— Чего?! — взвизгнула Наталья. — А где ты раньше был, когда думали? Самая торговля, а я попрусь? Ты совсем, что ли. сдурел, Сема? Чё я теперь надену-то?
— Халат надень, в котором торгуешь.
— Да ну тебя! — обиженно отвернулась Наталья. Она понимала, откуда исходит беспокойство Семена, и это-то и обижало больше всего. Нельзя было и высказать ему вволю, поскольку разговор происходил на людях.
В самый разгар их спора к палатке подошла Нинка, продавщица из молочного киоска.
— Наташ, пятисотку разменяй.
Наталья, красная и злая, стала копаться в выручке.
— Любовь Петровна не теряется, — причмокнула Нинка, кивая в сторону площади. — Вон какого эксперта себе подцепила.
— Да плевать мне на нее! — огрызнулась Наталья, отсчитывая деньги. — И на экспертов ее плевать!
— Вон как у нас первые места-то покупаются! — не унималась Нинка, наблюдая, как Семен подтаскивает в тень ящик с минералкой. — Кто с комиссией спит, тому и главный приз!
Семен бросил минералку и уставился на молочницу.
— Ты что хочешь сказать, что я в прошлом году с комиссией спал?
Нинка охотно загоготала над удачной шуткой.
— Что ты, Сема! Все знают, с кем ты спишь, сокол ты наш! В том году с Любовь Петровной, а в этом году с Наташенькой!
И Нинка, довольная приятным разговором, снова загоготала. Ее ничуть не смущал хмурый вид Семена. Женщины в очереди тоже захотели принять участие в разговоре.
— А откуда он взялся, эксперт этот? Вроде не из наших, не из районных?
— Из города он! Директор фирмы. Не хось-мось! В Завидове столовку отремонтировал, чистый ресторан!
— Погоди, Нинка, доберется он до твоей «молочки». Отделает под кафетерий!
— Не доберется, — отмахнулась Нинка. — Его Любовь Петровна перехватила уже. Вишь, как обхаживает? Глядишь, расширит свою пекарню до размеров хлебозавода!
— Ну! А машину его видели? Танк, а не машина! Стоит у Любовь Петровны во дворе, аккурат половину двора занимает!
— Так он что, живет у ней?
— А то!
— Молодец баба, не теряется!
Семен так стрельнул глазами на бабульку, которая выступила с последним заявлением, что та поперхнулась и закашлялась. Нинка лениво потянулась, пошевелила бедрами. И поплелась к своему ларьку, на котором была нарисована аляповатая корова неизвестной породы, с бантиком.
Тимохе нравилась ярмарка. Ему по душе было шумное пестрое сборище народа, снующего повсюду, музыка, оживленная торговля ларьков. Нравилось самому быть участником этого действа, стоять за самоваром и озорно выкрикивать: «А кому ватрушечки? А кому рогалики с маком?» Дружок его Петька подтягивал: «С пыла, с жара, по копейке пара!»
Тетке своей, тете Любе, он так и сказал:
— Эта ярмарка самая лучшая.
Почему? Да лучшая, и все тут. Только себе самому он мог признаться: ему нравится быть там, где Марина. Он и поехал на эту ярмарку из-за нее. Она выступать тут должна. Видел он ее из своего лотка постоянно. То и дело выхватывал взглядом из толпы. И свои позывные «бублики-рогалики» громко выкрикивал только затем, чтобы она нет-нет да и бросила улыбчивый взгляд в их с Петькой сторону.
Петька приехал заработать и потому с ревностью следил, чтобы покупателя не сманили другие лоточники. Вертелся юлой, носился с самоварами за кипятком — только пятки сверкали, не скупился на разные шуточки, щедро улыбался во все конопатое лицо всем без разбору. Хозяйка обещала платить от выручки, а в случае призового места — отметить премией. А выручка у них складывалась неплохая, да что скромничать, можно сказать, знатная выручка. Ватрушки с рогаликами сметали на ура, а слоеные пирожки три раза уже подвозили из пекарни, и все мало.
Петьке было весело. Тимоха тоже не скучал, потому что хорошо видел, что поделывает Марина. Она стояла за помостом в окружении завидовских ребятишек, поправляла на них костюмы, готовила к выступлению. Она и сама должна была танцевать два танца — цыганский и румбу, Тимоха знал. Сотню раз видел, как она танцует, и все равно жаждал снова увидеть.
Дети висли на Марине, как на старшей сестре, она обнимала их и щелкала по носам. И это Тимохе нравилось. Добрая Марина. Все ее любят.
На ярмарке, кроме своих, районных, было полно городских, которых можно было сразу вычислить по манере говорить, одеваться. Когда к их палатке подошла семья из четырех человек, Петька сразу оценил: городские.
Мужчина, глава семьи, хоть и выглядел молодо, все же чем-то смахивал на начальника. Рубашечка белая, ботиночки, бар-сетка кожаная, в пальцах крутится брелок с ключами от машины. Жена у него, по всему видно, устала таскаться по ярмарке. Петька сразу определил: наши покупатели. Дело в том, что городская женщина по неопытности нацепила каблуки. Теперь ей было лишь бы сесть, что она и сделала, как только освободился столик. Детям хотелось бегать, а их усадили. Поэтому девочка лет пяти-шести болтала ногами, вертелась, а пацан лет четырех надулся и отчаянно топал ногой, не соглашаясь сесть за стол.
— Андрюша, мне с лимоном, а им — с молоком, — сказала женщина мужу, который с любопытством, как показалось Петьке, рассматривал и самовары, и пирожки, и их с Тимохой в белых поварских колпаках.
— Нам по пирожку, — громко рассуждал мужчина, хотя Петька с Тимохой и так его хорошо слышали. — Все четыре — разные. Все попробуем. У вас, кажется, презентация сегодня?
— Ну.
— Как торговля?
— Лучше всех! — хором ответили Петька с Тимохой.
— Вот и славно… — Мужчина протянул ребятам три сотенные бумажки и остановил Петьку, который полез за сдачей. — Сдачи не надо, пацан. — Потом наклонился и добавил так, чтобы никто не мог услышать: — Будь другом, пацан, сбегай к эстраде. Передай записку вон той девушке в красном. Она танцевать готовится.
— Марине? — уточнил Петька, забирая записку.
— Ей, — кивнул мужчина и забрал поднос с чаем. — Ты ее знаешь?
— Она у нас в клубе работает.
А Тимоха повернул голову в их сторону. Он только сейчас обратил внимание на этого мужчину. Впрочем, тот уже уносил поднос, громко обращаясь к своей семье:
— А кому тут с молочком?
Петьку уже перестали интересовать городские. Тимоха же, наоборот, жадно впитывал все, что происходило за столиком. Мальчик не собирался садиться за стол.
— Не надо мне вашего чаю! — пробухтел он. — Я спрайт хочу!
— Тебе нельзя лимонад, Кирюша, — напомнила женщина.
— У тебя диатез! — Девочка показала брату язык, на что он упрямо топнул ножкой.
Петька умчался исполнять поручение. А Тимоха остался стоять, оцарапанный внезапным событием, во все глаза смотрел на мужчину, его жену и детей, строя предположения. В голове его роем всплыли сотни вопросов. Кто они? Какое отношение имеют к Марине? Почему мужчина вызывал Марину шепотом, втихаря?
Тимоха не мог сосредоточиться на торговле, плохо считал и все время сбивался. Мужчина тоже выглядел рассеянным, он вполуха слушал увещевания жены и не воспринимал капризов сына. Он повернулся так, чтобы видеть эстраду. Каким-то седьмым чувством Тимоха просек, что тот тоже с нетерпением ожидает выступления Марины, но почему-то должен скрывать это.
— Мам, поехали в аквапарк, мне здесь скучно! — заявила девочка, намереваясь отвлечь внимание родителей от капризов брата. — Зачем только мы сюда приехали?
— Так папа захотел, — с некоторым раздражением отозвалась женщина.
Мужчина ответил ей взглядом, который Тимоха не понял. Что-то было такое в этом взгляде, как продолжение всегдашнего спора.
— Андрюша, ну действительно, ярмарка в заштатном райцентре — это слишком. Тебе не жалко свой выходной?
— Не жалко! — отрезал глава семьи. — Что такое аквапарк? Выдумка американцев! А я не американцев выращиваю. Мои дети — русские!
После подобных доводов его жена притихла, и даже дети как-то завяли. Мальчик влез к матери на колени и взял пирожок. В это время включили фонограмму цыганского, и на сцену в ворохе ярких юбок вылетела Марина.
Тимохе показалось — обернулись все, вся площадь. И еще — кругом словно стало тише, только музыка звучала, а она не в счет.
Марина танцевала великолепно. Может, и есть такие, кто танцует лучше, Тимоха не видел. Он ничего не смыслил в танцах, но готов был поклясться — никто лучше Марины не станцует цыганский. Каждое ее движение выразительно рассказывало о чем-то. Жест она закрепляла взглядом, и это было захватывающе. Мурашки ползли по спине. А сегодня было в ее танце что-то особенное. Тимоха это сразу почувствовал и заволновался. Понял он, что эта особенность как-то связана с городским мужчиной, его семьей, запиской. Тимоха читал танец и понимал его. Здесь были и любовь, и страсть, и вызов. Когда она с последним аккордом музыки рухнула на эстраду и замерла, разбросав волосы по подолу юбки, у Тимохи заныло сердце. И вдруг он увидел городского мужчину. Он уже был возле эстрады, пробирался сквозь толпу. Тимоха оглянулся на его семью. Дети ели мороженое, а женщина поправляла макияж.
— А я с папой хочу, — не особо настойчиво ныл мальчишка. — Куда папа пошел?
— У папы для нас сюрприз, ты же слышал, — вздохнула женщина, уныло озираясь. Ей надоела деревня. Хотелось домой.
— Поработай один, я сейчас, — бросил Тимоха вернувшемуся Петьке.
Он пробрался до эстрады по задам палаток, не выпуская Марину из виду. Она сбежала по ступенькам вниз, ей что-то сказал организатор концерта, парень в белом пиджаке, но, похоже, она его не услышала. Она оглядывалась и все время кого-то искала. Затем — нашла. Взмахнула рукой и побежала. Городской стоял у киоска с шарами. У него было три блестящих шара, наполненных гелием. Шары торчали, устремляясь в небо. Красное сердце, синяя бабочка и рыжая божья коровка. Марина последние несколько шагов до него не шла — летела. Подбежала, хотела обнять, но мужчина поймал ее руки, словно боялся, что она сделает лишнее. И сунул ей в руки шарик. Сердечко. Она машинально взяла шар и растерянно оглянулась. Мужчина, наоборот, был очень собранный, не оглядывался, а быстро говорил что-то, глядя мимо нее. Она кивала. Потом перестала кивать, отвернулась, и Тимоха увидел у нее на глазах закипающие слезы. Он был готов кинуться к ним, надавать обидчику по шее, но… не успел. Мужчина, словно собираясь что-то добавить к сказанному, провел указательным пальцем по голой руке танцовщицы, повернулся и почти побежал туда, где под зонтиком оставалась его