Почти два года здесь – ее островок в большом городе. Учеба сначала на дневном, потом на заочном отделении, клуб. Пойти туда работать пришлось, чтобы избежать угрозы голодной смерти. Могли отчислить из института – Инга сражалась изо всех сил… Ее победа оказалась Пирровой. Ей предложили перевестись на заочное отделение и учиться платно. Инга пошла на это – ее пугала до смерти мысль о позорном возвращении домой, в далекий неустроенный городок.
Теперь это не казалось самым худшим вариантом. Если она уедет домой в глухомань, Соколов ее там не найдет. Инга ничего не рассказывала ему о месте, где родилась и выросла. Кажется, не рассказывала…
Если ничего не получится с деньгами, этот вариант останется на крайний случай. Ее нынешних накоплений там хватит надолго.
Или в каком-нибудь другом месте, где ее никто не знает. Но что Инга будет делать? Учеба пропадает, работы не будет. В каком-то смысле ей нравится жить так. Говорят, что втягиваешься. Инга не стала бы утверждать, но, с другой стороны, тут есть свои преимущества – она не на улице. Иногда ей улыбается удача. В клубе у нее друзья, знакомые. Они выручат и защитят, если что. По крайней мере, Инге хотелось так думать. Перебиться до конца учебы, заплатить за последний семестр – и свободна!
Но до этого еще далеко. Три курса. Сессии, курсовые. От всего этого волосы поднимаются дыбом, а от отчаяния хочется выть. Однокурсники просто куча балбесов, успешных, великовозрастных, с космическими запросами, – с ними Инга не общается. Ее мирок ограничивается компанией девиц такого же подозрительного, с точки зрения обывателя, образа жизни, танцовщиц на шесте, барменов, охранников. Инга не в восторге от них, но разве сама она выше того общества, в котором поневоле вращается? В эти минуты Инга испытывала ко всем этим пластмассовым людям, пропахшим выпивкой и парфюмерией, почти теплые чувства. Они казались ей спасательным кругом.
Маленький телевизор показывал плохо. Инге лень было возиться с антенной. Она сбросила одежду, оставшись в трусиках и футболке, легла на продавленный диван, задрала ноги. Коньяк стала пить прямо из бутылки. Несколько глотков – и самочувствие стало приходить в норму, с постепенным перетеканием в расслабленное состояние. Напряжение почти пропало. Инга переключала каналы, стараясь не думать о том, что ей предстоит через три недели. А что предстоит? Ее убьют. И тогда все это дерьмо закончится. Инга закурила. Ей не хватало сигареты. Смерть – вот в чем суть проблемы. Перед этим, учитывая, кто будет этим заниматься, ее изнасилуют и изуродуют. Она ответит за каждый потраченный соколовский цент. Инга сжала бутылку, испытывая невероятное желание разбить ее о кривую усмешечку своего бывшего господина. Острыми краями стекла располосовать щеки, скулы, нос.
Инга представила его мертвым – и почувствовала облегчение. В мечтах она может делать с этим ублюдком все, что ей взбредет в голову.
Потом она вообразила себя. Голое истерзанное тело на грязном снегу, горло перерезано, глаза выколоты. На животе огромный красно-черный-желтый ожог от утюга, почти провалившегося в кишки. Вывернутая наружу плоть. Руки и ноги скручены телефонным кабелем.
Инга поднесла руку ко рту, нажала, зажмурилась. Коньяк попросился наружу. «Нет, только не блевать, я не хочу!»
Отогнать мрачные фантазии оказалось нелегким делом. Слезы вернулись. На этот раз не просто плач, а пьяная истерика.
На мгновенье вспомнилась та странная женщина в сквер. Судя по всему, дела у нее были швах. Может быть, положение ее хуже, чем у Инги, в сто раз…
«Почему я должна думать о ком-то другом? Я что, благотворительная организация? Что я могу сделать? Мне-то кто поможет?» Инга утерла слезы, пригубила еще коньяка и лежала с закрытыми глазами. Сердце билось. Взгляд странной женщины не отпускал ее долго.
Потом Инга, покачиваясь, отправилась принять душ. Ей казалось, что она мертва. Душа отлетела, а тело осталось и двигается по заданной программе.
«Пропади все пропадом!» Идея вернуться домой, попросить прощения у родителей, становилась все более привлекательной. В этом городе нет ничего по-настоящему ей дорогого. Из всех любовников самым худшим оказался Соколов, но и другие не блистали достоинствами. Инга притягивала к себе разное отребье. Эти ублюдки с грязными руками платили – и она отрабатывала. Простая логика. Когда-нибудь, Инга понимала, ей придется держать ответ перед своим телом и своим здоровьем за все, но какая есть альтернатива? Инга не видела перед собой ни единой открытой двери, все были наглухо заколочены.
Включив воду, Инга забралась под нее прямо в одежде. Вспомнила об этом только через несколько минут. Сняла футболку и трусики и швырнула их в стену. Ей показалось, что кто-то лает, подражая собаке. Оказалось, это ее смех.
«Что скажет папа, когда я вернусь?» Лицо отца потеряло со времени последней встречи всякие индивидуальные черты. Оно было никаким. Слишком простым, слишком невзрачным. Инга не могла вспомнить, какой он на самом деле. А мать? Здесь ее тоже ждало разочарование. Ничего. Инга не видела даже ее глаз, больших, серых, всегда обвиняющих. Инга так и не решилась задать ей мучавшего ее долгие годы вопроса: почему мама так смотрит?
Инга привалилась к стене. Все-таки ее вырвало. Коньяк выплеснулся под ноги. Она прополоскала рот.
Мысли о самоубийстве, посетившие ее вскоре, были яркими и разнообразными.
Инга окунулась в размышления с фатальной готовностью подошедшего к последней черте человека.
Она посмотрела на свои руки. Подушечки пальцев сморщились от горячей воды. Кисти у нее были красивыми, тело тоже, параметры модельные, ей было что показать – иначе бы не получить ей такую работу. Инга сжала кулаки. Красота не дает силы, а сильной быть хочется. Слабый не способен защитить себя.
Можно было бы проглотить пузырек но-шпы, но этот способ ненадежный. Могут откачать. Перерезать вены? Нет, она не сумеет. Смелости не хватит. От одной мысли о боли и рассеченной плоти, откуда вылезают пузырьки жира, протестует желудок.
Инга без сил опустилась на дно ванны, под струи горячей воды. Там она и заснула с полной уверенностью, что для нее все кончено.
– Дин, дай что-нибудь набросить! Где мой халат?
За кулисами сквозило, и Инга почувствовала, что ее, потную, одетую только в черные стринги и туфли, прохватывает ледяным ветром.
Дина появилась откуда-то сбоку, с сигаретой в руке. На площадке начался другой номер.
– Твой халат Ира взяла, – сообщила Дина.
Инга выругалась.
– Дай закурить.
Товарка вытащила пачку и зажигалку. Поглядела на торчащие из трусиков Инги купюры.
– Простыну и двину ласты…
– Мне столько не дают, ублюдки гнойные, – сказала Дина глухим голосом. Под глазами у нее были синяки, лицо бледное. Инга подумала о синих венах на ее чересчур худых ногах. О прыщах, которые она расчесывает. Девка подсела на какую-то дрянь. И колет, наверное, под язык, чтобы Боров не заметил ничего. Но он скоро заметит. Дину выгонят на улицу. Будучи наркоманкой, она покатится по наклонной плоскости.
Инга ненавидела ее.
– Двигай жопой, – сказала она Дине и отошла в сторону. Сегодня танцевать было особенно тяжело. К ногам словно гири привязали. Дважды она едва не выпустила шест из руки – ладони оказались слишком потные, будто маслом их кто-то намазал.
Инга вспомнила, как подползала к краю площадки, к трясущим купюрами рукам мужиков. «Что за жизнь блядская!» Она вышла на свет, поглядела на колено. Ссадина. На самом видном месте.
Чурбан, охранник, нарисовался из бокового прохода. Инга выпрямилась, дымя сигаретой.
– Как дела?
Он остановился, рассматривая ее голую грудь.
– Баба тройню родила. Отвали! И перестань пялиться, не то в глаз получишь.
Чурбан заулыбался и привалился спиной к стенке, давая Инге пройти. Как всегда вонял чесноком. И где он его только берет постоянно? Инге не хотелось спрашивать, а только врезать ему в челюсть.
– Только одно слово, только одно слово – и мы будем жить долго и счастливо.
– Облезешь. – Инга прошла мимо него, напитываясь злостью.
У самой гримерки, откуда доносились женские голоса, ее поймал Боров. Лоснящийся прилизанный пиджак с выступающим брюшком. От него всегда пахло терпкими духами.
– Умничка, умничка, умничка! – пролепетал Боров. Наклонившись, он поцеловал Ингу в щеку и стал выдергивать купюры у нее из трусиков. – Ты просто кладезь!
– Да? И что с этого имею? – спросила Инга.
– Только без шантажа. Зарплату увеличим с нового года, – сказал Боров, пересчитывая купюры.
– Иди ты.
Инга вошла в гримерку, где толклось еще пять девчонок. Под потолком в свете ламп вились тучи сигаретного дыма. Все гудели о чем-то своем. Кто-то готовился к номеру, кто-то ждал своей очереди. Инга, не раздумывая, пошла в атаку.
– Ира, ты долго будешь мои вещи хватать? Сколько можно уже? Ты достала! – крикнула она крашенной девице, стоявшей справа.
Та повернулась, держа в руке плоскую бутылку с коньяком.
– Ты чего, когда я брала?
– А это что? – Инга схватилась за полу собственного халата, висящего на Ирининой фигуре.
– Грабли убери! – заверещала та.
– Еще раз возьмешь!.. Снимай!
Инга швырнула сигарету не глядя.
– Смотри, куда бросаешь! – донеслось сзади. Инга уже не слышала этого. Она вцепилась в Ирину и стала отвешивать ей удары, один за другим. Та завизжала. Попробовала схватить противницу за волосы. Бутылка с коньяком вылетела и шмякнулась на пол, непонятно как оставшись целой.
Инга выплеснула на товарку всю свою злость. Девушки бросились разнимать их, мешая друг другу в узком пространстве. Все орали, кто что. Наконец кому-то удалось отцепить пальцы Инги от волос жертвы. Инга плюнула в нее, попав на грудь. Ее оттащили в угол комнатушки, словно зарвавшегося боксера на ринге.
Поток ругани и визга не прекращался долго. Ирина угрожала ей и рвалась отомстить. Обеих удавалось удерживать едва-едва.