— Туда, потом туда. Я все время боялась, что выйдут. Даже протрезвела. Вообще ничего не почувствовала.
— Секс тебе не нравится.
— Почему.
— В гостинице тебе не нравится. В подъезде не нравится.
— А куда мы едем? — спросила Адель.
— Объезжаем гостиницу «Россия».
— Так долго?
— Она же большая. Пять километров по периметру. Там, где ты была, это только один корпус. А их четыре. Ты внутри не заметила?
— Наверное, не знаю. Может быть, если бы подумала. Я просто дошла до лифта.
— Это ночной клуб.
Они ехали мимо дверей. У дверей курили девушки.
— Самый первый, который открылся в Москве.
— А, — сказала Адель. — У нас нету. Дело же не в этом, — сказала она.
— Не в чем?
— Не в сексе.
— А в чем?
— Во мне, — сказала Адель. — У меня трудности с самоидентификацией.
— Это как? — спросил он.
— Как если бы я… функция. Мужу — жена, матери — дочь, студентка… Я поэтому уехала. Сделать что-то, что я — сама. Но здесь еще хуже. Я все время оправдываю чьи-то ожидания. И мне кажется, что я… исчезаю. Меня как будто бы нет.
— А на самом деле ты есть?
— А почему мы стоим? — спросила Адель.
— Это гостиница «Россия».
Они стояли на площади.
— Я тебя привез туда же, где взял.
— А… Спасибо, — сказала Адель.
— Это тебе спасибо за интересную беседу.
Машина сразу же уехала — с такой скоростью, какой ни разу ни набрала, пока она была внутри.
Адель сдвинулась с места. Она сразу набрала скорость и так решительно устремилась к двери, словно никаких дверей вовсе не было на ее пути. Стоящий швейцар посторонился, уступая вход. Решил, что она постоялец этой гостиницы? Печатая шаг Адель пересекла холл и подошла к лифту.
Тут ее и приняли менты.
2. Нет русских женских имен на букву «б».
Если взять следующую букву; и заменить на «б» — Варвара — Барбара; а сокращенно тогда как: Баря? Вика — Бика?.. Все ударения на первый слог, можно когда-нибудь в другой раз подумать, что такое с женскими русскими именами.
Беба — моя самая старая подруга, и шести лет не было. Потом она куда-то делась — видимо туда, откуда и взялась. А вот теперь — всплыла.
Менты потеряли ее паспорт. Третий раз Беба пошла на дело без паспорта.
Муж Бебы вставал в семь утра, ехал на занятия в университет. Из еды были «пельмени Колпинские без сои» (мяса в них тоже не наблюдалось. Основным ингредиентом была, по вкусу, мука). Беба ставила мужу тарелку. Сама она могла обойтись хлебом с чаем. Она оставалась дома, работала на ПК (персональном компьютере). Как инвалиду, мужу выбили целый блок из двух комнат, с туалетом с осыпающейся со стен штукатуркой. Но потом в общежитии сделали ремонт, стали сдавать иностранцам. Их попросили убраться. Они сняли квартиру далеко на Белорусской. Сразу за домом город кончался. В кущах за железной дорогой пели соловьи. За кущами склады, один раз они горели. Дым поднимался на полнеба, из их окна на втором этаже было видно зарево. До университета без малого два часа, в метро и двух маршрутках.
Но сегодня муж не ехал в университет; Беба не оставалась дома.
Они вышли из квартиры вместе.
Приехали на метро «Чернышевская», и оттуда похромали к американскому консульству на Фурштатской.
У американского консульства было людно. Стояли, не смешиваясь, несколько групп. Самая крупная — «троцкисты» из местной троцкистской «альтернативы», со своими растяжками и знамёнами. Они ходили на все «акции», примерно два раза в неделю, как на работу. Все знакомые; с некоторыми, например с троцкистом Иволгиным, Бебу связывали личные отношения. Их поприветствовали. Они прошли, чтоб соединиться с другой группой, менее многочисленной, зато более разношерстной, с разноцветными плакатами, эти плакаты они рисовали накануне.
Группу возглавлял пожилой анархист. Немец, с фамилией на «ш», дальний потомок известного композитора, — откликался на близкое по духу русское. Партийное погоняло его было «Шуба».
Шуба с мужем поздоровались за руку. С Бебой Шуба тоже обменялся рукопожатием. Шуба и муж закурили.
И еще одна группа, поодаль, на нее не нужно было пялиться, она ощущалась. Кроме обычного наряда охраны при консульстве — усиленного по случаю близящегося Международного экономического форума в Петербурге — кучковались омоновцы. Сзади маячил вместительный автобус.
— Что, поехали, — сказал Бебин муж, отбрасывая сигарету, не глядя ни на омоновцев, ни на троцкистов.
Не поехали (пока что). Шуба и Бебин муж — впереди, потом Беба, и еще несколько за ними — потянулись ко входу в американское консульство. На ходу Беба развернула плакат. Лаконичный: «Путин — техасский койот!», она выбрала за красоту. Койота изобразил Шуба. Койот смахивал на крокодила — без отрыва твердой линией, яркими красками.
В тот же миг, когда они двинулись, сдвинулись и менты. Просто менты были ближе к консульству — значит, навстречу.
Беба успела вскинуть свой плакат. За край его ухватился толстый мент. Они стали играть в «перетягивание каната».
Когда она заметила, что ее мужа тащат к автобусу. Муж упирался и грозно кричал. Практически он, нетвердо державшийся на ногах, лежал на руках у ментов и размахивал палкой, на которую опирался в ходьбе. Бросив плакат, Беба прыгнула, как собака, и впилась в локоть одного из тащивших.
У Шубы был сложный: «Ни пяди иракской земли президенту РФ!» — его порвали. Пикет не продлился и пятнадцати секунд. Из десятка пикетчиков и такого же количества ментов образовалась неуклонно продвигающаяся в сторону автобуса свалка. Все орали. В это время остальные группы оставались на месте.
И тут подоспели омоновцы.
Продолжение было стремительным. Двое или трое омоновцев подвели Бебу к дверям. Муж уже находился там. Беба сама вскочила внутрь, омоновцы повернулись за следующими по конвейеру.
В автобусе было жарко. Трое омоновцев размашисто колотили шестерых или семерых задержанных руками и ногами. Никто не сопротивлялся.
— Не бейте их! — крикнула Беба. Она была здесь единственная женщина. Врезавшись всей силой в широкую спину, Беба проломилась в дальний угол автобуса, где омоновец навалился на ее мужа.
— Он инвалид! — завопила она. — Я тебя посажу!!!
Отвернувшись от мужа, омоновец стал ее душить. Муж Бебы пытался встать и ревел:
— Это моя жена! Я тебя убью!
Втолкнули Шубу. На подножке Шуба вырвался и зарядил омоновцу в табло. Его швырнули на пол. Шуба последний.
Все были в сборе. Омоновцы отряхнули руки и ушли. Двери закрылись.
И теперь они поехали.
Автобус глухой, всего одно зарешеченное окошко под крышей. Не видно, куда везут. Побитые молчали. Беба и ее муж сидели на скамейке рядком. Это был третий по счету пикет у американского консульства, о первых не стоило и вспоминать, если бы не паспорт — который у Бебы отобрали и потом потеряли на втором. Без паспорта у нее худший из всех вариант. Жестокое, хотя и короткое, побоище, вкупе с неведением о полученных установках, убедительно оставило время на размышление. Отвезут в лес и расстреляют. И даже не узнают, кто. Автобус трясся, возбуждение отхлынуло, а страх не наступил. Мужа только жалко.
Их привезли в отделение.
Пикетчики расселись на скамейках, Шуба опять последний. Его придержал омоновец в дверях. Это был тот, которому он дал сдачи в автобусе.
— Хочешь, со мной один на один?
— а, давай, — согласился Шуба.
Через десять минут он вошел. Кровь с лица лилась рекой. Омоновец разделал его под орех. Все остальные омоновцы во время поединка стояли в кружок и аплодировали. Они аплодировали Шубе.
А уже прошло много времени с начала всего, и задержанные стали приободряться. Вызывали по одному, переписывали паспорта. Заполняли протокол под роспись. Шуба, с мрачной гордостью, отказался расписываться. Когда дошло до Бебы, она заявила:
— Вы потеряли мой паспорт!
Не они — пикет по счету номер два, неяркий, потому что его осуществляли Беба с мужем, еще только примкнувший к ним мальчик, какой-то студент, отделившийся от толпы тех же «троцкистов», так и не решившихся встать, — закончился в другом отделении. Пикет номер один не случился. Муж Бебы далеко на подходе от консульства, еще на Невском проспекте сорвал голос.
Менты отнеслись флегматично. Составили протокол со слов.
Беба подсаживалась то к одному, то к другому участнику — теперь их можно пересчитать: тринадцать, то есть двенадцать мужчин. Присутствие Бебы делало их мужчинами с большой буквы. Пока других переписывали, ожидающие затянули «Интернационал». В ответ снаружи раздались удары в дверь. Это часть оставшихся у консульства преодолели пешком расстояние до отделения. Менты заперлись от греха подальше. Отделение раскачивалось — внутри «Интернационалом», снаружи напирающими активистами.
Потом ломиться перестали; вместо этого подал голос правозащитник. Он хотел удостовериться, что оказавшиеся внутри здоровы. Его впустили.
Пикетчики стали жаловаться и демонстрировать побои. Это смазало картину проявленного мужества. Беба, в общем хоре, возразила:
— Меня не били! — она забыла, как омоновец ее душил, или считала, что война против войны есть война? Какая правозащита? В любом случае, ее не услышали. Муж Бебы вообще молчал. Проявления коллективного его пугали. За отсутствием прямого действия он предпочитал уединение в толпе и чтение книги, взятой для поездки в метро.
В созданной суматохе некто из потерпевших умудрился покинуть помещение. Он дожидался в подворотне — когда постепенно их начали выпускать. Женя из Магадана, случайный и мирный человек, наоборот, счастливый участием в тусовке. В омоновском автобусе ему почти оторвали ухо; тем не менее он был рад до усрачки — на него не успели составить протокол, с его магаданской пропиской; и слегка пристыжен удачным одиночным побегом.
День они приходили в себя — ну там суд, еще раз по две тысячи с носа, один раз (пикет номер два) они уже заплатили штраф по административке (еще раз приходят на ум пельмени Колпинские — без сои). Потом встретились с Шубой. Беба, и ее муж — могло показаться, что «Бебин муж» — тем, кто видел их в первый раз; на самом деле муж, с молчаливой упертостью, являлся мотором их коллектива из двух человек, Шуба начал догадываться, после пикета же сильно его зауважал. Тем не менее Шуба явился на майские в бронежилете под цивильным костюмом — окончательно охладив Бебу в ее р