ПРОЛОГ
В детстве я часами гуляла одна по тихим лесам вокруг моего дома в Луизиане и пела песни. Прогулки на природе помогали мне почувствовать себя живой, и в то же время я чувствовала, что нахожусь в опасности. Пока я росла, мои родители всё время ругались. Отец был алкоголиком. Обычно мне было страшно оставаться дома. На улице, конечно, был не рай, но это был мой мир. Рай или ад, это был мой мир.
Прежде чем вернуться домой, я шла по тропинке к дому наших соседей, через благоустроенный двор, мимо бассейна. У них был сад камней, полный маленьких мягких камушков-голышей, которые нагревались и сохраняли тепло, моей коже было очень приятно. Мне хотелось лежать на этих камнях и смотреть на небо, ощущая тепло внизу и наверху, думая: "Я могу найти свой собственный путь в жизни. Я могу осуществить свои мечты".
Тихо лежа на этих камнях, я чувствовала Бога.
1
Быть ребенком на Юге - в основном значит уважать родителей и держать рот на замке. (Сейчас правила изменились - больше уважают детей). В моем доме никогда не допускалось несогласие с родителями. Неважно, насколько они были неправы - подразумевалось, что я должна молчать, а если нет, были последствия.
В Библии сказано: "Язык может быть подобен острому мечу".
Моим языком и мечом было пение.
Всё свое детство я пела. Я подпевала радио в машине, когда ехала на танцы. Я пела, когда мне было грустно. Для меня пение было духовной практикой.
Я родилась и ходила в школу в Маккомбе, Миссисипи, а жила в Кентвуде, Луизиана, в двадцати пяти милях от школы.
В Кентвуде все друг друга знали. Двери не запирали, социальная жизнь сводилась к церковным службам и вечеринкам на заднем дворе, детей одевали в похожую одежду, и все умели стрелять из ружья. Главной исторической достопримечательностью был Кэмп-Мур, тренировочный лагерь конфедератов, который построил Джефферсон Дэвис. Каждый год в уик-энд перед Днем Благодарения устраивали реконструкцию событий Гражданской войны, появление людей в военной форме служило напоминанием о том, что скоро - праздник. Мне нравилось то время года: горячий шоколад, запах камина в нашей гостиной, цвета опавшей листвы во дворе.
У нас был маленький кирпичный домик с обоями в зеленую полоску и деревянными панелями. В детстве я ходила в "Sonic" - каталась на картах, играла в баскетбол и посещала христианскую школу под названием "Академия Парклейн".
Впервые я была по-настоящему тронута, так что мурашки побежали по спине, когда услышала, как наша экономка поет в прачечной. Я всегда стирала и гладила одежду для семьи, но когда наше финансовое положение улучшилось, мама наняла помощницу. Экономка пела госпел, и это буквально пробудило меня к новой жизни. Я никогда это не забуду.
С тех пор моя жажда пения возросла. Пение - это магия. Когда я пою, я становлюсь собой. Я говорю по-настоящему. Когда поешь, перестаешь говорить на языке: "Привет, как дела...". С помощью пения можно говорить намного более глубокие вещи. Пение переносит меня в мистическое место, где язык больше не имеет значения, где возможно всё.
Всё, чего я хотела - чтобы меня забрали из повседневности и перенесли в то царство, где я смогу самовыражаться без слов. Когда я оставалась наедине со своими мыслями, мой разум переполняли тревоги и страхи. Музыка заглушала шум, помогала мне почувствовать уверенность в себе и переносила в область самовыражения, там я была той, кем хотела выглядеть и звучать. Благодаря пению я ощущала присутствие божественного начала. Когда я пела, я находилась наполовину в ином мире. Я играла на заднем дворе, как обычный ребенок, но мои мысли, чувства и надежды были где-то в иных мирах.
Я очень старалась сделать всё возможное для достижения желаемого результата. Я очень серьезно подошла к сьемкам дурацких музыкальных роликов на песни Мэрайи Кэрри на заднем дворе своего детства. В восемь лет я считала себя режиссером. Кажется, никто в моем городе такие ролики не снимал. Но я знала, что хочу видеть в этом мире, и пыталась это создать.
Актеры создают образы и играют роли, потому что хотят сбежать в далекие миры, побег - именно то, что мне было нужно. Я хотела жить в мечтах, в своем прекрасном выдуманном мире, и никогда не думать о реальности, если получится. Пение построило мост между реальностью и фантазией, между миром, в котором я жила, и миром, в котором мне хотелось жить.
В моей семье была беда. Мое второе имя - в честь матери моего отца, Эммы Джин Спирс, которую называли Джейн. Я видела ее фотографии, и понимаю, почему все говорят, что мы похожи. Те же белокурые волосы. Та же улыбка. Она выглядела моложе своих лет.
Ее муж - мой дедушка Джун Спирс-Младший - был абьюзером. Джин потеряла младенца трех дней от роду. Джун отправил Джин в "Больницу Юго-Восточной Луизианы" - во всех отношениях ужасную психиатрическую клинику в Мандевиле, где ее подсадили на литий. В 1966 году, когда Джейн был 31 год, она застрелилась на могиле своего сына-младенца, восемь лет спустя после его смерти. Я не в силах представить боль, которую она испытывала.
О мужчинах вроде Джуна на Юге говорят: "Ему не угодишь", говорили, что он был "перфекционистом", "очень вовлеченным отцом". Я, наверное, назвала бы это более грубым словом.
Джун был фанатом спорта и заставлял моего отца делать упражнения до полной потери сил. Каждый день, когда отец заканчивал баскетбольные тренировки, неважно, каким уставшим и голодным он был, всё равно должен был забить еще сто мячей, прежде чем ему разрешалось зайти в дом.
Джун был офицером Управления полиции Батон-Руж, всего у него было десять детей от трех жен. И я могу утверждать, что никто не смог бы сказать ни одного доброго слова о первых пятидесяти годах его жизни. Даже в моей семье говорили, что мужчины Спирс - плохая новость, особенно учитывая, как они обращаются с женщинами.
Джин была не единственной женой, которую Джун отправил в психиатрическую клинику в Мандевиле. Вторую жену он тоже туда отправил. Одна из сводных сестер моего отца говорила, что Джун совершал по отношению к ней сексуальное насилие с того момента, как ей исполнилось одиннадцать, до побега в шестнадцать.
Моему отцу было тринадцать, когда Джин покончила с собой на могиле сына. Я понимаю, что поведение отца по отношению ко мне и моим брату и сестре частично вызвано травмой, именно из-за травмы ему никогда нельзя было угодить. Отец заставлял моего брата добиваться выдающихся результатов в спорте. Он пил до тех пор, пока не терял способность думать. Иногда исчезал на несколько дней. Напившись, отец становился очень злым.
А вот характер Джуна с возрастом смягчился. Я застала не того ужасного человека, который обижал моего отца и других детей, а дедушку, который казался нежным и терпеливым.
Мир отца и мир матери были полностью противоположны друг другу.
По маминым словам, ее мать - моя бабушка Лилиан "Лили" Портелл - была из элегантной изысканной лондонской семьи. Ее окутывал флёр экзотики, никого не оставлявший равнодушным - ее мать была британкой, а отец был выходцем с острова Мальта в Средиземном море. Ее дядя был переплетчиком. Вся семья играла на музыкальных инструментах и пела.
Во время Второй мировой войны Лили познакомилась с американским солдатом, моим дедушкой Барни Бриджесом, на танцевальном вечере для солдат. Он был водителем генералов и любил быструю езду.
Но когда он привез ее в Америку, она была разочарована. Она представляла себе такую же жизнь, которая была у нее в Лондоне. Когда они ехали на его молочную ферму под Новым Орлеаном, она смотрела в окно машины и беспокоилась, каким пустым кажется его мир. "Где фонари?", - всё время спрашивала она у мужа.
Иногда я представляю, как Лили едет по сельским дорогам Луизианы, всматривается в ночь и понимает, что ее насыщенная, яркая, полная музыки жизнь с послеобеденным чаем и лондонскими музеями станет скучной и тяжелой. Вместо того, чтобы ходить в театр или в магазины за одеждой, она вынуждена была всю жизнь сидеть взаперти в деревне, готовить. убирать и доить коров.
Так что бабушка замкнулась в себе, запоем читала книги, зациклилась на уборке и до самой смерти скучала по Лондону. Мои родственники говорили, что Барни не разрешал Лили полететь в Лондон, потому что думал, что она не вернется.
Мама говорила, что Лили настолько была погружена в свои мысли, что начинала убирать со стола еще до того, как все поели.
Я знала только, что бабушка была красивой, и мне нравилось копировать ее британский акцент. Когда я говорила с британским акцентом, я была счастлива, потому что думала о ней, о моей модной бабушке. Мне хотелось иметь такие же манеры и ритмичный голос, как у нее.
Поскольку у Лили были деньги, моя мать Линн, ее брат Сонни и сестра Сандра росли с тем, что можно назвать "много денег", особенно - для сельской Луизианы. Несмотря на то, что они были протестантами, моя мама ходила в католическую школу. В юности она выглядела эффектно - черные волосы, короткая стрижка. В школу она ходила в очень высоких ботинках и очень коротких юбках. Тусовалась с геями в городе, они катали ее на своих мотоциклах.
Мой отец ею заинтересовался, почему бы и нет. Вероятно, в некоторой степени благодаря тому, что Джун заставлял его столь смехотворно много заниматься спортом, отец добился выдающихся успехов. Люди ехали много миль только ради того, чтобы посмотреть, как он играет в баскетбол.
Моя мама увидела его и спросила: "О, кто это?".
Судя по всему, их отношения держались на взаимном притяжении и тяге к приключениям. Но медовый месяц закончился задолго до моего рождения.
2
После свадьбы родители поселились в маленьком домике в Кентвуде. Маму больше не поддерживала ее семья, так что мои родители были очень бедны. Они были молоды - маме был двадцать один год, отцу - двадцать три. В 1977 году у них родился мой старший брат Брайан. Съехав из своего первого маленького домика, они купили маленькое ранчо на три спальни.