бе силы сопротивляться бездушию и безразличию. Мать не позволила бы взять котёнка домой, а меня хорошенько побила бы за акт революции. Я не нашла выхода из сложившейся ситуации. Мне было очень больно от понимания, что котёнок напуган, беззащитен и брошен, а я бесполезна, потому что сама, по сути, такой же бесправный котёнок.
Я очнулась, вспомнила одно из своих заветных детских мечтаний. Я желала, чтобы у каждого животного был дом. У собак и кошек, зайцев, лисиц и волков, буйволов, тигров и бизонов, страусов, жаворонков и синичек, зубров, антилоп и гиен, утконосов, пингвинов и медведей – всех, всех, всех, кто был сотворён жизнью.
Я почти не проживала в своей квартире, но в ней находилась часть моих вещей, и я изредка заглядывала в неё для контрольной проверки. Квартира стояла без дела.
Я решила разобрать остатки вещей в квартире, нужное раздать, ненужное выбросить и предоставить жильё тем, кому я не могла помочь, когда была ребёнком.
Наплевав на маникюр и внешний вид, я надела старые джинсы и вытянутую футболку, приступив с командой зоозащитников к подготовке места для новоселья.
Мне было неважно, что я устроила себе внеплановый выходной и не заработала денег. В этот день было столько эмоций и радости, что деньги перестали иметь значение. Ощущение целостности людей, которые действуют как один единый, слаженный механизм, способные вместе свернуть горы, ощущение себя частью чего-то всеобъемлющего доброго и светлого осчастливило меня. Я знала, что делаю правильный выбор.
Альтернативный вариант в виде сдачи квартиры в аренду не был для меня жизненно необходимым.
– Нужны ли мне деньги от аренды больше, чем крыша над головой бездомным животным?
Этот вопрос поставил на место все грехи.
Мечты сбываются, если это твои мечты.
Я вдохнула жизнь, а выдохнула себя.
Не всё то золото, что блестит
Первое впечатление дало зелёный сигнал идти дальше.
Я поднялась на второй этаж, где сидела вся компания. Заняв позицию рядом с бильярдным столом, я начала оценивать обстановку. Мажор-стайл не заставил себя долго ждать.
– Тапки сними! Чё в обуви ходишь? – пренебрежительно рявкнул один из них.
Тапками он назвал мою обувь, которую я не сняла только потому, что обстановка давала право выбора. В заведении, где мы находились, можно было ходить в чистой верхней обуви, не используя хилые одноразовые тапки, какие предоставляют в саунах. Я резко развернулась и пошла к лестнице по направлению к выходу. Паша, стоявший недалеко от нас и слышавший манеру разговора, сразу почувствовал что-то неладное и направился за мной.
Мне важно было оценить воздействие на него его окружения. Это была гарантия моей безопасности.
– Ты куда? – мягко спросил он на лестнице.
– Он со всеми так разговаривает? Ты слышал? Я не хочу настраивать тебя против твоего приятеля, но это ненормальный тон.
Он не был похож на своих приятелей ровно настолько же, насколько я не была похожа на своих коллег.
Мы отошли от общей компании, решив, что так будет лучше для нас обоих.
– Ты видела его девушку? Она оказывает на него не самое лучшее влияние. Она ужасна, а ты прекрасна.
– Давай не будем обсуждать их и сравнивать с кем-либо ещё, это некрасиво. Они такие, какие есть. Давай выберем другую тему для разговора. Ты не против?
– Да, ты права. Не будем перетирать кости.
Находясь в постели, Паша завёл разговор по душам.
– Ты знаешь, в своё время я сбежал от родителей. Жил на вокзале.
– Почему ты сбежал?
– Я задыхался под их гнётом. Они расписали мою жизнь на много лет вперёд, я чувствовал себя ослом, которого тянут за верёвку, накинутую на шею. Тогда я посчитал, что снять эту верёвку невозможно, но возможно её перерубить. Когда я жил на вокзале, я связался с ребятами, которые промышляли воровством. Так странно, но я не корю себя за тот период жизни, лишь об одном поступке я до сих пор жалею. Мне стыдно, и мне кажется, что я никогда не смогу себе этого простить.
– Что произошло? Продолжай.
– Я вырвал сумочку из рук девушки и побежал. Она пыталась меня догнать, крича вслед: «Пожалуйста, верните, пожалуйста!» Вся в слезах, она умоляла меня вернуть сумку, продолжая бежать за мной. Я до сих пор слышу эти крики. Когда она отстала, я первым делом открыл сумку, чтобы достать всё ценное и выкинуть её. Внутри лежала зарплата за месяц.
– Как ты понял, что это зарплата?
– Я же видел, как была одета девушка, в сумке – простенький телефон-балалайка, больше не было ничего ценного. Как бы я сейчас хотел вернуть ей эти деньги. После того случая я больше никогда не воровал у женщин.
– А у кого ты воровал?
– У мужчин, у пьяных.
– А у пьяных не западло было воровать?
– Сам напился – сам виноват. Нечего было бухать. Вот такая вот она, жизнь. Как ты здесь оказалась?
– Так же, как и ты на вокзале. Давай не будем об этом. Сейчас всё позади, сейчас всё хорошо.
– А потом я оказался в тюрьме. Тебя не напрягает, что я это рассказываю?
– Нет, я слушаю.
Паша был не совсем «золотым». Он относился к разряду «золотой и посидевший». Родители при всех своих связях оказались бессильны. И такое бывает. Паша рассказал мне о статье и сроке, о понятиях чести и совести в его мире. А я рассказала ему о своём.
– Золотой пересидок и проститутка лежат в одной постели и ведут беседы о морали и нравственности? Не обижайся только, я не хочу тебя оскорбить этим, но ситуация выходит комичная.
– Не называй себя так. Ты не похожа на проститутку и вовсе не такая.
Он не соответствовал своему кругу общения, но что-то мне с горечью подсказывало, что ему осталось недолго.
Так я влилась в круг золотой молодёжи, периодически встречаясь с представителями богатых родителей, атрофированными отростками высокомерия и вакуума, зависшими между реальным миром и фантазиями, направленным вектором капризов и понтов. Именно с такими мне пришлось столкнуться.
Потерянные, ненужные дети, от которых откупаются те, что воспроизвели их на свет. Откупаются потому, что не знают, каково быть родителями на самом деле. Осознание отсутствия возможности перепрыгнуть шапку условной успешности, косые взгляды людей, которые за спиной шепчутся о том, что ты – ноль, а не личность, сидящий на всём готовом, не даёт касте мажоров ни на миллиметр приблизиться к чувству собственного человеческого достоинства.
– Ты нищенка?
– Что, простите?
– Ты нищенка? У тебя короткие ненакрашенные ногти. У тебя нет денег на то, чтобы ногти в порядок привести?
– Аккуратная естественность – признак нищеты?
– Конечно. По тебе же видно, что ты дёшево одета, сумка у тебя какая-то дурацкая.
Они, ослеплённые своей вседозволенностью и одновременно понимающие свою ничтожность, стараются как можно поглубже затолкать тебя денежным соревнованием. Наидебильнейшие шутки, сорение деньгами и бегство от скуки – всё, что представляет собой их жизнь. В их квартирах, как в ледяных пещерах, холодно и неуютно. В их душах одиноко и скупо.
Жаль, что они умерли в тот момент, когда родились в семьях, не способных воспитать из них людей.
Их жалкое убогое самолюбие тешило сознание мнимого превосходства надо мной и теми людьми, что живут не по их финансовым меркам. Они пытались примерить на меня образ неудачницы. Под маской насмешки изнутри их резала правда – правда того, насколько печально их существование.
В один из моментов, когда они начали дико высокомерно смеяться надо мной, я добродушно спросила их:
– А что тут смешного?
Они резко замолчали. Эти самоуверенные успешные мальчики и девочки вдруг замолчали и не нашли, что мне ответить.
Я слышала в их смехе тягучую душевную боль от пустоты, заполнившей их души, и мне стало их искренне жаль. Меня тогда удивило в себе самой, что на их злорадные выходки я не отреагировала агрессией, обидой или обострённым чувством справедливости.
Их никто не любил, и они никого не любили. Они были настолько несчастны, насколько громко звучал их смех над жизнями других людей.
– Слушай, ты можешь помыть у меня полы?
– Хорошо. Я думаю, мне хватит одного часа.
– Я тебя понял.
Своеобразный бартер.
Пока я приводила в порядок его жилище, я видела и слышала, как он почти судорожно названивал всем, с кем гуле-ванил в пятницу вечером, чтобы заглушить ту пустоту, которая у него была. Я ужаснулась его словам. Он делил людей на быдло и высшую расу. Когда-то один небезызвестный персонаж рассуждал ровно также, что привело ко Второй мировой войне.
Я долго роптала на судьбу, задаваясь вопросом, почему я не родилась в денежной, богатой семье. Соприкоснувшись с жизнью золотой молодёжи, я поняла, что жизнь меня спасла, ведь шанс родиться у людей, готовых к воспитанию нового человека, был крайне мал.
Я не родилась на всём готовом, познавая и изучая мир самостоятельно, борясь, радуясь, плача, страдая и смеясь. В моей жизни не нужно было искусственно создавать приключения. Я и приключения находили друг друга по согласию, потому что не было проторённой тропы.
Дьявол повсюду
– Что тебя заставляет здесь работать? Или кто? Если бы не было таких девиц, как ты, то и ходить бы было некуда! Все беды – от женщин!
– Что наша жизнь? Игра! И кто ж тому виной, что я увлёкся этою игрой? И перед кем же мне извиняться? Мне уступают, я не смею отказаться. И разве мой талант и мой душевный жар не заслужили скромный гонорар?
– Ты же меркантильная женщина, разлагающая общественные нормы!
– Разбор грехов моих оставьте до поры. Вы оцените красоту игры!
Ловко придумано. Он пришёл, а я виновата.
– Но что мешает не посещать подобные заведения? Я ведь не силком тебя сюда затащила? Хочешь – уходи, никто тебя не держит.
Любопытно было, что у мужчин, подобных ему, суть заключалась не в том, чтобы унизить меня, хотя небольшая доля примеси этого, безусловно, присутствовала. Самым приятным и волнующим моментом для них было осознание греха. Запретный плод, похоть и разрушение своих собственных канонов и принципов, замаскированных страданиями, от которых они получали удовольствие, давал им ложное ощущение свободы и власти над собственной жизнью. Они не стремились уйти, а прилагали неимоверные усилия, используя самые изощрённые методы и уловки, пытаясь затащить меня в сети самобичевания и осуждения, чтобы я вместе с ними разделила их противоречивый груз ответственности. Находя на их, казалось бы, логические обоснования, подающиеся под соусом религии или безнравственности, ответ не привязанного ни к чему и ни к кому свободного человека, я упорно сопротивлялась и ни в какую не лезла в уготованную мне ловушку. Все их доводы разбивались об стену лёгкости восприятия жизни, в которой я не была ни царицей, ни рабой. Им не за что было уцепиться.