— Да, создается впечатление, что до похищения они были девственными. Насилие римлян изменило их статус.
— Этот переход, он всегда совершается через насилие?
Я вновь замолчала.
После долгой паузы Калгари продолжил:
— Должны ли они были последовать за соплеменниками?
— Было чересчур поздно. Они стали супругами и матерями. Если бы они вернулись назад, это не было бы возвращением в прошлое.
— Вы правы, Ханна. Возврат невозможен, мы никогда не станем теми, какими были. Годы меняют нас. А вот этого вы не можете принять. Вы хотели бы все остановить, все заморозить, все навсегда сохранить, как ваши искусственные цветы, навечно заключенные в стеклянные шары.
И тут, Гретхен, по моему телу прокатилась теплая волна.
Меня редко что приводило в эйфорическое состояние.
На пороге я спросила Калгари:
— Принимаете ли вы убегающее время?
— Пытаюсь.
— Сурово.
— Другого решения не существует. Я принимаю неизбежное, более того — я пробую его оценивать.
Гретхен, позволяю тебе обдумать эту фразу, так как Франц уже теряет терпение. Он уже два раза заглядывал, чтобы напомнить, что мы собирались смотреть балет «Щелкунчик» в Опере. Он обожает этот балет. Порой ему присуща детская жадность; я обожаю, когда он ведет себя таким образом.
До скорого свидания.
24
Отступать было некуда.
Лимузин приближался к кинотеатру, где должна была состояться премьера «Девушки в красных очках».
Тысячи людей двигались пешком по Голливудскому бульвару.
За триста метров до Китайского театра, места проведения праздника, движение замедлялось. Длинные машины, черные, белые, даже розовые, двигались одна за другой на почтительном расстоянии, со скоростью раненой черепахи: шоферы знали, что не следует близко подъезжать к предыдущей машине, пока оттуда не вылезет пассажир и не встанет на красной дорожке, привлекая внимание публики и СМИ. Эта процессия напоминала аэропорт, где самолеты выстраиваются в очередь, чтобы получить в единоличное распоряжение взлетную полосу. Сидя в предоставленном киностудией «линкольне», Энни сжалась на заднем сиденье. До сих пор за затемненными стеклами автомобиля ей не было страшно, но вот сейчас… Как ей выйти из машины? Она дважды свалилась, пока дошла от дома до «линкольна». Казалось, ее лодыжки превратились в шарикоподшипники — Энни не ощущала опоры, ее пошатывало и крутило. Ей не удалось осуществить невозможное: впасть в кому. Невероятная выносливость организма по отношению к самым жутким коктейлям! Идиотский рекорд… Ее мозг устоял перед смесью бурбона, апельсинового ликера с коньяком, портвейном и шампанским! Этим вечером Энни не впала в забытье, она была попросту очень больна.
Джоанна, на протяжении двух последних дней чуявшая подступающую опасность, стремилась навязать спутника, который поддерживал бы Энни. Но каждый раз, стоило агенту назвать имя, Энни отклоняла кандидатуру: либо она переспала с этим типом и считала его посредственностью, либо не переспала и подозревала, что он гомик.
— Почему я должна предоставлять такой шанс одному из этих бездарей? Щеголять перед премьерой моего фильма? Что они сделали, чтобы заслужить это?
— Послушай, я ведь клею тебе компаньона не затем, чтобы вывести на первый план актера, ищущего известности, — это ради твоего спасения! Ты не способна передвигаться без посторонней помощи. Так пусть уж лучше это будет плейбой, чем ходунки! По крайней мере, он не позволит тебе оступиться и подставит пакет, если тебя начнет тошнить.
Энни упорно отказывалась. Между тем за три часа до церемонии она, чувствуя, что ее качает, умолила Джоанну, чтобы та обеспечила участие Кошелки Вюиттон. Старейшина Голливуда без излишней щепетильности приняла это предложение, так как появление на красной дорожке рука об руку с Энни гарантировало ей, что в газетах появятся ее фото. Она в три минуты договорилась с агентом Энни: да, она поможет Энни благополучно добраться от автомобиля до места; да, она ответит на вопросы перед камерами и микрофонами, но при условии, что журналисты не станут снимать Энни отдельно от нее. Иначе она, Кошелка Вюиттон, понимая, что ее не упомянут в репортажах, предпочтет остаться дома.
Таким образом, Энни заехала за старой актрисой. Та натянула на себя наряд, придававший ложные изгибы ее бесформенному телу: на платье-футляр из черного бархата она нацепила сзади фалды, а сверху флюоресцирующий жакетик, а потом, словно это показалось ей слишком мрачным, добавила перья, так что стала напоминать дряхлого грифа, выряженного попугаем. Остановившись на пороге, она по озадаченному лицу Энни поняла, что добилась задуманного.
— Недурно, а?
Энни, хоть и была пьяна, постаралась подыскать щадящие выражения, и в итоге выдохнула:
— Оригинально!
Кошелка Вюиттон, в восхищении от себя самой, взгромоздилась на сиденье автомобиля.
— Ты знаешь, козочка, что у меня есть три вечерних платья: безобразное, невзрачное и чудовищное?
— И это…
— Это чудовищное. Мое любимое.
Она покосилась на Энни, которая, несмотря на отупение, погасший взор, одутловатое от выпивки лицо, в своем золоточешуйчатом платье выглядела прелестно. Старая актриса улыбнулась:
— Мне повезло появиться рядом с тобой, Энни. Мы идеально оттеняем друг друга. Ты такая гадкая, что все будут смотреть только на меня.
Они рассмеялись: Кошелка Вюиттон — потому что любила отпустить грубую шутку, Энни — потому что не поняла ее. В этот момент она мысленно пообещала себе, что будет хихикать в ответ на все, что ей скажут.
Раздался стук. Это какой-то поклонник бросился на лимузин.
— Тебе не страшно? — спросила Энни.
— Страшно из-за чего, зайка?
— Вообще… просто страшно.
— Когда у страха нет конкретных очертаний, коалочка, его называют тревогой.
Энни, открыв мини-бар, налила себе виски.
— Значит, я сильно встревожена, — сказала она.
Кошелка Вюиттон с замкнутым выражением лица промолчала, но не позволила себе резкого жеста: саморазрушение, демонстрируемое Энни, так быстро развивалось, что вмешиваться было бесполезно, и все же, вспомнив о предстоящем долгом шествии по красной дорожке, она вырвала бокал из рук Энни.
— Курочка моя, меня мобилизовали, чтобы я помогла тебе пройти не упав. Но у меня нет сил, да и годы не те, чтобы собирать тебя… Не рассчитывай, что я поволоку тебя на спине!
— О'кей, — шепнула Энни.
Дверца открылась, и в автомобиль ворвался рев толпы, собравшейся перед кинотеатром; в слепящем свете прожекторов они чувствовали себя как кроты, выгнанные из норы. Кошелка Вюиттон вышла первой. Ее встретили смехом, так как приученная публика — как собака в лабораторных опытах — привыкла хохотать при ее появлении. Чтобы обеспечить воспроизведение этого эффекта, Кошелка Вюиттон, не новичок в профессии, потрудилась надеть свое чудовищное платье. Энни Ли вцепилась в ее руку. Магия ее обаяния вновь сработала. Овация толпы, безумное мерцание вспышек, долгий путь по красной дорожке — все это едва не побудило ее, опустив голову, броситься назад в лимузин, но Кошелка Вюиттон с ее цепкой хваткой, твердо держа ее руку, заставила Энни улыбаться в объективы камер.
Они двинулись к входу.
Кошелка Вюиттон проделала все так здорово, что никто не догадался, что старуха направляет юную девушку. С непринужденным видом они приблизились к фотографам. На них набросились аккредитованные журналисты.
Энни вся дрожала, но пока сохраняла спокойствие. Поначалу журналисты досадовали, что спутница Энни, которой следовало держаться на заднем плане, взяла разговор на себя, но Кошелка Вюиттон забавляла их, отпуская такие остроумные шутки, что они охотно смирились со столь нелепым дуэтом. Ведущей Диснеевских шоу, которая высказала удивление, что старая актриса перебивает Энни, Кошелка Вюиттон ответила:
— А на что вы, собственно, жалуетесь? Вам бесплатно разыгрывают эпизод из «Красавицы и чудовища»!
Короче, пока Кошелка Вюиттон вела заградительный огонь, Энни немного оправилась.
Потом она увидела Итана.
На этот раз это был в самом деле он.
Над истерически возбужденной толпой возвышалось его спокойное лицо, он неотрывно смотрел на Энни. Она, не раздумывая, вскинула руку, выкрикнув:
— Итан!
Во взгляде санитара сквозила подлинная нежность. Энни дернула за руку Кошелку Вюиттон, которая намеревалась переключиться на репортеров другого канала.
— Энни, я никогда не разыгрывала сиамских близнецов! Не дергайся.
— Мне нужно поговорить с Итаном, — сказала Энни, указывая на светловолосого молодого человека.
Девушка пересилила, и Кошелка Вюиттон последовала за ней к барьеру. Там Энни бросилась к Итану, прошептав ему на ухо:
— Итан, умоляю, помоги!
— Я затем и пришел.
В голосе его не было ни тени сомнения. Он казался воплощением прямоты и преданности.
Энни продолжила:
— Давай встретимся внутри, у барной стойки. Выпьем по коктейлю.
— У меня нет приглашения.
— Я сейчас достану. Ты ведь не позволишь мне упасть?
— Ни за что!
Этот диалог ускользнул от собравшихся, даже Кошелка Вюиттон, стоявшая практически рядом, ничего не расслышала.
Через десять минут, когда они наконец проникли в кинотеатр, Энни попросила директора пропустить Итана, указав на него в толпе.
— Не беспокойтесь, мисс Ли, отправляйтесь в бар. Я займусь этим.
Подъем по лестнице оказался болезненным для этой нелепой пары: Кошелку Вюиттон подводили ноги, Энни пошатывало. Но, к счастью, они решили обыграть свои проблемы — они постанывали, отпускали шуточки, пели, пританцовывая, так что все вокруг поверили, что они забавляются, воспроизводя сценку из мюзикла.
В фойе кинотеатра они опустились на банкетку.
— Все, теперь я с места не сдвинусь! Ты разыгрывай принцессу, я буду изображать вдовствующую королеву.
Энни пыталась войти в новую роль. Она поминутно оглядывалась, поджидая Итана. Его приход успокоил бы ее, а инъекция помогла бы продержаться.