Официально мы стали девчонками, задружившимися с Бульваром. Мой номер с барского плеча Лисовского поступил в распоряжение желающих. Названивал мне, предположим, Никон. Ко мне приходили Сева с Насосом, первый, даром что сухорукий, местный жестокий хулиган, и второй, худосочный и рыжий, как носимый ветром кленовый лист, поразивший мою мать, она не могла взять в толк, как это мальчика могут звать «Насос»? — и я с ними тоже разговаривала: выходила в подъезд на полчаса. На пятом этаже у нас жил недавно откинувшийся Вовка Цыганков, по сравнению с теми, кто приходил к нему, наши приятели это детский сад. Лущик незачем было ошиваться по подъездам — если она могла усвистать куда захотеть, это меня мать не отпускала. Так что, Никон с Бульвара по телефону, почему нет.
То да сё, Никон сказал:
— Привези каких-нибудь блядей. Мы с пацанами хотим, аж нет мочи.
Заминка в том, что блядей в нашем кругу не было, все более или менее девственницы. Я выбрала толстую Рутку, подобную требуемому хотя бы на вид.
«Много пацанов» с таинственного Бульвара — сыграло и на этот раз на Руткиной любознательности; добрались уже к ночи, мне удалось, оставив Рутку с Никоном и Ко на лестнице какой-то многоэтажки, успешно слиться. Дома я доделывала домашнее задание по физике, пока Рутка в подъезде отбивалась от пацанов, здоровая, как медведь. Рутка меня потом искала, мне передавали, по району. Никаких последствий это не повлекло, когда мы с Руткой наконец увиделись, я отговорилась-де их потеряла.
А как бы и не так.
В неудаче с Руткой Никон винил меня — казалось бы, при чем тут я. Но по-его получалось, я теперь им должна.
Была Наташа из моей прежней школы, и у нее подруга, на класс младше. Белокурые вьющиеся волосы, просто хорошая девочка. С этой, предположим Таней, мы отправились на Бульвар в следующий раз, в дороге потчуемой моими баснями про интересные дела% Где я им возьму блядей? Бляди на дороге не валяются. С другой стороны, дело наживное. С третьей стороны: кинет на них Таня заяву — а все помнят, что на зоне делают с насильниками. Вряд ли о чем-то из этого я размышляла.
Приехали мы прямо на хату (другую). Темная двухкомнатная квартирка; среди трех-четырех присутствующих в кухне, кроме Никона, из знакомых лиц был Гена Бес. Таня его увидела. Пока я еще только отпивала первый предложенный мне стакан, в коридоре взметнулись шубы, хлопнула дверь.
При чем тут я, да.
— Ты правильно понимаешь, — кивнул Бес.
Лисовского, чтоб переводить-посредничать с его слов, нет. Что скажет Лисовский? В школе я читала «Преступление и наказание», против воли надолго погрузившись в мутную тягомоть. А тут головокружительно быстро. Считая от нахождения в квартире, не прошло и пяти минут: все на местах — и вдруг пол превратился в потолок. Пацаны после Таниного побега были настороже. Очень мешает искать выхода принятый напиток.
— Я после вас, — обратился к пацанам Гена Бес. Может быть, у него был триппер.
— Можно я допью?
— Можно, — разрешил Гена.
Ничего вразумительного на дне я не нашла. Реальность скользила. Не выпускала пустой стакан, удерживая: вот пришла пью вино. Пацаны кратко посовещались, Никон вызвался быть первым. Остальные в проходном зале ждали своей очереди.
Никон бережно провел меня в маленькую комнату, такую же, как у Ленки Лущик, и кровать была точной копией: в глубине вдоль стены, торцом к окну.
Я отпихнула Никоновы руки. Я все никак не могла подумать, что это будет происходить со мной.
— Ну только не говори, что ты целка, — иронически сказал Никон.
Что сказала бы Ленка Лущик? Воочию предстали Ленкины круглые глаза, из которых катятся слезы, не размывая тушь. Она недавно купила французскую с рук.
Я потянулась за бутылкой — Никон заботливо прихватил с собой. Отпила с горла. Никон отобрал у меня и сам приложился.
Потом он сказал:
— Я тебе нравлюсь?
Из собравшихся здесь Никон был ниже всех, я имею в виду, по росту. Ниже меня.
Я снова отпихнула. — Что ты как маленькая, — разозлился Никон. — Драться со мной будешь? Это бесполезно.
В дверь постучали. Заглянул Бес:
— Вы долго собираетесь общаться?
— Сейчас, — сказал Никон.
Наконец-то у меня полилось. Причем без моего участия — наверное, выпитое преобразовалось. Сопли, вдохнуть невозможно, хорошо хотя бы почти не накрашенная.
Никон задумался.
— Вообще-то ты мне тоже. Сразу понравилась. Да не реви ты, я ничего делать не буду. Если ты целка, целкой останешься. Это проверить надо. На полфёдора.
— А они?
Проблема. У Никона мысли зашевелились под скальпом. Шевелюра у Никона была шикарной. Некоторым не нужен лак для волос.
Наконец он сказал: — Если ты со мной, ты будешь только со мной.
Никону это стоило тяжелого решения. У меня появилась надежда. Вообще-то, каждая попадала в подобные переделки не по одному разу. Но здесь накатанные способы не годились. Если бы не Бес в той комнате.
— Мы же не знакомы. Надо встречаться, разговаривать…
— Разговаривали, — напомнил Никон.
Это верно.
Никон поспешно раздевался. Снял только штаны. Потом снял штаны с меня. Он уже елозил у меня между ног, а я еще не могла поверить, что не проскочила, видимо, алкоголь повлиял. «Поцелуй меня», — шептал Никон. Я отвернулась. Он меня сам поцеловал, где-то в сережку в ухе. Довольно долго, как по мне.
— Ну всё, — сказал Никон. Он был горд и счастлив.
— Я блядь?
— Почему это, — удивился Никон. — Я же обещал.
— Никон, — позвал Гена.
— Сейчас, — Никон встал, подхватил штаны.
Я потянулась за бутылкой.
«Так не делается», — за стеной отчетливый, ледяной голос Беса. И потом еще: «Смотри, как бы тебе не пожалеть».
Когда Никон заглянул, я уже была в штанах. Сумрачно сказал: «Пошли». В коридоре я оделась в мертвом молчании.
Никону пришлось пожалеть сразу по расставании. По телефону, в безопасности, я дала себе волю. Никон угрожал, обещал со мной разобраться. Ага, лови, поедет он на другой конец города, в незнакомый район.
Вот что происходило тем часом с Ленкой Лущик.
Сашка завел ее в подъезд многоэтажки — может, тот самый, где Рутка тренировалась с парнями.
Из подъезда они попали на крышу. И там он ее до пояса раздел. Ленка утверждала, что ей было не холодно. Я знала это. Две зимы назад взрослый Ратомский с первого подъезда, влюбленный в Ирку Звереву из 7-го «Б» — мы с Лущик, проникнув в раздевалку, порезали ей феерически красивые босоножки, — раздел меня полностью в детском садике справа от школьного стадиона. Он ничего не делал. Просто смотрел. Я стояла как облеченная какой-то сверкающей властью среди снегов, причем она действовала в обе стороны: мне было не холодно. Ратомскому дела нет до Иркиных туфель.
Но когда Лисовский после некоторых прелюдий приступил к последнему рубежу, оказалось, что он закрыт. Воспитанная улицей раньше меня («Мы не любим шутя / И не шутим любя / Научила нас этому / Улица»), Ленка натвердо усвоила про свое единственное достояние. Первый мужчина станет ее первым мужем. (Не значит, что первая брачная ночь — бракосочетались они по залёту.)
Сашка попытался ее ударить — смешно. Это был один из испытанных методов, проще, чем «дать»: терпеть. Когда парней переставала донимать мечта, они становились нормальными людьми, могли даже извиниться.
Накатила коса на кирпич, а бумага на камень. Ленка испробовала все. Рыдания безмолвными слезами. «У меня миокард» — ахала и за сердце, ладно, я потом почитала. Вообще-то это просто мышца, как если б держалась за зад: «у меня жопа». Ну, на бойцов с района, как я Никону, не ссылалась — всё еще шло по любви.
Сашка Лисовский взял Ленку за руки и свесил за крышу.
Сашка был сильный — кому знать, как не мне. Ленка, кстати, тоже: раз они не поделили что-то с Бобровой. Была назначена стрелка, я типа секундантом. Минут двадцать они тузили друг друга на лестнице же, Ленка проявила большую сноровку. Никто не победил, Боброва оказалась достойным противником.
Дело не шло ни о каком «даст не даст». Сашка Лисовский видел Ленку н а с а м о м д е л е. Потому что не в отсутствии туши для ресниц правда. Ленка видела над собой Сашкино улыбающееся лицо. Две Сашкины руки отделяли ее от смерти.
Повисели они, потом втащил. «Это была проверка» (есть они! традиции универсальные, шаблон, всецело принятый в наших краях, того самого извинения), «теперь я знаю, что ты меня в случае» (чего? совсем скоро договорю), слезы уже умиления и тому подобные мотивы. Когда Лена мне рассказала, — Сашка уже потерял в моих глазах, не по причине, это в порядке вещей, но раз он любит Лущик — вышел из начального образа, уплостился. Но я не могла, последним эхом, не представить тоже отшедшего в исторические архивы Беса. Я бы не стала так полагаться на его руки. Он мог бы просто отпустить.
Когда Сашку Лисовского посадили, это настолько никого не удивило, что я не скажу, за что. Разве что слишком быстро: но чего там еще не было в их любви? В самый раз. Полрайона рутинно отправлялись в места заключения, по окончании, или неокончании восьми классов, девять десятых из них — по статье за групповуху. Оторопь берет посчитать, сколько пассивных педерастов.
Но не Сашка. Не из добрых чувств (они есть, сейчас) — не тот типаж, с Никоном в упряжке не быть. 146-я, 142, 145, этого порядка. Тогда-то конечно знали, Ленка знала. Была б жива — попросила б напомнить.
Лена прибежала с мокрыми волосами, вместе читали. Письмо было прекрасным. На тетрадном листе с двух сторон, оформлено так: берутся цветные карандаши, стачивается грифель, растирается, получаешь радужные разводы. На обратке, там, где кончается текст, нарисована роза. В строчечку буквы, слова на местах, только в одном месте: я тебя люблю и щеню. Щеню. Кто упрекнет неизвестного художника. Сашкин почерк я помнила, Ленка утверждала: он сам! — ее право.
Тем часом на районе явился Лукьян: впору ей и размером, и статью, мелкие черты блондинистого лица. Запомнился тем, что, взяв у Ленки золотую сережку к фонарю посмотреть, не вернулся.