Вспомним, как обессилившая Симона Вейль ранним августовским утром тихо умерла во сне. Она писала о собственной «невозможности жить» как об экзистенциальном состоянии, разделении своей жизни с другими, взаимном рас-сотворении и рас-творении. Уход как красота, которая, по мысли Симоны, не содержит никакой цели. Красота – это истина, постигаемая каждым индивидуально. Одни стремятся к рос-коши, создавая вокруг себя среду прекрасного, но для Симоны важен идеал святого Франциска, который, чтобы почувствовать, как прекрасен мир, стал нищим странником. «Красота – формальная целесообразность без цели», – взывает она к Канту[142]. Святой Франциск «обнажил себя, чтобы непосредственно касаться красоты мира». Поэзией для него стали странничество и нищета. Как и для Симоны, странницы, святой, девы-воительницы.
Глава 9Ханна Арендт
Ханна Арендт (1906–1975), ученица М. Хайдеггера, исследовала политическую теорию, мышление, проблемы тоталитаризма, политическую философию Канта. Как-то Ханну Арендт на телевизионное интервью в октябре 1964 года пригласил журналист Гюнтер Гаус. Он спросил: «Госпожа Ханна Арендт, Вы – первая женщина, которую мы представляем в нашей программе. Первая женщина, хотя и с предельно мужским, по общепринятому представлению, занятием: Вы философ. Воспринимаете ли Вы свою роль в кругу философов как нечто необычное или же проблема женского равноправия для Вас никогда не вставала?»[143]
Арендт ответила: «Боюсь, сперва я должна возразить. Я не принадлежу к кругу философов. Моя профессия – политическая теория. Я не чувствую себя философом и не думаю, что я принята философами в их круг. Но если перейти к другому вопросу об общепринятом мужском занятии, то вполне возможно, что какая-нибудь женщина когда-нибудь станет философом»[144]. На что Гаус ответил: «Я Вас философом считаю»[145]. Скромность ли это? Нет, это профессионализм и понимание философии как призвания.
Ханна Арендт училась в Марбургском, Фрайбургском и Гейдельбергском университетах. В своих политических взглядах она придерживалась принципа золотой середины и умеренности, кроме времени Второй мировой войны. В 1933 году ее вызывали в Гестапо, она вынуждена была бежать в Париж, а в 1940 году, убегая от немецких оккупантов, перебралась в США. Как пишет В. Айленбергер, «к концу 1942 года Ханна Арендт была уже не только омытым водами Атлантики nifty chick (рафинированным цыпленком), но и, в первую очередь, very much her own woman – независимой женщиной»[146].
В своих трудах Ханна Арендт пыталась выявить исток всего человеческого существования, и прежде всего – исток нравственного и морального бытия человека. При этом она обращается к понятию персоны – «persona». Хотя это слово, скорее всего, этрусского происхождения, сами римляне считывали в нем per — «сквозь» и sonare — «звучать, давать голос», понимая театральную маску как усилитель. Персона – то, что проговаривается. Персона, или личность, проявляется в голосе, речи, разговоре, звучном и непременно подхваченном.
Каждый человек находится в сердцевине событий и среде отношений к нему. Он предъявляет себя другим через рассказ, так же как события предъявляют себя через язык, который служит условием мышления. Как пишет Айленбергер, Арендт в Нью-Йорке 1943 года, не понятая ни интеллектуалами Франкфуртской школы, ни эмигрантами разных кругов, решила про себя: «Она будет вносить смуту, чтобы открывать людям бездны, которые замалчиваются. Она будет вмешиваться, встревать»[147].
Мышление – разговор с самим собой, внутренний диалог. Благодаря речи (у Хайдеггера «logos» – речь, обращенное к бытию и человеческому бытию слово) говорящим существом выступает не вообще животное, а persona – тот, кто мыслит и находится в самой среде мышления. «Я» рождает отношение к себе и отношение к другим. Мир Социального и мир Других персон определяют голос каждой личности. Можно выкрикивать лозунги, читать доклады, шептаться за спиной, это все – лицо личности.
Возможность осознавать себя осуществляется благодаря памяти – обретение или осознание себя. Сознание соответствует совести. В европейских языках эти слова не отличаются. Совесть выворачивается в сознание, а сознание проявляется как совесть; следовательно, где сознание, там и совесть.
Знание – всегда память, нежелание помнить – нежелание знать. Забвение – отказ знать не только окружающих, но и самого себя, отказ от совести и исключение себя из событий. В пределах исторической или индивидуальной памяти «я» замещается господином «никто» (Das Man, в переводе В. В. Бибихина «люди», то есть общее мнение, как принуждающее к нечестности «есть мнение, что надо поступить так-то»), или все, кто угодно, кроме меня. Ханна Арендт считает, что ответственность – это ответ личности. Она всегда личная, а если на месте «я» – «никто», то ответственности нет, это коллективная безличная безответственность: любой Другой, Другой как «я», оказывается вытеснен. Это и объясняет нежелание людей мнения, людей-никто, помнить; снятие ответственности с себя, которое они потеряли и попрали.
Провалы исторической памяти преступны. Невозможно заставить целый народ забыть. Арендт уточняет, что еще Геродот свел понимание истории к ключевой задаче: «спасать деяния людей от забвения»[148].
История как категория человеческого существования «старше, чем письменное слово, старше Геродота, даже старше Гомера»[149]. Ханна Арендт полагает, что история начинается с рассказа Одиссея о своих странствиях, поэтому ответственность и язык являются условием существования общества и личности как проходящих путь в истории. Как только мы теряем ответственность, мы утрачиваем себя, превращаясь в пустое место.
Мышление, согласно Арендт, – существование себя через совесть. Внутренний диалог позволяет человеку укорениться в своей самости. А вот автоматически мыслящий индивид, утративший себя, – аморальный индивид. Когда мы воспроизводим традиции автоматически, не принимая внутрь mos (обычай, моральную установку, родительный падеж moris), не пропуская обычай через себя, мы аморальны. Надо рискнуть мыслить, чтобы вывести себя наружу, перед всеми – таков новый экзистенциальный поворот мысли Арендт. «Современный индивид составляет неотъемлемую часть общества, перед лицом которого пытается себя отстоять и от которого всегда терпит поражение»[150], – пишет Ханна Арендт.
Для Арендт начать говорить – это начать говорить публично. Замалчивание – ситуация несообщаемости или забвения. Речь тоже должна быть признана социальным действием. Думается, политическая теория Ханны Арендт особо актуальна в период политических недомолвок, информационных поводов и резонансов, революций, ведь понятие «холодной войны» связано как раз с речью и замалчиванием, а не с тотальным военным театром действий.
Христианская мораль Канта, заявляет Арендт, это послушание; поэтому, чтобы обнаружить начальную мораль свободы, необходимо вернуться к дохристианской традиции. В пример Ханна Арендт приводит некоторые принципы Сократа: 1) лучше несправедливо страдать, чем совершать несправедливый поступок; 2) если совершил несправедливый поступок, лучше быть наказанным. «Способен ли ты жить в разногласии с самим собой?» – вопрос, который должен задать себе каждый. Идеал жизни для каждого – создать внешний мир, который позволил бы жить в гармонии с самим собой.
Отказ от мышления – преступление против самого себя. Common sense, некий социальный инстинкт, здравый смысл, объединяет меня с другими, одновременно обезличивая. Социальный инстинкт не требует мышления, он требует только исполнения. Вот он, Адольф Эйхман, утверждающий на судебном процессе, что не совершал преступления. Он исполнял приказ. В этом примере раскрывается «банальность зла». Человек, в руках которого были все железнодорожные пути в Аушвиц, в руках которого были жизни сотен тысяч людей, на суде, сидя в стеклянной камере, утирается носовым платком и кажется немощным и неопасным. Демонический образ мирового зла рушится, когда в залах судебных заседаний преступники начинают вести себя как заурядные скромные исполнители, вызывая жалость у своих же жертв.
Отказ от мышления – это вина, это и есть преступление против гуманизма. Пример: суды, восполняющие традицию, как суд над Сократом. Если под давлением общественного мнения выносится приговор, то это снятие с себя личной ответственности.
Самое большое зло в мире вершится исполнителями, которые никогда не раскаются в преступлении, поэтому Сократ был опасен для обывателей полиса с их здравым смыслом и готовыми реакциями на все. Он взывал к мышлению, а не к механическому подчинению. Право не выбирать – тоже выбор, не отменяющей ответственности. Объяснение «я не могу» не отменяет действие, но требует другого, нового действия. Моя воля тогда приведет меня к тому, с чем я согласен жить.
Арендт делит сферы жизни на политическую и дополитическую – «частную сферу домохозяйств»[151]. Когда люди отказываются от действия и выбора, политика выводит человека за пределы права, становясь политикой противоправия. Политика – ограничение права, а совесть и мораль всегда располагались за пределами политики.
В книге «Vita activa, или О деятельной жизни»[152] Ханна Арендт говорит о возможности бегства из открытого публичного пространства в миры повседневной жизни, наукотворчества и просто творчества. Арендт тревожит состояние ее современного общества производства и потребления, замкнувшегося на себе самом с вечным требованием человеком комфорта.