Он не знал. Он ей не судья.
В этой фразе лицемерие и поза, в ней кроется затаенная обида: я тебе не судья!
Еще как судья! Как она могла? Притворщица, шлюха, обманщица… Торговать или не торговать телом – личное дело каждого, но устроить спектакль с убийством… гнусно. То-то она боялась нос высунуть из дома, то-то была против переезда и постоянно ожидала, что ее узнают. Речицкий, похоже, не узнал…
Монах вспомнил, как она рванулась из рук Речицкого на вернисаже, вспомнил ее напряженное лицо – ему сейчас кажется, что она побледнела и чуть не потеряла сознание от страха, и в нем невольно шевельнулось что-то вроде сочувствия. Загнанное перепуганное животное…
Речицкий ее не узнал, а Ребров? Он прекрасно знал ее в свое время, он не мог не узнать.
Узнал! И поплатился? В его квартире была женщина, на полу нашли ее кровь… Ей было что терять.
Все в Монахе противилось мысли, что Лара убийца. Был соучастник, она не могла одна провернуть весь… спектакль.
Кто? А зачем «Смерть Марата»? Что за символ?
Вопросы, вопросы… Появилась надежда, что будут ответы. Хотя бы на некоторые. А вот на вопрос «что дальше» ответа нет. Он, Монах, ей не судья. А вот сейчас в точку, сейчас он действительно не судья. Он не судья и не имеет права казнить или миловать.
Он представил, как сообщает майору Мельнику, что нашел девушку, убитую Речицким. Все в нем противилось и восставало…
Ладно, решил он, еще не вечер, с этим нужно переспать, как говорит Анжелика…
Зелень успокаивает нервы, считает Добродеев, который любит рассказывать о правильном образе жизни: мюсли на завтрак, пробежка в парке, гимнастика, не жрать на ночь и купаться в проруби. Долгие прогулки за рекой и любование зеленью лугов. Из жизни голубей, короче.
«Что-то одно, Лео, – говорил Монах, – все я не потяну».
А кофе можно? А пиво? А мясо? А фирменные Митрича?
…У Марка Риттера неплохие пейзажи, зеленые и успокаивают нервы.
Монах скользил взглядом по картинам, иногда останавливался, рассматривал внимательнее.
Действительно, успокаивает. Текст простенький, ему вполне хватает его словаря. В первый раз он почти не читал, только рассматривал.
Он вспомнил их кафедральную англичанку, как она заставляла их шипеть и грассировать. Интересная женщина, умная, с чувством юмора. Много лет проработала в Штатах переводчиком. Неля Борисовна. Он влюбился в нее, напросился на дополнительные занятия, провожал домой. Первая серьезная любовь… Через два года она уехала переводчиком в Индию. Он пришел к ней домой с цветами, попрощаться. Принести шампанское не посмел. Она жила одна. Они засиделись до полуночи, много говорили, выпили вина, и он попытался…
Монах вдруг почувствовал, как загорелись уши. Дурак! Мальчишка! Эх, глупая сладкая юность…
«Хватит, – сказал он себе, – займись делом».
«Ад рем». Заходим по-новой. Картинки мы уже видели, теперь почитаем текст.
Мать Марка Риттера – наша землячка, работала билетершей в небольшом «theatre»… С этим ясно. Отец, американец, водил «lorry» – грузовик. Семья жила небогато, мальчик с детских лет рисовал, сам зарабатывал на холст и краски. Ну, конечно, все американские дети подрабатывают в «Макдоналдсе» на кино и попкорн. Или на краски. Даже дети миллионеров. Классика, истоки американской мечты.
Монах нахмурился, перевел взгляд на потолок.
Стоп! Читаем снова. Мать в театре, отец на грузовике. Дальнобойщик? Небогатая американская семья, как многие. Что не так? Считали каждую копейку, Марк сам зарабатывал на краски. Ну и?..
Монах задумался, теребя бороду.
– Черт! – воскликнул через минуту.
Вот оно! И что бы это значило? Эти «theatre» и «lorry»? Как это понять? Дальше больше: «colour» вместо «color»[8]…
Вот же засело в подсознании, сразу и не сообразишь. Различия английского языка и его американского варианта были ее коньком, она доказывала, что это отдельный язык и даже защитилась по теме. Приводила примеры…
Он до сих пор помнит некоторые, въелись намертво – влюбленность в преподавателя помогает успеваемости.
Монах дочитал текст до конца, выловил еще несколько «жучков», сопровождая охоту удовлетворенным хмыканьем. Аккуратно занес нарытое в отдельный файл. Закончил, потянул к себе мобильный телефон и набрал Жорика…
Глава 31Бегство
Находишь всегда то, что не искал.
С утра он снова проник в больницу. Подмигнул сестричке на посту и прошествовал в палату. И теперь, большой и внушительный в белом халате, сидел на стуле у кровати и держал ее за руку.
Вряд ли он смог бы ответить себе, что он здесь делает. Вчера он поклялся, что отойдет в сторону, пусть Мельник разбирается сам. Сколько можно – и главное никакой благодарности. Подкинули ему «Смерть Марата», а он даже трубку не берет. Хватит!
Он держал Лару за руку, рассматривал ее бледное лицо, глубокие тени под глазами, запавшие щеки. Ей, конечно, пришлось несладко. Шарахаться от любой тени, прятаться за углами, не сметь поднять глаза… Возможно, чувство вины. Не похожа она на хабалистую Анфису, для которой все трын-трава… было. Интересно, она тоже участвовала в аферах Яника? А Лара похоже сломала себе жизнь.
Он задавал себе вопрос: смогла бы она разобраться с Ребровым? Если он загнал ее в угол?
Насколько он мог судить, нет, она, скорее, сбежала бы. Такие, как она, всегда сбегают. Мчатся, куда глаза глядят, как загнанное животное…
Он так задумался, глядя на нее, что вздрогнул, когда она открыла глаза и взглянула на него в упор.
В лице ее ничего не дрогнуло, и он подумал, что она его не видит. Смотрит, но не узнает. Не включились связи, она еще в полубессознательном состоянии.
– Лара, – позвал он негромко. – Лара, вы меня узнаете?
Губы у нее шевельнулись, он видел, что она хочет что-то сказать. Похоже, узнала. Значит, соображает. Он почувствовал облегчение.
– Лара, – повторил. – Это Олег…
– Олег… – ей удалось произнести его имя. – Где я?
– В больнице.
– Почему?
– Была авария, Лара. Вы возвращались из театра…
– Кирилл знает, что я здесь? Где он?
– Лара… – Монах запнулся. – Вам не следует говорить, вы еще очень слабы.
– Кирилл умер?
Монах опешил. Пока он прикидывал, как сказать ей, чтобы не напугать, она почувствовала…
– Да, Лара, Кирилл умер. Он спас вам жизнь…
Она сглотнула:
– Кирилл… бедный… – Отвернулась к стене и заплакала.
Она его не любила, а он спас ей жизнь, он был хорошим мужем…
– Что вы помните? – спросил Монах. – Лара!
– Машина сзади, Кирилл толкнул меня в сторону, я не поняла… упала и ударилась. Было больно… Больше ничего не помню. Сколько я здесь?
– С позавчера. Вас привезли около часу ночи. Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит?
– Ничего не болит. Трудно дышать. Вы не могли бы убрать… – Она чуть повернула голову, указывая на капельницу. – Олег, пожалуйста!
Молоденькая сестричка всунула голову в дверь и прошептала громко:
– Илья Васильевич! Обход! Уходите!
– Олег, подождите! – Лара смотрела на него умоляюще, и Монах дрогнул.
– Я приду после обхода!
– Олег, заберите меня! Я не хочу здесь!
– Лара, вам нужно…
– Я умру! Я здесь умру… Принесите мне одежду, возьмите в спальне… что угодно! Кроссовки… Я не могу больше… Мне страшно! Пожалуйста, Олег!
Она говорила быстро и бессвязно. Руки ее вцепились в одеяло.
– А ключ? – только и сказал Монах.
– В сумочке! Мои вещи… ключ там! Олег! Ключ!
Она стала задыхаться; Монах похолодел. Бросился к вешалке в углу, отгороженной ширмой; там висел белый халат и какая-то одежда. Там же висела черная замшевая сумочка на длинной цепочке. Он сдернул сумочку с крючка и открыл; ключ он нашел сразу. Повесил сумочку обратно и поставил ширму на место.
– Лара, я взял ключ. Успокойтесь, вам нельзя волноваться.
«Вам нельзя волноваться!» Волшебные слова, которые способны вызвать приступ истерики у того, кому нельзя волноваться.
Она снова заплакала – смотрела на Монаха и беззвучно плакала. Он поспешно вышел в коридор, бросив на прощание:
– После обеда!
– Господи, ну и размазня! – сказал он себе, падая на скамейку в больничном парке. – И что ты собираешься с ней делать? Выкрасть из больницы? Что значит, выкрасть, она взрослый человек! Захочет, уйдет сама. Лично я ее понимаю, я бы там тоже не выдержал. А ты всего-навсего пойдешь у нее на поводу и принесешь одежду. Майор сотрет тебя в порошок, если узнает. Конечно, узнает! Насчет чувства юмора вопрос спорный, но чутье у него дьявольское!
Дверь подалась с ходу – он выбрал правильный ключ из трех, болтающихся на кожаном брелоке с тисненой картинкой кривого дома Гауди и надписью «Барселона».
Оглянувшись, он вошел и осторожно закрыл за собой дверь. Прислушался.
Тут было удивительно тихо. Тяжелая металлическая дверь отсекла все посторонние шумы.
Монах встал на пороге гостиной. Здесь они сидели еще пару недель назад или чуть больше.
Красивая комната, немного пусто. Лара говорила, что занята обстановкой, покупает по Интернету… Кирилл хотел купить «Голубую женщину», место ей как раз между окон, напротив двери. Яркое, голубое с оранжевым пятно…
…Он встал на пороге спальни. Полумрак, шторы задернуты. Он вспомнил, как они с Добродеевым «брали хату» Реброва… Домушники!
Громадная кровать под зеленым атласным покрывалом… супружеская. Теперь уже нет. Кирилл не вернется, Лара осталась одна.
На одной из тумбочек, справа, ночник в виде гнома, вазочка с шоколадными шариками, книжка, заложенная пилкой для ногтей; на другой – стакан с водой и блестящая упаковка лекарства.
Он сдвинул панель шкафа и застыл, соображая, что взять. Остановился на белых джинсах и черном легком свитере.
Держа вещи в руках, чертыхнулся и пошел в кухню искать сумку. Нашел большую холщовую торбу в прихожей, сунул туда одежду; вытащил из забитого обувью шкафчика бежевые сандалии, сунул туда же. Застыл у двери, прислушиваясь, и нажал на ручку…