Я пыталась вернуть связь со своим творческим началом, сделила в Инстаграме за акааунтами художников и музыкантов. Мне попался аккаунт парня, снимавшего психоделические ролики, например, в одном из роликов на фоне младенчески-розового экрана шел белый тигр с розовыми полосками. Когда я это увидела, естественно, мне захотелось создать что-то самой, и я начала экспериментировать с песней. В начале добавила детский смех. Мне это показалось необычным.
Хесам сказал:
- Не добавляй сюда детский смех!
Я послушалась его совета и убрала смех, но вскоре на другом аккаунте, за которым я следила, появилось видео с детским смехом, и меня обуяла зависть. «Это я должна была это сделать! - думала я. - Этот криповый смеющийся младенец - это должна была сделать я!».
Артисты - люди странные, вам ведь об этом известно?
В шоу-бизнесе тогда многие считали, что я - не в себе. В некотором смысле я предпочла бы быть «сумасшедшей» и делать то, что хочу, а не «хорошей девочкой» - и делать то, что мне велят, без возможности настоящего самовыражения. В Инстаграме я хотела показать, что существую.
Кроме того, я поняла, что теперь больше смеюсь - у меня вызывали восторг такие комики, как Эми Шумер, Кевин Харт, Себастиан Манискалко и Джо Кой. Я прониклась огромным уважением к их уму и остроумию, к тому, как они используют язык, чтобы проникнуть к человеку под кожу и заставить его смеяться. Это - дар. Когда я слушала, как они используют свой голос, будучи столь явственно собой, я вспомнила, что тоже кое-что могу делать, начала снимать видео для социальных сетей или просто делать графику. Юмор спасал меня от погружения в пучину горечи.
Я всегда восхищалась представителями индустрии развлечений, обладающими острых умом. Смех - лекарство от всех болезней.
Люди могут смеяться над тем, что мои посты - наивные или странные, или над тем, что я говорю гадости о людях, причинивших мне боль. Возможно, это - феминистское пробуждение. Думаю, то, что я говорю, связано с тайной - кто я на самом деле, и это - мое преимущество, потому что этого никто не знает!
Мои дети иногда надо мной смеются, но меня это не очень беспокоит.
Они всегда помогали мне посмотреть на мир под новым углом. С детства они видели мир иначе, и оба они - такие креативные. Шон Престон - гений в школе, действительно яркий ребенок. Джейден невероятно талантливо играет на пианино, у меня просто мурашки по коже.
Перед началом пандемии они приходили ко мне на вкуснейший ужин два или три вечера в неделю. Всегда делились невероятными вещами, которые сделали, и объясняли мне, для чего они живут.
- Мама, посмотри мой рисунок! - говорил один из них. Я рассказывала, что вижу, а они говорили: «Да, ну а теперь, мама, посмотри на это вот в таком ракурсе». И я видела в их произведении еще больше. Я любила их за глубину и характер, за талант и доброту.
Началось новое десятилетие, во всем начал появляться смысл.
А потом грянул COVID.
В первые месяцы локдауна я стала еще большей домоседкой, чем была прежде. Дни и недели я сидела в своей комнате, слушала книги по саморазвитию, смотрела в стену или делала украшения. Мне было невыносимо скучно. Прослушав миллион книг по саморазвитию, я перешла к повествованиям - это можно отнести к рубрике «Воображение», особенно - любую книгу, которую озвучил чтец с британским акцентом.
Но во внешнем мире служба безопасности, нанятая моим отцом, продолжала следить за выполнением правил. Однажды на пляже я сняла маску. Подбежал телохранитель и меня обругал. Мне сделали выговор и заперли на несколько недель.
И-за ограничений карантина и рабочего графика Хесама он был вдали от меня.
Мне было так одиноко, я даже начала скучать по своей семье.
Позвонила маме и сказала:
- Ребята, хочу с вами повидаться.
Она ответила:
- Мы сейчас заняты шоппингом. Присоединяйся! Мы тебе перезвоним.
И не перезвонили.
В Луизиане были другие правила локдауна, и они всё время всюду ходили.
В конце концов, я отказалась от идеи к ним дозвониться, и полетела в Луизиану, чтобы с ними увидеться. Они там, кажется, были такими свободными.
Почему я продолжала с ними общаться? Точно не знаю. Почему мы не прекращаем дисфункциональные отношения? С одной стороны, я по-прежнему их боялась, и мне хотелось быть хорошей. С юридической точки зрения мой отец по-прежнему оставался мною, и всегда пользовался случаем об этом напомнить, но я надеялась, что это - ненадолго.
Пожив тогда со своей семьей, я узнала, что, пока я находилась в психиатрической клинике, они выбросили многие вещи, которые я хранила в мамином доме. Все куклы «Madame Alexander», которые я коллекционировала в детстве, исчезли. И всё, что я написала за три года, тоже исчезло. У меня была папка со стихами, которые действительно были для меня важны. Всё исчезло.
Когда я увидела пустые полки, мне стало невыносимо грустно. Я со слезами на глазах думала о написанных мною страницах. Нет, я никогда не собиралась это публиковать, ничего такого, но для меня это было важно. А моя семья выбросила это всё в мусорник, так же, как они выбросили меня.
Потом я собралась с силами и подумала: «Я могу завести новый блокнот и начать всё сначала. Я много думала. Сегодня я жива только потому, что в моей жизни была радость».
Пришло время вновь обрести Бога.
В тот момент я примирилась со своей семьей - в смысле, я поняла, что больше никогда не хочу их видеть, и это примирило меня с ними.
46
От назначенного судом адвоката, который был со мной тринадцать лет, никогда не было особой пользы, но во время пандемии я подумала, что, возможно, смогу использовать его для своей выгоды. С настойчивым постоянством молитвы я разговаривала с ним по два раза в неделю, просто чтобы обдумать, какие у меня есть варианты. Он работает на меня, или на моего отца и Лу?
Пока он обсуждал вопрос, я думала: «Похоже, ты не веришь, что я знаю, а я знаю, куда с этим пойти. Я собираюсь положить всему этому конец. Точно могу тебе сказать - у тебя ничего не получится».
В конце концов, настал поворотный момент. Очевидно, адвокат больше ничего не мог для меня сделать. Мне следовало взять контроль в свои руки.
На публике следовало об этом помалкивать, но в душе я молилась, чтобы всё это закончилось. По-настоящему молилась...
Так что ночью 22 июня 2021 года я позвонила из своего дома в Калифорнии в службу «911» и заявила о злоупотреблении полномочиями опекуна со стороны моего отца.
Отрезок времени между началом моих настойчивых усилий по прекращению опекунства и его долгожданным окончанием я провела в подвешенном состоянии, словно в лимбе. Я не знала, чем всё обернется. Я по-прежнему не могла перечить отцу и поступать по-своему, было такое чувство, что каждый день появляется очередной документальный фильм на очередном стриминговом сервисе. Вот такая была ситуация, когда я узнала, что у моей сестры выходит книга.
Отец по-прежнему меня контролировал, я ни слова не могла сказать в свою защиту. Меня разрывало на части от ярости.
Смотреть документальные фильмы о себе было тяжело. Я понимала, что всеобщие симпатии - на моей стороне, но было обидно, что мои старые друзья общались с телевизионщиками, не посоветовавшись сначала со мной. Я была в шоке от того, что люди, которым я доверяла, говорили на камеру. Не понимала, как они могут говорить такое у меня за спиной. Я бы на их месте позвонила подруге и спросила, нормально ли, что я буду говорить о ней.
Было очень много догадок о том, что я должна думать или чувствовать.
47
- Миссис Спирс? Говорите свободно.
Голос трещал в трубке. Я была в своей гостиной. Обычный летний полдень в Лос-Анджелесе.
23 июня 2021 года я, наконец, обратилась в суд Лос-Анджелеса по делам наследства и опеки. Я знала, что мир меня слушает. Я репетировала много дней, но, когда время пришло, на плечи навалился тяжкий груз. Тяжело было во многом потому, что я знала - поскольку я попросила, чтобы слушания были открытыми, миллионы людей услышат мой голос, как только я начну говорить.
Мой голос. Он был везде, по всему миру - на радио, на телевидении, в Интернете - но столь многие аспекты своей личности мне приходилось подавлять. Мой голос использовался в мою защиту и против меня так много раз, что я боялась: никто не узнает мой голос, когда я начну говорить свободно. Что, если меня сочтут сумасшедшей? Что, если обвинят во лжи? Что, если я скажу что-то не то, и всё пойдет наперекосяк? Я сочинила так много вариантов этого заявления. Перепробовала миллион способов сформулировать всё правильно, сказать то, что мне нужно, но сейчас, когда время пришло, я очень волновалась.
А потом, несмотря на страх, я вспомнила, что по-прежнему существует то, на что я могу опереться: я хочу, чтобы люди поняли, через что я прошла. Я верю, что всё можно изменить. Верю, что имею право на счастье. Знаю, что заслуживаю свободы.
Это интенсивное глубокое чувство, что женщина во мне по-прежнему достаточно сильна, чтобы сражаться за правое дело.
Я посмотрела на Хесама. сидевшего на диване рядом со мной. Он сжал мою руку.
И вот впервые за всё это время, казавшееся мне вечностью, я начала рассказывать свою историю.
Я сказала судье:
- Я лгала, коогда говорила, что у меня всё в порядке и я счастлива. Это ложь. Я думала, что, может быть, если я буду повторять это достаточно часто, я стану счастливой, я отказывалась признавать очевидное... Но теперь я скажу вам правду, хорошо? Я несчастна. Я не могу уснуть. Я зла до безумия. И подавлена. Каждый день плачу.
Я продолжала:
- Я даже не пью. А мне следовало бы пить, учитывая, через что меня заставили пройти.
Я сказала:
- Жаль, что я не могу говорить с вами по телефону вечно, потому что когда я отключаюсь, вдруг слышу все эти «нет». А потом вдруг чувствую, что на меня набросились, меня травят, чувствую себя брошенной и одинокой. А я устала быть одна. Я заслужила те же права, что и любой другой человек - родить ребенка, создать семью, всё это и еще большее. Вот что я хочу вам сказать. Спасибо вам за то, что вы позволили мне говорить сегодня.