— Вот видишь, как получилось, — говорил командир ровным, спокойным голосом, — надо тебе срочно двинуться в станицу Никольская. Это верстах в двенадцати отсюда. Расскажи в штабе дивизии, что ночью творилось. Надо, чтобы там приняли наших раненых. Да потом выясни, почему до сих пор не выслали снаряды и патроны. Мне еще несколько дней тому назад обещали. Не пойму, чего тянут.
В дверях задержал парня:
— В Никольскую сейчас должен вступить отряд курсантов. Там у них около ста бойцов да несколько ребят из штаба. Хоть Мамонтова и отогнали, а все же в одиночку ездить не следует. Разыщи их и двигайся. А в штабе скажешь, что донесение я попозже с нарочным пришлю.
Алешка быстро вышел во двор, отвязал от седла мешочек и, вытащив огрызок гребешка, перед осколком зеркала причесал волнистый спутанный чуб. Затем, узнав от часового, где находится отряд курсантов, вскочил в седло и тронул поводья.
На улице было спокойно, только широкая, развороченная снарядом яма у самого штаба напоминала о ночном бое.
Алешка поравнялся с работником штаба дивизии Белецким, который ехал во главе отряда.
— А! кивнул тот головой и улыбнулся. — Ну, как живешь?
— Замечательно. Вместе с вами думаю дальше двигаться.
Е. Алексеева
Сзади однотонно, мерно цокали лошадиные копыта, и в такт им позвякивали мундштуки.
В прозрачном, осеннем воздухе особенно отчетливо виднелись дальние поля, небольшие пригорки и темные группы деревьев.
— Далеко еще до штаба? — спросил Алешка, радостно вдыхая свежий воздух.
— А вот смотри туда: видишь пригорок около леса? Там спустимся в лощину, а потом направо, — говорил Белецкий, показывая концом плетки. — Оттуда версты четыре.
— Не пойму я, Белецкий, — немного помолчав, сказал Алешка, — откуда эта катавасия началась? Каким образом Мамонтов прорвался к нам? Почему он оказался в тылу Красной армии? Ведь линия фронта проходит гораздо южнее.
Белецкий вытащил из кармана коробку папирос и, угостив Алешку, с удовольствием закурил и сам.
— Да видишь ли, у Деникина дела не сладки. Он хоть и продвигается к северу, а в войсках его большая червоточина. Как он ни скрывает, а это — уже развал армии. Кто у него на фронте? Или лучшие надежные части — корниловцы, марковцы — или же мобилизованные пленные красноармейцы, которых гонят под пулеметами.
Далеко на горизонте показался верховой. Он въехал на курган, немного потоптался на нем и снова спустился вниз.
— Видишь? Кто там? — настороженно спросил Алешка.
— Дозоры наши, вероятно, — спокойно ответил Белецкий.
Отряд медленно спускался к лощине, с боков подымались высокие пригорки, перерезанные небольшими оврагами, поросшими молодым леском.
Из-за попорота неожиданно показалась какая-то кавалерийская часть. У всадников сверху папах виднелись перекинутые красные ленты.
— Черт знает! — удивленно обернулся к Алешке Белецкий Откуда здесь может быть кавалерийская часть? — и, слегка пришпорив коня, рысью двинулся навстречу к командиру, лихо сидевшему на гнедом жеребце.
Алешка двинулся вслед за ним. И только когда подъехал на расстояние нескольких сажен, увидел на плечах командира следы от срезанных погон.
Никто не ожидал того, что случилось вслед за этим. Где-то рядом оглушительно раздался выстрел.
Курсанты рывком сбрасывали с плеч винтовки, поворачивая коней. Но и сзади и с боков, из-за кустов и деревьев выскакивали люди с винтовками наперевес, и со всех сторон неслись крики:
— Руки вверх! Оружие на землю!
От неожиданности отряд растерялся. Кто-то из курсантов бросился навстречу к кавалеристам, и тотчас же его тело, подброшенное на штыках, подскочило в воздухе и тяжело плюхнулось вниз.
— Мамонтовцы! — раздался сзади испуганный, приглушенный крик. — Они красными прикинулись!
Белецкий резко ударил плеткой коня и бросился в сторону, рассчитывая прорваться сквозь кольцо окруживших казаков.
— Ребята, сюда! — не своим голосом крикнул Алешка, но в этот момент офицер наперерез бросился к Белецкому.
Пригибаясь к шее лошади, Белецкий выхватил револьвер и выстрелил в офицера. Пуля скользнула мимо, и это решило дело. Алешка не видел взмаха шашки, он понял все только тогда, когда Белецкий зашатался и рухнул с седла на землю. Из рассеченного черепа вывалился розовый мозг.
Алешка растерянно оглянулся назад и, увидя товарищей с поднятыми кверху руками, злобно кинул свою винтовку на землю.
— С коней долой! — раздался тот же властный голос, и, обтирая шашку о край потника, офицер медленно подъехал к отряду.
Ровной шеренгой выстроились пленные. Недалеко от них прямо на земле грудой возвышались отобранные винтовки.
Курсанты стояли без шапок, с бледными, взволнованными лицами и не спускали взгляда с офицера, который о чем-то разговаривал с двумя казаками. Выйдя на середину, офицер долго оглядывал стоящих и вдруг громко и отчетливо крикнул:
— Комиссары, казаки, евреи — вперед!
Шеренга неподвижно застыла на месте. Каждый хорошо знал друг друга: здесь были и политработники, и казаки, и евреи.
— Вы что, не слышали приказа? — повысил голос командир. Кому сказал выходи — так выходи!
Пленные снова молчали.
— Не хотите? — рассвирепел офицер. — Тогда я сам за вас возьмусь.
— С нами был один комиссар — вон лежит убитый, а больше нету. А евреев и казаков тоже нету, — прозвучал Алешкин голос, — мы не строевая часть — мобилизованные.
— Мобилизованные? — усмехнулся офицер. — Ну ладно, я сам добьюсь, а тебя, горластого, особо проверю.
Он быстро прошел к началу шеренги и, обходя пленных, пристально заглядывал в лица и отрывисто задавал вопросы.
И в напряженной тишине торопливо доносились ответы:
— Из обоза я.
— Конюхом работаю.
— Рядовой.
Офицер медленно проходил вдоль ряда, и видно было, как у него двигались желваки.
— Хватит! — вдруг оборвал он. — Все у вас тут рядовые и обозники. А ну-ка, на десятого рассчитай да выводи вперед — с собой заберу! — крикнул он уряднику. — Там уж узнаю, какие вы рядовые да обозники, шкуру спущу, а дознаюсь.
Каждый слышал стук своего сердца и прерывистое дыхание. И когда по шеренге побежал счет, люди застыли. И только слышно было, как тяжелым шагом выходил вперед десятый.
Кучка в девять человек стояла впереди пленных. Ее тесно окружили казаки, держа винтовки наготове.
Все напряженно ждали команды.
Урядник наклонился к офицеру и что-то быстро говорил ему, показывал взглядом на шеренгу. И тут все бойцы заметили, что он смотрит в сторону Алешки.
— Этот крикнул «ребята, сюда»? — переспросил офицер и шагнул к парню. — Эй ты, паршивец! И тебя, может быть, мобилизовали? Из евреев?
Алешка в ответ отрицательно мотнул головой.
— Нет? — переспросил офицер. — Покажи крест. Тоже нет? А ну-ка, давай его сюда! — крикнул он уряднику.
Тот подскочил к Алешке и, схватив его за руку, с силой выбросил вперед. Алешка споткнулся и растянулся около ног офицера. Вставая с колен, он говорил, подделываясь под плачущий детский голос:
— Дяденька, сирота я. Отца забрали, а я за ним.
Офицер, прислонясь к лошади, разглядывая мальчишескую фигурку, хмурил брови.
— А ну, перекрестись, медленно сказал он и пристально следил за алешкиной рукой. Тот медленно, не спеша, перекрестился.
— «Отче наш» читай, да так, чтобы все слышали.
Алешка быстро затараторил молитву. Иногда он путал слова, и тогда у офицера медленно подымалась рука с плеткой.
Парень морщил брови, видимо, старался припомнить и, глотая слезы и целые фразы, поспешно продолжал.
— Хватит! — вдруг зычно приказал офицер. — С ними пойдешь, — кивнул он на отобранных пленных, — а чтобы в другой раз неповадно было с босяками ходить, всыпать ему пятьдесят горячих.
Несколько человек бросилось на парня. Он визжал, вырываясь из рук. Казак стащил с него сапоги, урядник схватил за штаны и рванул их вниз.
Кто-то охнул, несколько человек громко захохотало, по толпе пронесся гул и свист.
— Да это же баба, ваше благородие, баба это! — перекрывая гул, заорал урядник и, присев на землю, залился тонким, взвизгивающим смехом.
Офицер с любопытством рассматривал лежащее на земле женское тело и злобно смеялся. Из казачьей толпы понеслись похабные, обидные слова.
— Баба! — крикнул офицер, когда кругом смолк хохот. — Всыпать ей горячих, чтобы не занималась не своим делом.
Несколько казаков навалилось на тело, двое схватили плетки. Сквозь рассеченную кожу брызнула алая кровь. Бойцы с изумлением и с состраданием смотрели на извивающееся тело.
Только Белецкий из всего отряда знал, что «Алешка» — это девушка Дуня Алексеева.
После двадцатого удара, когда спина покрылась кровавыми ранами, офицер прекратил порку.
— Веди этих, — крикнул он уряднику, показывая на пленных, — в поселок Чеховецкий.
У «Алешки» не было сил подняться. Она лежала, уткнув лицо в землю, чувствуя во рту теплую, солоноватую кровь от прикушенной губы.
Кто-то подошел и ткнул ее в бок сапогом:
— Вставай! Чего разлеглась? Думаешь, тебя дожидаться будем?
Сдерживая стоны, она приподнялась и дрожащими пальцами стала застегивать брюки. Ее душили стыд и злоба. С трудом она подняла веки и неожиданно встретилась с участливым, ласковым взглядом пожилого курсанта. Это сразу как-то изменило настроение. Здесь рядом были свои.
В поселке стоял мамонтовский полк.
Пленных подвели к деревянной, крепко сбитой конюшне. Оттуда пахнуло лошадиным потом и прелым запахом навоза.
— Бабу-то куда в сарай гонишь? — раздался сзади голос казака. — Бери себе, коли хочешь. Командир разрешил.
— Ну вот еще, — перебил его другой, — себе. Она у нас теперь будет общественная.
«Алешка», напрягая последние силы, вошла в конюшню вслед за товарищами. Сзади загремел замок.
С трудом передвигая ноги, она добралась до кучи сухого навоза и, упав на него, тихонько заплакала. Ей казалось, что окончилась жизнь, — кругом белые, от которых не вырвешься, не уйдешь. Она думала о том, что с наступлением ночи их расстреляют где-нибудь за выгоном, а до этого успеют надругаться, в особенности над ней как над женщиной. И от жалости к себе и к своей такой короткой жизни она заплакала еще сильней.