Я до сих пор была в полном раздрае из-за того, что произошло у нас с Кевином и с детьми, из-за суровых ограничений опекунства, которые установил мой отец. Я жила в Таусенд-Оукс, Калифорния. Дети были еще маленькие, и отец продолжал отвечать за мою жизнь.
Хотя я была разбита после турне «Femme Fatale», отец продолжал контролировать всё, что я делаю, даже то, что я ем. Меня удивляло, почему мама никогда ничего не говорит по этому поводу - родители снова съехались в 2010-м году, через восемь лет после развода. Я чувствовала, что штат Калифорния меня предал. Маме это, похоже, нравилось, потому что благодаря опеке у папы появилась настоящая работа. Черт, они каждый вечер смотрели сериал «Мыслить как преступник». Ну кто так булет делать?
Когда отец говорил, что мне нельзя десерт, я чувствовала, что это говорит не просто он, а вся моя семья и мой штат, словно мне было запрещено законом съесть десерт, потому что отец запретил.
В конце концов, я начала спрашивать себя: «Погодите, а где же я?». Ничто на самом деле больше не имело смысла.
Чувствуя, что мне нужен вектор, я решила вернуться к работе. Решила занять себя творчеством. Я начала больше ходить на телешоу, в том числе - в 2012-м году была судьей на «Х-Факторе».
Думаю, многие на телевидении - действительно профессионалы, например, Кристина Агилера и Гвен Стефани. Когда на них направлена камера, они расцветают. И это прекрасно. Мне это тоже удавалось, когда я была моложе, но, опять-таки, я чувствую, словно время идет вспять, когда мне страшно. Так что я начинала очень сильно нервничать, если знала, что буду в прямом эфире, а мне не хотелось весь день нервничать. Наверное, это уже - не мое.
Я приняла это, всё нормально. Я могу отказать людям, которые пытаются толкать меня в этом направлении. Меня заставляли делать то, что я делать не хотела, и это было унизительно. Сейчас это просто не мое. Если вы мне предложите крутую роль камео в смешном телешоу, где я буду приходить и уходить, это одно, но восемь часов подряд со скептическим выражением лица судить людей на телевидении? Нет, спасибо. Я это просто ненавидела.
Примерно тогда же я обручилась с Джейсоном. Мы с ним через многое прошли. Но в 2012-м году, вскоре после того, как он стал моим вторым опекуном, мои чувства изменились. Тогда я этого не понимала, но теперь понимаю, что его связь с организацией, которая контролировала мою жизнь, способствовала тому, что из наших отнощений исчезла романтика. Настал момент, когда я поняла, что не держу на него зла, но и не люблю его больше. Я перестала спать с ним в одной комнате. Мне хотелось просто обнимать детей. Я так сильно была к ним привязана. Я буквально захлопнула дверь у него перед носом.
Мама сказала:
- Какая ты злая.
- Прости, ничего не могу поделать, - ответила я. - Я его больше не люблю, вот так.
Он меня бросил, но мне было всё равно, потому что я его разлюбила. Он написал мне длинное письмо, а потом исчез. Когда наши отношения закончились, он перестал быть моим вторым опекуном. Мне казалось, что у него - какой-то кризис идентичности. Он вплел в волосы цветные ленты, поехал на пирс Санта-Моники, и каждый день катался там на мотоциклах с толпой чуваков в татуировках .
Теперь я поняла. Мне сорок с лишним лет, и я переживаю свой собственный кризис идентичности. Думаю, просто пришло время нам с ним разойтись.
Во время действия опеки в турне царил «сухой закон», так что пить нам не разрешалось. Однажды мне предоставили большую часть тех же танцоров, что и Кристине Агилере. Мы с танцорами встретились с Кристиной в Лос-Анджелесе. Она, кажется, была в довольно-таки растрепанных чувствах. А мы с танцорами плавали в шикарном бассейне и сидели в джакузи. Было приятно пить с ними, быть стильной и веселой бунтаркой. Мне это не разрешали, потому что моя жизнь под опекой превратилась в церковный лагерь воскресной школы по изучению Библии.
В каком-то смысле они вернули меня в подростковый возраст, я стала девочкой. Но иногда я чувствовала себя, как взрослая женщина в ловушке, которая всё время раздражена. Вот что сложно объяснить: как я так быстро переключалась с маленькой девочки в подростка, а потом - в женщину, ведь у меня отняли свободу. Было невозможно вести себя, как взрослая, ведь они со мной обращались, не как со взрослой, так что я деградировала и вела себя, как маленькая девочка; но потом мое взрослое «я» возвращалось, хотя я жила в мире, в котором нельзя было быть взрослой.
Женщину во мне очень долго подавляли. Они хотели, чтобы я была дикой на сцене, говорили, чтобы я была такой, но всё остальное время я должна была быть роботом. Я чувствовала, что меня лишают приятных тайн жизни - этих фундаментальных мнимых грехов излишеств и авантюризма, которые делают нас людьми. У меня хотели отнять эту уникальность и сделать всё как можно более механическим. Это была смерть для моей творческой сущности артиста.
Вернувшись в студию, я записала одну хорошую песню с will.i.am—“Work Bitch.” Но у меня получалось не так-то много песен, которыми я гордилась бы, возможно, потому, что я не жила этим. Я была полностью деморализована. Казалось, мой отец выбирал для записи самые темные и уродливые студии. Казалось, что некоторые просто кайфовали, думая, что я ничего этого не замечаю. В таких ситуациях я чувствовала себя загнанной в угол, чувствовала, что они победили. Казалось, что им доставляет удовольствие мой страх, что они превращают всё это в драму, что, в свою очередь, делает меня несчастной, так что они всегда в выигрыше. Я знала лишь то, что должна работать, и я хотела сделать хорошую вещь - записать альбом, которым буду гордиться. Но было такое впечатление, что я забыла, что я - сильная женщина.
После «Х-Фактора» мой менеджер передал мне приглашение выступить на резиденции в Лас-Вегасе. Я подумала: «Почему бы и нет?».
У меня больше не лежала душа к записи музыки. Меня больше не воодушевляла страсть, как раньше. У меня больше не было огня, который я могла бы нести. Этот этап закончился.
У меня двое детей. Я пережила разрыв. Родители отняли у меня карьеру. Что мне было делать тогда - просто пойти домой?
Так что я согласилась.
Я полетела в Вегас так же, как все остальные - в надежде выиграть.
35
Мне нравилась сухая жара Лас-Вегаса. Нравилось то, как все верили в удачу и мечту. Мне всегда это нравилось в Вегасе, даже в те времена, когда мы с Пэрис Хилтон сбрасывали туфли и бегали по казино. Но теперь казалось, что это было в прошлой жизни.
Моя резиденция началась сразу после Рождества 2013 года. Мальчикам было семь и восемь лет. Сначала это было великолепное шоу.
Сначала выступать на сцене в Лас-Вегасе было захватывающе. И мне всё время напоминали, что моя резиденция - знаковое событие для Лас-Вегас-Стрип. Мне говорили, что мое шоу вернет молодежь в Город Грехов и изменит пейзаж развлечений в Лас-Вегасе для нового поколения.
Фанаты дарили мне так много энергии. Делая шоу, я была великолепна. Я была очень уверена в себе, и какое-то время всё было хорошо, насколько может быть хорошо в ситуации, когда вас так тшательно контролируют. Я начала встречаться с телепродюсером Чарли Эберсолом. Я рассматривала его как кандидата в мужья: он очень заботился о себе, у него была сплоченная семья. Я его любила.
Чарли каждый день ходил в спортзал, принимал предтренировочные добавки и комплекс витаминов. Он рассказал мне о результатах своих нутриционных исследований и начал давать мне энергетические добавки.
Моему отцу это не понравилось. Он знал, что я ем, даже знал, когда я хожу в ванную. Так что, когда я начала принимать энергетические добавки, он увидел, что у меня больше энергии на сцене и я - в лучшей форме, чем была раньше. Казалось очевидным, что режим Чарли для меня полезен. Но, думаю, мой отец решил, что у меня проблемы с этими энергетическими добавками, хотя они были в свободной продаже без рецепта. Так что он велел мне их выбросить и отправил меня в рехаб.
Он говорил, куда и когда мне ехать. А поездка в рехаб означала, что я целый месяц не увижу детей. Утешала меня только мысль о том, что это - всего на месяц, и я справлюсь.
Он выбрал для меня рехаб на Малибу. В течение месяца по несколько часов в день мы должны были заниматься боксом и другими видами спорта на улице, потому что там не было спортзала.
В этом рехабе было много тяжелых наркоманов. Я боялась находиться там одна. В конце концов, мне разрешили привезти телохранителя, с которым я каждый день обедала.
Мне было тяжело принять тот факт, что мой отец притворялся очаровательным парнем и преданным дедушкой, а меня отослал из дома, против моей воли запер меня в рехабе с кокаинщиками и героинщиками. Говорю вам, он был ужасным человеком.
Выйдя из рехаба, я снова начала делать шоу в Лас-Вегасе, словно ничего не произошло. Частично из-за того, что отец сказал, что мне надо будет туда вернуться, а частично - потому, что я до сих пор была такой хорошей, так стремилась угодить, так отчаянно хотела поступать правильно и быть хорошей девочкой.
Что бы я ни делала, папа за мной следил. Я не могла водить машину. Все, кто приходил в мой трейлер, должны были подписать документ об отказе от претензий. Всё было очень, очень безопасно - так безопасно, что я не могла дышать.
Неважно, сколько я сидела на диетах и занималась спортом - отец всё время говорил, что я толстая. Он посадил меня на строгую диету. Ирония заключалась в том, что у нас был дворецкий - сумасброд, и я умоляла его принести мне настоящую еду.
- Сэр, - умоляла я, - не могли бы вы тайком принести мне гамбургер или мороженое?
- Простите, мэм, - отвечал он. - У меня строгие инструкции от вашего отца.
Так что два года я ела в основном только курятину и консервированные овощи.
Два года - долгий срок, если вы не можете есть, что хотите, особенно - если ваше тело, ваша работа и ваша душа зарабатывают деньги, на которые все живут. Два года просить картошку-фри и получать отказ. Это было так унизительно.