На следующий день на сеансе психотерапии мой врач открыл карты.
- Мы нашли в вашей сумочке энергетические добавки, - сказал он.
Энергетические добавки давали мне чувство уверенности в себе и энергии, и продавались без рецепта. Он знал, что я принимаю их во время шоу в Вегасе, но теперь решил сделать из мухи слона.
- Мы чувствуем, что вы делаете что-то плохое у нас за спиной, - сказал врач. - И нам не кажется, что вы хорошо выступаете на репетициях. Вы всем устроили проблемы.
- Это шутка? - спросила я.
Я сразу рассвирипела. Я так старалась. Неукоснительно следовала рабочей этике.
- Мы собираемся отправить вас в лечебное учреждение, - сказал психотерапевт. - А прежде, чем вы туда поедете, во время рождественских каникул мы пришлем к вам женщину, которая проведет с вами психологическое тестирование.
Гламурная докторша, которую я видела по телевизору и инстинктивно ненавидела, явилась ко мне домой против моей воли, усадила меня на стул и много часов тестировала мои когнитивные способности.
Отец сказал мне, что, по словам докторши, я провалила тесты.
- Она сказала, что ты провалилась. Теперь тебе придется поехать в психиатрическую клинику. С тобой что-то очень сильно не так. Но не волнуйся - мы найдем маленькую программу рехаба в Беверли-Хиллз. Тебе это будет стоит всего шестьдесят тысяч долларов в месяц.
Я собирала вещи и плакала. Спросила, насколько мне паковать вещей, на какой срок меня туда отправляют. Но мне ответили, что неизвестно.
- Может быть, на месяц. Может быть, на два месяца. Может быть, на три. Всё будет зависеть от того, насколько хорошо ты будешь себя вести и как проявишь свои способности.
Программа позиционировалась как «роскошный» рехаб, в котором для меня разработали специальную программу, так что я могла жить одна и не взаимодействовать с другими людьми.
- А что, если я не поеду? - спросила я.
Отец ответил, что, если я не поеду, меня вызовут в суд и смешают с грязью. Он сказал:
- Мы тебя изобразим чертовой идиоткой, и поверь - ты не выиграешь процесс. Лучше, чтобы я тебя отправил в рехаб, а не судья.
Я почувствовала, что это - форма шантажа и газлайтинга. Я точно чувствовала, что они пытаются меня убить. Я никогда за все эти годы не противоречила отцу, никогда никому не говорила «нет». Услышав мое «нет» в тот день в той комнате, отец пришел в ярость.
Меня заставили поехать в рехаб. Прижали к стенке, и у меня не было выбора.
Если не поедешь, вот что с тобой произойдет, так что лучше тебе поехать, и покончим с этим.
Но этого не произошло - в смысле, покончить с этим не удалось. Как только я оказалась в рехабе, я больше не могла оттуда уехать, даже когда начала умолять меня выпустить.
Меня заперли там против моей воли на несколько месяцев.
42
Врачи разлучили меня с детьми, с собаками и домом. Я не могла выйти наружу. Каждую неделю мне приходилось сдавать анализ крови. Я не могла принять ванну без посторонних глаз. Не могла закрыть дверь в своей комнате. За мной следили, даже когда я переодевалась. Спать я должна была ложиться в девять. Меня контролировали, когда я смотрела телевизор, с восьми до девяти часов, в кровати.
Каждое утро надо было вставать в восемь часов. Каждый день у меня были бесконечные встречи.
По несколько часов в день я сидела в кресле на принудительном сеансе психотерапии. Время между встречами я проводила, глядя в окно. Я смотрела, как приезжают и уезжают машины, так много машин, в которых так много психотерапевтов, телохранителей, врачей и медсестер. Думаю, больше всего вреда мне нанесло то, что я наблюдала, как все эти люди приходят и уходят, пока меня не выпускают на улицу.
Мне говорили, что всё происходящее - для моего блага. Но я чувствовала, что меня здесь бросили, и хотя все постоянно мне говорили, что они здесь, чтобы мне помочь, я никогда не понимала, что моя семья от меня хочет. Я делала всё, что, как ожидалось, должна делать. Мои дети приходили ко мне на час по выходным. Но если в течение недели я не делалала то, что «от меня требовалось», мне не разрешали с ними увидеться.
Одной из немногих, кто мне звонил, была Кэйд. Рядом с Кэйд я всегда чувствовала себя в безопасности, и в то же время - чувствовала опасность. Одним из самых потешных звонков, который у меня был за всё время, был ее звонок по «FaceTimе» из больницы в Техасе, она решила рассказать мне о том, что ее укусил в кровати скорпион - в ее кровати. Нога у нее раздулась и стала размером с баскетбольный мяч, без щуток.
- Ты вот это серьезно? - спросила я, глядя на ее распухшую ногу на экране своего телефона. Выглядело это просто невероятно плохо. Мысли о бедной ноге Кэйд помогли мне в кои-то веки по-настоящему отвлечься от неприятностей, с которыми я столкнулась, я всгда буду благодарна ей и техасскому скорпиону.
Психотерапевт задавал мне вопросы по несколько часов, кажется, каждый день, семь дней в неделю.
Много лет я принимала прозак, но в больнице у меня его резко отняли и начали давать литий, опасный препарат, который я не хотела и в котором не нуждалась, из-за него человек становится очень вялым и апатичным. У меня изменилось представление о времени, я была дезориентирована. На литии я не знала, где я, и даже не знала иногда, кто я. Мой мозг не работал должным образом. Я знала, что литий - препарат, который принимала в Мандевиле моя бабушка Джейн, прежде чем совершить самоубийство.
А тем временем моя служба безопасности, с которой я так долго сотрудничала, вела себя так, словно я - преступница.
Когда брали кровь на анализ, специалиста сопровождала медсестра, телохранитель и мой ассистент.
Я что - каннибал? Грабитель банков? Дикое животное? Почему со мной обращались так, словно я собиралась сжечь больницу и всех их убить?
У меня три раза в день меряли давление, словно мне восемьдесят лет. Развлекались по полной. Брали манжету. Медленно ее надевали. Медленно накачивали тонометр... Три раза в день. Чтобы чувствовать себя психически здоровой, мне нужно было двигаться. Движение было моей жизнью танцовщицы. Движение приносило мне радость. Я нуждалась в движении и жаждала его. Но они держали меня в этом кресле сотни лет. Я начала себя чувствовать так, словно меня пытают для какого-то ритуала.
У меня была дрожь в коленях, тревога в душе и в мыслях. Еще никогда у меня не было такого сильного выгорания.
Знаете, как это бывает: когда ваше тело двигается, вы вспоминаете, что живы? Это - всё, чего я хотела. И я не могла двигаться, так что мне начало казаться, что я уже наполовину мертва. Я чувствовала себя разбитой.
Моя задница выросла из-за сидения на стуле по несколько часов в день - так сильно, что я уже не влезала ни в какие свои шорты. Мое собственное тело стало мне чужим. Мне снились ужасные кошмары, в которых я бежала по лесу - эти сны казались такими реальными. Я думала: «Пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись - я не хочу, чтобы это было явью, это - просто сон».
Если я находилась в этом учреждении, чтобы вылечиться, это не возымело никакого эффекта. Я начала представлять себя птицей без крыльев. Знаете, иногда в детстве вы бегаете, расставив руки, их овевает ветер, и на мгновение вы чувствуете, что летите? Вот что я хотела почувствовать. А вместо этого я чувствовала себя так, словно погружаюсь в землю.
Я выполнила свою программу пребывания в Беверли-Хиллз. Это был ад, словно я жила в своем фильме ужасов. Я смотрю страшные фильмы. Видела «Заклятие». Я ничего не боюсь после этих месяцев в реабилитационного центре. Серьезно. Теперь я ничего не боюсь.
Сейчас я, наверное, стала женщиной, которая ничего не боится, но это не делает меня сильной, это заставляет меня грустить. Я не должна быть такой сильной. После этих месяцев я стала слишком выносливой. Я скучаю по тем временам, когда была, как говорят в Кентвуде, «дерзкой задницей». Время, проведенное в больнице, отняло мою дерзость. В столь многих отношениях это сломило мой дух.
После двух месяцев в одном здании те же люди отправили меня в другое, и там я уже была не одна. Обычно я предпочитала находиться в одиночестве, но после двух месяцев того, что казалось мне одиночным заключением, на литии, честно говоря, мне было лучше находиться среди других пациентов. Мы были вместе весь день. На ночь каждый оставался в своей личной палате - двери захлопывались с грохотом.
В первую неделю одна из пациенток пришла в мою палату и спросила:
- Почему ты так громко кричишь?
- Что? Я не кричу, - удивилась я.
- Мы все тебя слышим. Ты так громко кричишь.
Я осмотрелась по сторонам.
- Я даже музыку не включаю, - сказала я.
Потом я узнала, что она иногда слышит то, что другие не слышат, и меня это шокировало.
В больницу поступила очень хорошенькая девушка, она сразу же стала популярной. Было такое чувство, словно мы - в старшей школе, где она - чирлидерша, а я - деморализованная заучка. Она прогуливала все встречи.
Хотя большинство пациентов были абсолютно безумны, в основном они мне нравились. Одна девушка курила тонкие сигареты, я такие никогда не видела. Она была восхитительна, и ее сигареты - тоже. Я заметила, что ее отец проведывает ее по выходным. А моя семья запроторила меня сюда и продолжала жить своей жизнью.
- Я знаю, ты видела мои сигареты, - однажды сказала мне восхитительная девушка. - Готова биться об заклад, что ты хочешь попробовать, ведь правда?
Я думала, она никогда не предложит.
- Да, - ответила я.
Так что я выкурила свою первую сигарету «Capri» с ней и с другими девушками.
У нескольких пациентов было расстройство пищевого поведения, и они были болезненно худыми. Я тоже не очень-то много ела. Учитывая, как мало я ела и как много крови у меня брали, удивительно, как я не зачахла.
Должно быть, Бог хранил меня в то время. После трех месяцев заточения я начала думать, что мое маленькое сердечко, благодаря которому я была Бритни, уже выскочило из груди. Что-то намного большее должно было вести меня через эти испытания, потому что это было слишком, я не смогла бы это выдержать в одиночку.