– Макс!
Он обернулся в седле, дожидаясь, пока она поравняется с ним. Протянув руку, Агата коснулась его рубашки.
– Что там?
– Бабочка.
Насекомое заползло ей на палец. Агата медленно убрала руку и показала Максу.
– Какая красивая! – Он погладил ее запястье. – Здесь редко можно увидеть бабочку; пожалуй, такого цвета я и не видел ни разу.
Тем временем бабочка подняла лапку и пригладила усики, затем распахнула крылья и ускользнула. Агата вдруг почувствовала неожиданный прилив энергии. Облечь это ощущение в слова было бы излишне сентиментально, и все же она подумала про себя: бабочка – вестник надежды.
– Помню, в день, когда умер Эзми, я тоже увидел бабочку, – произнес Макс, словно читая ее мысли. – Утро выдалось чудесное, теплое и солнечное. Знаете, как бывает… Думаешь: как может продолжаться жизнь, когда его больше нет? Я вышел в сад и сидел там какое-то время – чувствовал вину за то, что жив. И тут прямо передо мной на цветок села бабочка.
Макс помедлил, устраиваясь в седле поудобнее.
– И я вспомнил рассказ, который читал ребенком: однажды лесные феи пришли к семейству гусениц и попросили у них шкурки, чтобы сшить себе пальто. Гусеницы пришли в ярость – они подумали, что феи хотят их убить! Те объяснили, что совсем не то имели в виду: придет время, и гусеницам не понадобятся шкурки, потому что у них будет куда более красивая одежка.
– И что они сказали – гусеницы, в смысле?
– Не поверили. Дали феям от ворот поворот.
Агата сглотнула, в глазах защипало.
– Я когда-то верила… В Бога то есть. Но теперь… – Она прерывисто вздохнула, не в силах выразить хаос, царящий в душе.
Макс дотянулся и пожал ей руку.
– Не так-то просто сохранять веру, когда весь мир перевернулся… Главное – продолжать верить в себя.
Кэтрин наблюдала за спящим Джеймсом: одна ручка поднята к уху, кулачок открывается и закрывается, как морской анемон. Иногда малыш замирал неподвижно, и тогда она пугалась: вдруг перестал дышать? Брала зеркало, подносила к ротику и сама забывала дышать, пока гладкая поверхность не затуманивалась.
– Все нормально?
В дверях появился Леонард с чашкой чая и тарелкой тостов с маслом.
– Я подумал, ты захочешь позавтракать здесь. – Он поставил поднос на пол и присел рядом. – Хороший мальчик… Я ничего не слышал ночью, ни единого писка.
– Слава богу, он слишком мал, чтобы понимать…
Разбуженный их голосами, Джеймс открыл глазки. При виде незнакомого лица с кустистой бородой его ротик недоуменно сморщился. Кэтрин подхватила его на руки и погладила большим пальцем по щечке – этой хитрости ее научила Агата.
– Здорово ты с ним управляешься!
В голосе Леонарда не было недовольства или намека на ревность, и это придало ей смелость. Всю ночь она ворочалась, не в силах уснуть, обдумывала со всех сторон…
– Давай его оставим?
Слова вылетели, как джинн из бутылки. Во рту внезапно пересохло. Кэтрин с тревогой наблюдала за выражением лица мужа. Только сейчас она поняла, как сильно этого хочет – как никогда в жизни.
– Оставить? Его? – Леонард смотрел на нее, как на объект, появившийся из песка: озадаченно и в то же время предельно внимательно, стараясь разобраться в сути. – Но ведь он не наш…
– Теперь он ничей. Мы с Агатой заменили ему родителей.
– Кто-то ведь должен остаться… тетя, дядя, бабушка?
– Нэнси была единственным ребенком, ее родители умерли.
– А отец?
– Мы понятия не имеем, кто он; известно только, что он женат и живет в Лондоне.
– Можно попытаться отыскать – дать объявление в «Таймс», например?
– У него уже есть ребенок, Лен, – маленькая девочка. Представь, что будет с его семьей, если скандал выйдет наружу?
– Но отец имеет право знать!
– Нэнси не хотела разрушать его семью – это были ее последние слова…
Леонард нерешительно поднял руку, боясь дотронуться до малыша. Когда пальцы коснулись темного пушка, на его лице отразился благоговейный трепет.
– Славный парень. Только я… – Он запнулся, встретившись с ней взглядом. – Я не знал, что ты этого хочешь…
– Я и сама не знала…
– Если честно, в глубине души я надеялся, что когда-нибудь у меня будет ребенок и я получу шанс стать лучшим родителем, чем мой отец. Когда ты рассказала о… Я принял и смирился с тем, что это невозможно.
– Теперь возможно, – прошептала Кэтрин. – Представь, какую чудесную жизнь мы с тобой могли бы ему подарить!
Леонард осторожно снял руку с головки малыша и дотронулся до ее щеки теплыми пальцами.
– Да, могли бы…
Солнце ласково пригревало. Агата сидела на шаткой деревянной скамье на дальнем конце платформы, потягивая турецкий кофе из жестяной кружки, и с улыбкой наблюдала за стараниями начальника станции запихнуть людей и животных в и без того забитый поезд. Шляпа сдвинулась набекрень, отовсюду торчали руки, ноги, углы чемоданов – прямо арабская версия Лорела и Харди![44]
Сквозь гофрированные стены маленькой церкви доносилась музыка. Макс уже вошел внутрь. Агата чуть было не пошла с ним, но побоялась сказать или сделать что-нибудь не так. Она даже не знала толком, разрешается ли некатоликам посещать мессу. Макс уверил ее, что Господь не интересуется такими пустяками, и все же ей было неловко. В глубине души Агата понимала, что неловкость связана скорее с ее колебаниями в вере.
Макс оказался единственным европейцем, зашедшим в церковь: большую часть прихожан составляли индийские монашки да горстка местных. Когда музыка отыграла, откуда-то появились опоздавшие: группа молодых монахинь в белых облачениях, а за ними – стайка детишек в школьной форме западного образца: на мальчиках – серые шорты, белые рубашки и галстуки в полоску, на девочках – блузки и юбки. Черты лица у них были арабские, как у детей на улицах Багдада. Одна из монахинь несла на руках малыша чуть постарше Джеймса. Макс рассказывал, что к миссии в Уре прикреплен сиротский приют – наверное, дети оттуда.
Все уже давно скрылись за дверью церкви, однако мысли об увиденном не покидали. При взгляде на ребенка в объятиях женщины, которая не могла стать ему матерью, у Агаты заболело сердце. Что же теперь будет с Джеймсом? Мысль о том, чтобы послать его в приют – здесь или в Англии, – была невыносима, но какие у них есть альтернативы?
Они с Кэтрин обещали Нэнси, что позаботятся о ребенке. Кэтрин увлечена карьерой, по полгода проводит в пустыне; сама она – в разводе, да еще и с дочерью… Никто из них не подходит на роль матери.
Агата попыталась представить, как привезет малыша домой, как отреагирует Розалинда. А вдруг дочь будет ревновать, что все внимание достается ему, пока она в школе? А газеты? Она так и видела заголовки: «ТАИНСТВЕННЫЙ РЕБЕНОК АГАТЫ КРИСТИ!» И без того нелегко было защитить Розалинду после скандала в Харрогейте. Как-то девочка выдержит намеки и пересуды в школе?
Ей представился Джеймс, лежащий в импровизированной кроватке. От его крика по ночам разрывалось сердце – а она думает только о себе, о своем благополучии.
Агата закрыла глаза. В прежней жизни, до развода, она бы помолилась; сейчас же это выглядело лицемерно. И все же слова сами собой проникли в сознание:
Господи, прошу тебя, укажи мне, что делать…
– Извините, что так долго! Надеюсь, вы не заскучали? – прервал ее размышления Макс.
Агата покачала головой, удивляясь, как быстро пролетело время. Она спросила его, как прошла служба. Макс рассмешил ее рассказом о птице, которая залетела сквозь дыру в крыше и оставила «визитную карточку» на рясе священника.
На обратном пути Агата предоставила ему вести разговор – не хотелось думать о тягостном решении, чувствовать боль каждый раз, когда перед мысленным взором представало личико малыша.
Вернувшись, они застали Майкла ковыряющимся в недрах грузовика – сломался стартер. Макс вызвался ему помогать, а Агата прошла к дому.
Во дворе Кэтрин кормила Джеймса. Ребенок наконец-то освоил технику сосания тряпки, скрученной жгутом.
– Ну как он? – Агата неловко уселась – от долгой езды затекли ноги.
– Молодцом… – Кэтрин тихонько вздохнула.
– Как же мы ему объясним?..
– Не знаю. – Кэтрин попыталась вытащить тряпку из ротика, но Джеймс вцепился в нее крошечным кулачком. – Может, вообще не придется ничего объяснять – если его усыновят.
– У вас есть кто-нибудь на примете? – нахмурилась Агата. – Здесь или в Англии?
– Есть. – Кэтрин обмакнула тряпку в молоко, улыбаясь той самой загадочной улыбкой Моны Лизы. – Я. И Лен. Мы все обсудили, он согласен.
– Вы?!
– А что вас удивляет? – Кэтрин выдала нервный смешок. – Мы ведь не можем иметь детей, так что для нас это идеальное решение.
– Но… я думала…
– Что дети меня не интересуют? Вот и Лен так сказал. Ну да, так и было. Я искренне считала, что все это не важно. Я знала, чего хочу: жить как мужчина, выполнять мужскую работу… До тех пор, пока не появился Джеймс.
– Как же вы справитесь – раскопки и все остальное?
– Лен попросит Хамуди раздобыть нам бедуинку из деревни, чтобы присматривала за ребенком, пока мы не вернемся в Англию. Мы рассчитываем еще на пару сезонов – максимум три; к тому времени как Джеймс пойдет в школу, мы уже осядем в Лондоне.
Агата кивнула, хотя внутри все сжалось. Казалось бы, она должна радоваться, однако в душе неприятно ворохнулась зависть.
– А если кто-нибудь из консульства начнет задавать вопросы? Например, Хью Кэррингтон вернется: он ведь знает о Джеймсе.
– Будем решать проблемы по мере их поступления. – Теперь в голосе Кэтрин звучали знакомые уверенные нотки. – Вряд ли в этом сезоне у нас будут посетители. А если кто-нибудь спросит, скажу, что Джеймс – наш.
Глава 32
Два дня спустя Агата с Максом сели в поезд на станции Ур. Их провожало семейство Вулли в полном составе. Пока Леонард передавал Максу золотую посмертную маску, Агата склонилась над Джеймсом, целуя его в последний раз. Малыш открыл глазки, и в горле у нее застрял комок.