На следующий день Агата отправилась в агентство Кука и сдала билеты на Карибы. Формальности с получением виз в Сирию и Ирак заняли меньше недели, и в выходные она уже садилась на поезд из Лондона в Дувр – первый перегон.
Ее провожала друг и помощница Шарлотта. Последняя не одобряла затею: по ее мнению, неразумно одинокой женщине путешествовать по Ближнему Востоку, однако Агату было не переубедить, и она это хорошо знала. На прощание Шарлотта предостерегла подругу об опасностях, поджидающих ее в Багдаде.
– Ты там поосторожней, – напутствовала она. – Твои голубые глаза способны вскружить немало голов!
Агата улыбнулась неуклюжей попытке ее приободрить. В день свадьбы – кажется, это было в прошлой жизни – Арчи сказал, что у нее невероятные глаза цвета неба, когда летишь над грозовыми облаками. После венчания он взял ее за руку и произнес:
– Обещай мне кое-что, ладно? Обещай, что всегда будешь красивой.
Помнится, она тогда засмеялась и поцеловала его, затем провела пальцем по груди крест-накрест – там, где сердце.
– Ты ведь будешь любить меня всякой, правда?
Арчи посерьезнел.
– Может быть…. Но это будет уже не то…
И все-таки он нарушил обещание. Что же произошло? Почему она перестала быть красивой в его глазах? Рождение ребенка? Четыре-пять лишних фунтов, набранные за месяцы беременности? Или просто любовь его ослепляла? Однажды он проснулся и понял, что ошибся в выборе?
– Не забудь мои турецкие туфли! – крикнула Шарлотта. Ее заглушил предупредительный гудок паровоза.
Агата помахала ей из окна. Ноздри наполнил сернистый запах дыма – хороший запах, волнующий. Она переворачивает новую страницу. Агата Кристи, жена, превращается в Мэри Миллер, искательницу приключений.
Лучи утреннего солнца пробивались сквозь кружевные занавески на втором этаже квартиры номер шесть в Коннот-Мэншенс, освещая стопку чемоданов из зеленой кожи. Нэнси достала со шкафа две шляпные коробки и взгромоздила их на шаткую груду багажа, затем подошла к окну. В парке уже прогуливался народ. Две няни в блестящих соломенных шляпках толкали коляски по ковру из золотистых листьев. Молочник в тележке что-то крикнул через забор; одна из женщин улыбнулась и покачала головой. Где-то в кустах гавкнула собака; кряхтя, вылезли из пруда утки. В отдалении виднелся Букингемский дворец, британский флаг трепетал на легком ветру.
Всего этого она больше никогда не увидит.
Чемоданы громоздились на кровати, придавая комнате нежилой вид. Туалетный столик опустел: исчезли привычные склянки духов, серебряная щетка, расческа, ручное зеркальце, пудреница, баночка кольдкрема. И драгоценная фотография в сумочке, обернутая шарфом. Утром, собираясь, она достала из комода шелковый прямоугольник с павлиньим узором и уловила слабый аромат ландышей. Шарф принадлежал когда-то матери и до сих пор хранил ее любимый запах. Это доконало Нэнси: слезы, так долго сдерживаемые, хлынули ручьем. Уткнувшись в подушку, она словно воочию услышала голос матери: «Ну-ну, девочка: истинная леди должна держать себя в руках».
Надо спускаться в столовую. Человек, которого она оставляет навсегда, сидит за столом, углубленный в изучение «Файнэншл таймс». Он рассеянно взглянет на нее поверх газеты. Редферн принесет завтрак: яйца-пашот, сосиски, грибы, бекон. За едой муж, вероятно, спросит ее о планах на день. Он никогда не слушает, так что заранее приготовленная ложь останется незамеченной. После завтрака он уйдет в клуб, даже не подозревая, что жена отправляется в путешествие вокруг света.
К ланчу она сядет в поезд на Дувр, а к тому времени, как муж вернется домой, уже будет во Франции. В сумочке лежат билеты (пришлось заложить жемчужное ожерелье и серьги, подаренные на двадцать первый день рождения). Решение принято. Ночью она будет спать в другой стране, а к концу недели доберется до Багдада.
Даже в самых буйных фантазиях Нэнси не предполагала, что когда-нибудь поселится в городе посреди пустыни; ее представления основывались лишь на журналах и письмах кузины. Но куда деваться?
Ее взгляд остановился на двух нянях: те болтали на садовой скамейке. Судорожно вздохнув, Нэнси отвернулась и сунула руку в сумочку. Вот он… В животе запорхали бабочки.
– Приезжай, пожалуйста… – прошептала она. – Не оставляй меня одну…
В это время на другом конце Лондона женщина со светлыми волосами, выбивающимися из-под шляпки, поднималась по ступенькам Британского музея. Под мышкой она держала «Дейли экспресс», купленную второпях у мальчишки на углу. Она в принципе не привыкла покупать газеты и вряд ли выбрала бы эту, если бы не заголовок: «Загадочное самоубийство новобрачного».
Передавая деньги, Кэтрин не осмелилась взглянуть на мальчика: опасалась, что ее фотографию уже напечатали на первой странице. Поспешно скрывшись за поворотом, она развернула газету. Свежий ветер трепал страницы, мешая переворачивать. Внутри оказалась фотография Бертрама в военном мундире. Через два абзаца статья обрывалась – продолжение на следующем развороте, на улице не почитаешь.
– Доброе утро, миссис Килинг, – дежурно приветствовал ее швейцар, раздвигая в улыбке моржовые усы.
Она кивнула и отвернулась. Интересно, видел ли он газету? Уже прочел? Ее будут обсуждать за утренним чаем?
Не поднимая головы, Кэтрин пробралась в безопасное место, подальше от любопытных глаз: в подвале музея, этой пещере Аладдина древних сокровищ, имелась комнатка, выделенная для работников месопотамских раскопок. Только бы там никто не торчал с утра пораньше!
К счастью, комната была пуста. Кэтрин уселась в кресло и разложила газету на столе, заваленном глиняными черепками и бусинами, пролежавшими в пустыне тысячи лет.
На следующей странице напечатали еще одну фотографию покойного мужа, более свежую, снятую в Египте. Группа мужчин сидела во дворе дома, в котором располагалась штаб-квартира. От его улыбки у Кэтрин сжалось сердце, ее охватило чувство вины: за то, что жива, за то, что превратила священное таинство брака в смертный приговор…
Кэтрин пробежала глазами текст, внутренне съеживаясь: журналист со смаком излагал скандальную историю. Бертрам погиб пять лет назад – так долго длилось расследование. Ее предупредили, что, возможно, придется дать показания в суде – при мысли об этом становилось плохо… К счастью, лично являться не пришлось: следователь принял ее письменные показания.
Суд вынес вердикт: полковник Бертрам Килинг покончил с собой, повредившись рассудком. В отчете упоминалось, что он храбро служил родине в Первую мировую. Многие, очень многие вернулись с той войны не в себе. Легко все списать на войну, однако истинная причина была вовсе не в ней. Кэтрин это знала, а журналист явно подозревал. Вынесенный вердикт оказался скучным, так что сюжет приправили сальными намеками: неспроста, ох, неспроста мужчина, женатый всего полгода, расстался с жизнью!
Никто не узнает правду – свидетелей не осталось. Доктор – болван! – тоже умер вскоре после Бертрама, то ли от тифа, то ли от холеры. Кара небесная, можно и так сказать.
Кэтрин сложила газету и выбросила в мусорное ведро. Метнувшись вдоль полок, вытащила три тоненькие книги и сунула в сумку. Десять минут спустя она уже сбегала по ступенькам, подзывая такси. Через час отправляется поезд, который увезет ее подальше от любопытных журналистов и их похотливых читателей.
В машине Кэтрин закрыла глаза и представила себе долгожданную пустыню: безбрежная рябь песка, ясное голубое небо, запах костра и консервов, гулкий, напевный призыв к молитве на рассвете. Через неделю она уже будет там…
Правда, сперва придется уладить дело со свадьбой в Багдаде. При мысли об этом по спине пробежали мурашки, словно кто-то прошел по ее могиле.
После смерти Бертрама она и не помышляла о новом замужестве, однако ханжи-инвесторы не оставили выбора: брак – единственная возможность работать в лагере, полном мужчин. Кэтрин приняла предложение археолога при одном условии: их союз никогда не будет консумирован. К ее удивлению, после секундного колебания он согласился (видимо, рассчитывал переубедить).
Дурак…
Голос Бертрама прозвучал так ясно, будто он сидел рядом. Если бы она только знала! Если бы сходила к врачу до первой брачной ночи…
– Куда собрались, мисс? – вторгся шофер в ее мысли.
– На Ближний Восток, – ответила она. – В Месопотамию.
– Ух ты! И что – туда можно доехать прямо с Виктории?
– Конечно. Садитесь на поезд до Дувра, а в Кале – на «Восточный экспресс». Железная дорога проложена до Дамаска, потом автобусом в Багдад.
– И долго так ехать?
– Всего пять дней.
Пять дней и ночей. Сколько это часов без учета сна? Меньше сотни. Не так уж много времени осталось, чтобы выдумать предлог не пускать в постель будущего мужа.
Глава 2
В первую ночь Агата не отважилась выйти из купе. В море она всегда чувствовала себя скверно, и переправа через Ла-Манш ее совершенно вымотала. В поезде волнение уступило место невыразимому облегчению. Проводник сказал, что в купе больше никого не будет до самого Белграда, и она не стала опускать жалюзи, просто лежала, наблюдая за сумеречными пейзажами Нормандии. Поезд катил мимо черных деревьев, покачивающих голыми пальцами, мимо силуэтов лошадей, вспугнутых паровозным гудком… Мирные сельские картины, нетронутые временем. Трудно поверить, что еще лет десять назад здесь бушевала война.
Ей вспомнился Арчи, парящий над этими полями на своем биплане – один из немногих квалифицированных пилотов Британии, кому повезло выжить. Как-то, еще до женитьбы, он писал ей из Франции – спрашивал, не переживает ли она за него. Агата прочла между строк: в глубине души ему хотелось успокоить самого себя. С обратной почтой она послала фиалки и святого Кристофера, написала, что ни капельки не волнуется, ведь она видела его в воздухе и знает, насколько он хорош. Агата тщательно избегала каких-либо упоминаний о своей повседневной жизни, об искалеченных телах мужчин и мальчиков, за которыми приходилось ухаживать в госпитале в Торки.