т хоть немного облегчить эту боль? Допустим, если прополоскать рот, боль утихнет?
Она заглянула в ведро и увидела там такие привлекательные вещи, о которых прежде не смела и мечтать. Два банана, яблоко, кусочек шоколада. Полный абсурд! Значит, они решили раздразнить ее аппетит, заставить есть. А она не может! Не может и не хочет.
Новый приступ боли чуть не свалил ее с ног. Тогда она вытащила из ведра все фрукты, выложила на пол и схватила канистру с водой. Сунув пальцы в воду, поднесла их к нарывающей десне, но холод не оказал ожидаемого действия. Вот боль, вот вода, но одно к другому не имело никакого отношения. Вода даже не утоляла жажду.
Тогда она уползла обратно и улеглась под иллюминаторами, свернувшись в позе зародыша и моля Бога о прощении. Когда-нибудь тело устанет от борьбы, она это понимала. Последние дни ей придется провести в мучениях.
Но и они пройдут.
Сквозь туман до нее донеслись голоса. Они звали ее по имени. Требовали, чтобы она откликнулась. Приоткрыв глаза, она сразу же отметила, что боль от нарыва успокоилась, а ее обессиленное тело по-прежнему лежит возле туалетного ведра под окнами. Она посмотрела на потолок: высоко над головой одна из люминесцентных ламп слабо замерцала. Только что она слышала голоса? Это было на самом деле или ей только показалось?
– Действительно, фрукты она забрала, – произнес в этот миг отчетливый голос, которого Мерета раньше не слышала.
«Значит, это было на самом деле», – подумала она, но от слабости даже не испытала потрясения.
Голос был мужской – не юношеский, но и не старческий.
Она приподняла голову, но только немножко – так, чтобы сверху ее нельзя было разглядеть.
– Мне отсюда видны фрукты, – произнес женский голос. – Они лежат на полу.
Говорила та женщина, которая обращалась к ней один раз в год, ее голос Мерета не спутала бы ни с каким другим. Очевидно, люди за стеной пробовали с ней говорить, а потом забыли отключить переговорное устройство.
– Она заползла под окна. Я уверена, она там, – продолжала женщина.
– Думаешь, она умерла? Прошла ведь уже неделя? – спросил мужчина.
Они разговаривали так естественно, но на самом деле это было неестественно. Речь шла о ней.
– От этой гадины всего можно ожидать.
– Давай выровняем давление и войдем посмотрим.
– А с ней-то как тогда быть, ты об этом подумал? Все клетки ее тела приспособились к давлению в пять атмосфер. Чтобы она привыкла к меньшему давлению, потребуется не один день. Если открыть дверь сейчас, у нее не просто начнется кессонная болезнь, ее тут же разорвет в клочья. Ты же видел ее стул, как все расширяется. А моча – она же кипит и пузырится. Не забывай, она провела в барокамере три года.
– Разве нельзя посмотреть и сразу же снова поднять давление, если мы увидим, что она еще жива?
Женщина за стеной ничего не ответила. Но было уже ясно, что об этом не может быть и речи.
Мерете было все труднее дышать. Она слышала голоса двух дьяволов. Если бы это было возможно, они бы заживо содрали с нее кожу, и снова зашили, и продолжали бы так бесконечно. Она попала в самый нижний круг ада. Там, где люди мучаются вечной мукой.
«Попробуйте только зайти, скоты!» – подумала она, осторожно пододвигая к себе фонарик.
От этого движения свист в ушах усилился. Она врежет фонариком в глаз первому, кто к ней приблизится. Ослепит мерзавца, который посмеет нарушить священные пределы ее камеры. Уж с этим она как-нибудь справится, перед тем как умереть!
– Мы не будем ничего предпринимать до возвращения Лассе, понял? – сказала женщина тоном, не допускавшим возражений.
– Но его придется ждать еще целую вечность. Она помрет гораздо раньше, – ответил мужчина. – Что же нам делать? Лассе будет в ярости.
Последовало тяжелое и гнетущее молчание, словно стены надвинулись на нее, зажав, как пойманную блоху, которую вот-вот раздавят ногтями.
Мерета еще крепче стиснула в руке фонарик и принялась ждать. И тут вдруг на нее, точно дубинка, снова обрушилась боль. Выпучив глаза, она вдохнула как могла глубже. Еще немного, и боль прорвалась бы наружу в невольном крике, но Мерета сдержалась. К горлу подступала тошнота, казалось, ее вот-вот вырвет, но она не издала ни звука. Только запрокинула голову, глотая слезы, скатывавшиеся на пересохшие губы.
«Я их слышу, но они не должны слышать меня», – повторяла она себе снова и снова. Она хваталась за горло, проводила рукой по щеке, за которой сидел нарыв, раскачивалась взад и вперед и непрестанно сжимала и разжимала свободный кулак. Каждый нерв в организме отзывался на эту адскую боль.
И крик вдруг вырвался. Он жил своей отдельной жизнью. Тело взяло свое. Глухой, утробный вой звучал и звучал не переставая.
– Слышишь? Она жива. Я так и знала.
Затем в переговорном устройстве раздался щелчок.
– Отойди от стены, чтобы мы тебя видели, – потребовал мерзкий голос женщины за стеной.
И только тут они заметили, что у них что-то не в порядке.
– Слушай, – сказала женщина. – Кнопка застряла.
Она постучала по кнопке, но это не помогло.
– Так ты, дрянь, значит, подслушивала, о чем мы тут говорим? – В хамской грубости ее тона ощущалась многолетняя привычка к жестокости и холодная бесчувственность.
– Лассе починит, когда вернется, – сказал мужчина. – Он починит. Какое это имеет значение?
Челюсть у Мереты болела так, что казалось, щека сейчас лопнет. Мерета старалась не обращать внимания, но ничего не могла с собой поделать. Надо встать. Что угодно, только бы подавить ответную реакцию организма на сигналы пульсирующей боли. Она встала на четвереньки, оттолкнулась руками, борясь с неодолимой слабостью, приподнялась и села на корточки. Боль во рту вспыхнула с новой силой, но кое-как она привстала, оторвав от пола одно колено.
– Господи помилуй! Ну и вид же у тебя, красавица! – произнес холодный голос за стеной. Затем женщина расхохоталась, и этот хохот ранил Мерету, как град из скальпелей. – Да у тебя же зубы болят! – насмехалась женщина. – Надо же, вы только посмотрите – у этой грязной свиньи в клетке зубки болят.
Резким движением Мерета повернулась к непроницаемому стеклу. Даже разомкнуть губы было убийственно трудно.
– Погоди, ты мне еще заплатишь за это, – прошептала она и плотно прижалась лицом к стеклянной поверхности. – Ты мне еще заплатишь, вот увидишь!
– Если ты не станешь есть, то в скором времени будешь гореть в аду, не успев отомстить, – прошипела женщина с другой стороны.
Она словно играла, как кошка с мышью, и не закончила эту игру. Она хотела, чтобы добыча еще пожила – ровно столько времени, сколько она решила ей отвести, и ни часом больше.
– Я не в состоянии есть, – простонала Мерета.
– У тебя зуб нарывает? – спросил мужской голос.
Она кивнула.
– Управляйся с этим сама, как умеешь, – ответил он холодно.
В иллюминаторе она увидела свое отражение. У несчастной женщины в зеркале щеки ввалились, а глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Верхняя часть щеки перекосилась от флюса, круги под глазами красноречиво говорили о ее болезненном состоянии. Сразу становилось видно, что она находится на грани смерти.
Прислонившись спиной к окну, Мерета медленно соскользнула на пол и села. На глазах у нее проступили злые слезы, и одновременно ее осенило неожиданное открытие: ее тело может и хочет жить. Она возьмет то, что ей подали в бачке, и заставит себя это съесть. Боль убьет ее или не убьет – это покажет время. Во всяком случае, она не сдастся без борьбы, потому что дала мерзкой бабе за окном обещание и собиралась его сдержать. Придет время, и она отплатит ей той же монетой.
На мгновение в теле Мереты воцарился покой – как в разоренной бурей местности в сердцевине урагана. И тут же снова вернулась боль. На этот раз Мерета заорала не сдерживаясь, во всю глотку. Ощутила на языке крошки от пломбы, а пульсирующая боль распространилась по всей щеке и била уже в висок.
Тут из шлюза послышалось шипение, и в отверстии показался новый бачок.
– На! Мы послали тебе кое-что в качестве первой помощи. Бери, не бойся, – со смехом произнес женский голос.
Мерета торопливо подползла на четвереньках, вытащила бачок из отверстия и заглянула внутрь.
На самом дне, на кусочке марли, как положено для хирургических инструментов, лежали щипцы.
Большущие щипцы. Большущие и ржавые.
27
2007 год
Утро у Карла выдалось тяжелое. Дурные сны, а потом еще пререкания с Йеспером за завтраком выкачали из него последние остатки энергии; а затем, плюхнувшись в служебную машину, он обнаружил, что бензин в ней уже на нуле. Поход за три квартала по загазованному шоссе на участке между Нюмёллевай и Вэрлёсе также не способствовал пробуждению таких качеств, как обаяние, любезность и терпение.
Усевшись наконец на свое место в подвале под полицейской префектурой и увидев перед собой лучащееся утренней бодростью лицо Асада, он вдруг ощутил позыв подняться к Маркусу Якобсену и расколошматить там парочку стульев, чтобы его отправили в такое место, где за ним будут как следует присматривать и куда всевозможные житейские невзгоды проникают лишь в виде телевизионных новостей.
Своему ассистенту он только кивнул. Если бы на минутку приглушить энергию Асада, тогда, может быть, батарейки Карла успели бы как-то подзарядиться. Он покосился на кофеварку с пустой емкостью и принял из рук Асада протянутую чашку.
– Я не совсем понимаю, что к чему, – начал Асад. – Даниэль Хейл, ты говоришь, мертв, но на встрече в Кристиансборге был не он. Тогда кто же?
– Не знаю. Но Хейл не имеет к Мерете Люнггор никакого отношения. Зато тот, кто подменил Хейла, очень даже имеет.
Карл отхлебнул мятного чая. Его вполне можно было бы пить, если бы Асад положил сахара на четыре-пять ложечек меньше.
– Но откуда же тогда этот парень знал, что тот миллиардер, который организовывал встречу в Кристиансборге, никогда раньше не видел Даниэля Хейла?