— Ну, что ж, — непонимающе передернула она плечами. — Я же не бегу. Мне просто хочется покурить. Разве это преступление?
— Идите вперед, — резко сказал он. Я не маленький, чтобы надо мной смеяться.
Они возвращались через парадный подъезд. Их с удивлением рассматривали служители, швейцар и офицер, который спускался по лестнице.
Ксения шла, слегка улыбаясь, и никому не могло придти в голову, что несколько минут тому назад рухнул один из планов ее побега.
В двери снова щелкнул замок.
Слышно было, как в коридоре на кого-то громко кричали, взад и вперед бегали люди.
Кто-то звонко приказал: «Позвоните генералу Петренко!»
Ксения чувствовала огромный упадок сил. Теперь надо было придумывать что-то новое.
В коридоре послышались шаги.
— Пожалуйте на допрос, — остановился в дверях начальник караула.
«Надо оттянуть решение», — думала Ксения, подходя к комнате следователя.
За столом сидели офицеры, лампа в синем абажуре затемняла их лица.
Ксения подошла к столу и, не дожидаясь приглашения, присела; ее видно было со всех сторон.
— Имя, отчество, фамилия? — привычно задавал вопрос полный офицер со светлыми усиками, подстриженными по-английски, и с орденом на груди.
Ксения чувствовала на себе любопытные взгляды и спокойно разглядывала офицеров.
— Вы, кажется, дочь сенатора Карташевского? — слегка картавя, спросил следователь.
Ксения молча кивнула головой.
— И жена известного анархиста Александра Ге?
— Да, — ответила она, пристально глядя ему в глаза, — Александра Ге, которого вы вчера без суда зарубили в степи.
Следователь опустил глаза, точно не слышал ответа.
— Вы коммунистка? — в упор поставил он вопрос.
— Да, коммунистка.
— Давно?
— С семнадцатого года.
— Я не пойму, — слегка насмешливо поморщился следователь. — Дочь сенатора Карташевского, получившая блестящее светское образование, знающая несколько языков и музыку, связалась с людьми, которые разрушают все устои, губят родину! — повышал он голос. — Как вам не стыдно пачкать имя отца?
Ксения почувствовала, как кровь прилила к ее щекам.
— А мне стыдно за вас, — с трудом сдерживаясь, перебила она его. — Человек интеллигентный, а занимаетесь жандармскими обязанностями.
— Это уж слишком, — подскочил на стуле следователь. — Вы забываетесь.
Он сердито поправлял соскочившее с носа пенсне.
— Когда ваш муж уехал за границу? — вдруг переменил он тон и предупредительно предложил папиросу.
— Он эмигрировал туда еще задолго до войны. В России он играл большую роль в студенческих кружках до тех пор, пока ему не пришлось скрыться.
— Это верно, что вы прятали в доме вашего отца нелегальную литературу, когда еще были гимназисткой? — задал вопрос пожилой военный, сидящий рядом со следователем.
Ксения удивленно посмотрела на него.
— Я петербуржец, — пояснил он, — и когда-то знакомился с вашим делом. — Вы, кажется, бежали из дому в Швейцарию к Александру Ге?
— Да, — сказала она, — по-видимому, вы и тогда работали в этой самой области.
— На что вы там жили? — спросил следователь. — Ваш отец помогал вам?
Она, улыбаясь, передернула плечами. Зачем она рассказывала этим людям об Александре? Нужно ли это? И сразу решила: «Конечно, нужно. Пусть все знают о нем».
— Стирала, шила, ходила на поденщину, — продолжала она. — Ге занимался всяким ремеслом: был переплетчиком, плотником, даже письмоносцем. Он работал там вместе с большевиками: сколько брошюр и листовок проходило через его руки! Я думаю, что при обысках вы находили литературу, которую мы отсылали в Россию.
— Мне жалко вас, — вздохнул следователь. — Такая красивая женщина и загубила свою молодость.
— Видимо, у нас разные вкусы, — засмеялась Ксения.
— Вы напрасно смеетесь, — прервал ее следователь. — Вам предъявлены очень тяжелые обвинения. Вы были членом ЧК. Не думайте, что у нас нет сведений. При первом налете генерала Шкуро вы мобилизовали на фронт всех женщин. Значит, вы играли не последнюю роль?
— Это еще ни о чем не говорит. Как вы не понимаете, что мобилизовать всех женщин нельзя. Они пошли сами, потому что не хотели допустить сюда вас. А вы уверены в том, что народ сидел и с радостью ожидал вашею прихода?
— А что вы скажете о драгоценностях, которые при обыске вы присваивали себе?
— Драгоценности? — громко засмеялась Ксения. — Почему же вы их не нашли при обыске?
Следователь долго молчал и нервно стучал по столу пальцами.
— Вы напрасно шутите, — наконец сказал он. — Или вы не понимаете своего положения? Вас могут расстрелять, если вы не одумаетесь. Надо прямо отвечать на поставленные вопросы.
— Я думаю, что вам нет смысла меня расстреливать, — медленно ответила Ксения. — Может быть, я смогу вам пригодиться?
Следователь с довольным видом откинулся в кресле.
— Ну, вот это совсем другой разговор, — улыбнулся он. — Вы можете себя спасти только одним.
Он оперся грудью о стол и слегка понизил голос:
— В ЧК были привлечены некоторые бывшие офицеры. У вас работал кое-кто из здешних жителей. Я гарантирую вам жизнь, если вы назовете их имена.
Ей хотелось вскочить и звонко ударить улыбающееся, наглое лицо. Нет, она их проучит иначе.
— У меня очень плохая память, — медленно сказала она.
— Постарайтесь, ради вашего ребенка, — убеждал он. — Кто чаще всего к вам заходил? Вы не бойтесь, это останется между нами.
Она сосредоточенно сдвинула брови и, казалось, что-то вспоминала.
— Ах да, — точно что-то припомнив, поднялась она со стула и поймало на себе радостные торжествующие взгляды. — Чаще всего был один. Такой маленький, жалкий. Генерал Петренко.
— Это уже издевательство! — с бешенством крикнул следователь и, вскочив со стула, уронил его на пол.
— Вы думаете, что это вам пройдет даром? Увести! — кивнул головой он страже.
За окном стояла ночь. Ксения испуганно прислушивалась. Кажется, где-то далеко закричал ребенок. Может быть, ему хуже? Может быть, он зовет ее?
Она присела на кровать, опустила голову на руки и так без движения просидела до утра.
Вечером ее снова вызвали на допрос.
В комнате следователя было много народу. Чувствовалась напряженная обстановка. Ксению предупредительно пропустили вперед, предложили стул, и во всей этой вежливости и некоторой суетливости она почувствовала что-то недоброе.
— Вы ничего не можете добавить к тому, что говорили? — спросил ее пожилой полковник.
Она молча покачала головой.
В комнате наступило молчание. Ксения видела, как полковник перебирал пачку бумаг, потом долго откашливался, и, когда он начал читать, она поняла, что это уже приговор.
Монотонный голос напоминал жужжание шмеля.
«Какая тоска, куда бы уйти от самой себя? Как сломить сердце, которое хотело биться и жить?»
В каждой новой фразе Ксения ожидала слово «смерть», но когда оно действительно было произнесено, она почувствовала, как что-то крепко, до боли сжало ее сердце.
Но Ксения быстро овладела собой: кругом были любопытные взгляды.
— Это все? — спокойно спросила она.
— Да, все, — растерянно ответил полковник и шумно вздохнул.
— Я могу идти? — снова спросила она, слегка улыбнулась и направилась к двери.
У двери своего номера она обернулась к начальнику караула.
— Я хочу видеть дочь, — медленно сказала она. — Захватите карандаш и бумагу.
Он принес ребенка, положил его на кровать и снова вышел. Слышно было, как с другой стороны двери кто-то стукнул прикладом.
Ксения осторожно развернула девочку и долго смотрела на маленькое пухлое тельце, на круглый подбородок с ямочками. Ребенок зашевелился, потянулся и, открыв глаза, улыбнулся, показывая красный беззубый ротик.
Ксения нагнулась к нему, с жадностью вдыхала детский знакомый запах и поспешно стала целовать мягкую, нежную кожицу, слегка вздувшийся животик и маленькие влажные ладони.
Ее душили слезы. Торопливо вытирая их, она поспешно говорила бессмысленные ласковые слова, прижимая ребенка к груди и чуть убаюкивая знакомым мотивом. Девочка засопела, зачмокала губами и, почувствовав около себя тепло, быстро заснула.
Ксения долго сидела, боясь пошевельнуться, и прислушивалась к ровному, спокойному дыханию.
Потом она встала и подошла к столу.
Захотелось, чтобы подошел кто-нибудь близкий и родной и положил свою ладонь на ее тяжелую, раскаленную голову.
Захотелось услышать что-то особенно ласковое, от чего бы перестало так болеть и биться сердце.
Взяла карандаш и начала писать письмо. Она не знала, кому именно, но хотелось думать, что оно попадет в нужные руки.
«Товарищи, если кто-нибудь из вас будет в Москве, передайте партии, как умерла за нее Ксения Ге».
Затем она подумала о ребенке. Бедная девочка! Что с ней будет без нее? Маленькая, крошечная Виточка.
Вспомнила слова Вари: «Как свою дочку, беречь буду».
Она писала ей, просила заботиться о девочке, благодарила за все. Варя не останется одна, когда придут наши.
Надо было написать и ребенку. Так нельзя было уходить, не оставив ему ни слова.
Она несколько раз начинала писать, но ей казалось, что на бумаге получается не то, что хотелось сказать громко, так, чтобы услышали все. Она рвала то, что писала, и начинала снова.
«Моя детка, моя Виточка, — торопливо бежали по бумаге мелкие, четкие буквы. — Оставляю тебе мои волосы, храни. Люби папу и маму, папу сильнее. Лучше и чище человека не было на свете. Носи всегда только имя „Виктория Александровна Ге“. Папа умер восьмого, а мама одиннадцатого января. Прощай, моя любимая, моя родная, моя девочка, моя единственная, мое все. Твоя мама».
Усилием воли сдержала слезы. Когда успокоилась, завернула в письмо прядь волос и приписала сбоку: «Я счастлива, что умираю за советскую власть».
К двери кто-то торопливо подходил. Она поспешно набросила платок на письмо.
Может быть, уже за ней. До боли забилось сердце.