала не врубился, потом сообразил, но отвлекся и тут же забыл.
Что же было сказано? Пришел на выставку пьяный, добрал шампанским, всех обругал, но не дрался. Хвастался. Потом уснул на диване.