в Успенском соборе в качестве князя и соправителя деда. Но вскоре — очевидно, не без влияния Софьи — Иван III круто изменил к ней отношение: опалу ее и сына Василия признал «дьяволим действом» и «наваждением» по «лихих людей совету», противников Софьи и Василия подверг расправе за «крамолу» и «измену», «а с нею от тех мест начат жити в брежении…». В 1499 г. Иван III назначил Василия великим князем Новгорода и Пскова, а в 1502 г. передал ему титул московско-владимирского князя. После победы Василия над Дмитрием-внуком Софья Фоминична велела вышить пелену и назвать себя на ней «царевна царьгородская великая княгиня московская Софья великого князя московского»[149]. В 1505 г. смерть Ивана III сделала Василия III полновластным «государем всея Руси».
Недоброжелательное отношение к Софье Фоминичне сторонников тверской группировки придворной знати, которая активно поддерживала притязания на престол Дмитрия-внука, понятно: в их глазах она стала символом «самовластья», ограничивавшего их удельные вольности. Свои надежды на возврат «старых обычаев» они связывали с матерью Дмитрия Ивановича, великой княгиней тверской Еленой Стефановной Волошанкой, дочерью молдавского господаря Стефана II. Это ей собирался подарить Иван III знаменитое «саженье» своей первой жены. Елена Стефановна не менее Софьи Фоминичны была осведомлена в делах внешней политики. Она имела личные контакты с польским королем Казимиром; возглавляла борьбу за автокефалию русской церкви и пыталась установить связи с Сербией; в 1488 г. отправила послом в Венгрию своего соотечественника Штибора. В 1495 г. при ее дворе возник летописный свод, отразивший характерные черты политики ее группировки[150].
Разумеется, решение многих внутриполитических вопросов также не обходилось без участия великой княгини тверской. Сложившаяся в 90-е годы XV в. внутриполитическая ситуация (конфликт между внуком и сыном Ивана III) наводит на мысль, что не случайной была и поездка в Тверь в 1497 г. сестры Ивана III, рязанской княгини Анны Васильевны, возможно пытавшейся о чем-то договориться с ней. Хотя Елену Стефановну поддерживали многие знатные фамилии удельных князей, она оказалась проигравшей стороной. В противоборстве двух властных женщин отразились не только противоречия различных придворных группировок, на которые они опирались, но и борьба воинствующих церковников с вольномыслием. Софья Фоминична покровительствовала близким к иосифлянам церковным ортодоксам, а Елена Стефановна в некоторой степени — вольнодумцам-еретикам, выступавшим против духовной диктатуры церкви. В апреле 1502 г. Иван III не только «положил» на Елену Стефановну и Дмитрия-внука «опалу», но и посадил мать с сыном «за приставы», запретив поминать их на ектениях. Елена Стефановна умерла в заточении в январе 1505 г., вскоре после смерти Софьи Фоминичны[151].
Анна Рязанская
В политических интригах удельных княжеств того времени участвовала и младшая дочь великого князя Василия II Васильевича Темного, рязанская княгиня Анна Васильевна.
В 1456 г. рязанский князь Иван Федорович по завещанию передал московскому князю «на соблюдение» дочь и восьмилетнего сына Василия на время его малолетства. В 1464 г. Иван III Васильевич и «мати его» женили рязанского княжича на 13-летней московской княжне, сестре Ивана III Анне Васильевне. О последующем 20-летии ее жизни, как и о правлении в Рязани ее мужа Василия Ивановича, документов не сохранилось. Известно только, что в 1483 г. князем рязанским был провозглашен после смерти отца его малолетний сын Иван, а регентшей при нем стала Анна Васильевна[152].
Рязанская княгиня была активной поборницей сохранения в своем уделе тенденций к сепаратизму. За время ее фактического правления Рязанское княжество расширило пределы за счет присоединения Пронска, а также «рязанской украйны», исстари бывшей поводом для споров между Москвой и Рязанью. Будучи отрезанным от этих земель территорией Рязанского княжества, московский князь пытался договорами обязать Рязань не расширять границы. Имеется документ 1483 г., в котором рязанцам предписывается «не вступать в Елеч и во вся Елецкая места…». Но земли «украйны», в том числе в районе Ельца, Рязань продолжала колонизировать весьма интенсивно. Последнее пожалование Анны рязанской (незадолго до ее смерти в 1501 г.) было сделано на земли значительно южнее Ельца, по левому берегу Дона, а многочисленные дарения боярам — в устье Воронежа, в районе Задонска[153].
Все это не могло не беспокоить стремившегося к «самовластью» Ивана III. В 1496 г. он заключил договор с Рязанью. В его тексте встречается формула «яз… и мати наша», поэтому можно предположить, что он составлялся с согласия и, возможно, при участии Анны Васильевны; непосредственно с оформлением договора связан и визит Анны к брату в Москву. На этот договор, регулировавший взаимоотношения Москвы и удельных рязанских земель, ссылалась невестка Анны Васильевны — Агрофена Васильевна, ставшая регентшей и правительницей Рязани после смерти свекрови и мужа («и тоя грамоты свекрови своей Анны княгини Огрофена рушить не велела»)[154].
Но со смертью Анны Васильевны «партия рязанской самостоятельности» ослабела. «Наказ» 1502 г. Ивана III новой рязанской княгине — Агриппине означал ее фактическое подчинение московскому князю, а спустя 10 лет Рязанское княжество было присоединено к Москве. Память о полновластной и независимой рязанской правительнице Анне сохраняли лишь подписанные ею документы да заложенные при ее правлении церкви: Иоанна Златоуста в Переяславле Рязанском и небольшой храм в Солотчинском монастыре[155].
«Служебница» Ивана III
Окончательное освобождение русских земель от власти ордынских ханов, образование единого Русского государства незамедлительно сказались на восстановлении его международного престижа. С конца XV в. начало расти и число династических брачных союзов. Один из примеров тому — брак дочери Ивана III Елены с Александром Ягеллончиком, великим князем литовским.
Княгиня Елена родилась весной 1476 г. и была третьей дочерью Ивана III и Софьи Фоминичны. Выйдя замуж в 1496 г. за литовского князя, она навсегда покинула родную Москву, но осталась в «греческом законе», т. е. православной. «И хоти будет тебе, дочка, про то и до крови пострадати, и ты бы пострадала, а того бы еси (измены православию. — Н. П.) не учинила», — наказывал Иван III Елене перед ее отъездом в Литву, Обращение Елены Ивановны в католическую веру привело бы к ослаблению ее связей с Москвой, что не входило в планы Ивана III. По договору, заключенному одновременно с бракосочетанием, в Литву вместе с княгиней Еленой прибыли некоторые знатные бояре и боярыни, но они вскоре были высланы в Вильно. Русская княгиня оказалась в Литве почти в полном одиночестве. Сближению с литовской аристократией мешало различие в вероисповедании, поменять которое Елена не хотела, помня о наказе отца. «Нолны меня в животе не будет, то и отца своего наказ забуду», — писала она отцу в одном из писем[156]. Елена Ивановна сумела поставить себя в новой среде с тактом, присущим истинному политику, и с достоинством, соответствующим ее высокому рангу.
Для того чтобы не отдалиться от московского двора, Елена Ивановна установила регулярную личную переписку и посылку «посольств» на родину, а «великий князь всея Руси» Иван III сообщал дочери о своих планах («тобе то да ведомо было»). Осенью 1497 г. Елена пожаловалась отцу, что муж не наделил ее желаемыми волостями и ей пришлось на собственные, полученные в приданое деньги покупать имение Жагоры. Иван III рекомендовал дочери быть настойчивее в своих просьбах к мужу, касающихся земельного имущества («и ты говорила бы с ним от себя, а не моею речью»), и требовал от нее точной информации о результатах этого дела («мне бы еси во всем отказывала»)[157].
«Служебница и девка» Ивана III, как Елена Ивановна сама себя первоначально называла в письмах и посольских речах, оставила о себе память как об умном политике и в русских актах, и в литовских метриках. Переписка литовского и московского дворов 90-х годов XV в. позволяет говорить о влиянии Елены Ивановны на решение важных для России внешнеполитических вопросов в нужном для Ивана III направлении. Она стала как бы центром притяжения православного населения Литовского княжества, выступала в роли дипломатического посредника между группировками русской (православной) и литовской (католической) знати, оказывала покровительство первой и умело сопротивлялась обращению в католичество, хотя литовский двор и сам муж настойчиво добивались этого. По требованию родственников мужа Елена Ивановна отправила в Москву письмо о том, что ее «не нудят» в «римский закон», что живет она «в чести, жаловании и в любви», но на словах просила сообщить, что нуждается в специальной заверительной грамоте о «нерушимости вероисповедания», поскольку терпит несомненное принуждение перейти в «римский закон». Иван Васильевич потребовал новых письменных подтверждений (отослал особые «речи») от Александра Ягеллоннича в том, что это не повторится. Попытка обращения Елены Ивановны в католичество таким образом не удалась[158].
В условиях военного конфликта Москвы с Литвой и разрыва отношений между ними (1498–1503 гг.) Елену Ивановну попытался обратить в «римский закон» сам папа римский, о чем свидетельствует распорядительная грамота от 26 октября 1501 г. польскому кардиналу Фридриху. В ней папа угрожал Елене Ивановне крайними мерами вплоть до развода, но она с честью вынесла и этот «психологический прессинг», оставшись по-прежнему православной