[178]. В своем спроектированном мире Говард Рорк не жил, не уделял внимание другим: «У миссис Китинг никогда не было чувства, что Рорк действительно здесь живет. Он не добавил ни единой вещи к самому необходимому из обстановки… ни картины, ни вымпела – ни одной теплой человеческой мелочи. Он ничего не принес в комнату, кроме одежды и чертежей… Иногда миссис Китинг думала, что здесь живут чертежи, а не человек»[179].
Жизнь индивида служит ему его единственным собственным нравственным предназначением. Труд во имя метафизического «общественного блага»[180] Айн Рэнд предлагает заменить на труд продуктивный – открытие неограниченных достижений человека, что требует от него проявления лучших качеств характера: творческих способностей, целеустремленности, уверенности в себе.
Описание многих героев романов и повестей Айн Рэнд отвечает данным представлениям. Таков как раз талантливый архитектор Говард Рорк, главный герой романа «Источник»: «Говард Рорк никого не видел. Для него улицы были пустынны, он мог бы совершенно спокойно пройти по ним голым»[181]. Другой талантливый архитектор из этого же романа Питер Китинг ведет себя столь же самоуверенно: «В день окончания института он послал ей телеграмму и с тех пор совершенно забыл о ней»[182]. Описание людей в романе «Источник» героями происходит через перечисление их качеств или знакомств, а не погружение в их внутренний мир: «У миссис Данлоп есть сестра, которая замужем за самим Квимби, тем самым крупнейшим торговцем недвижимости»[183]. Или Роджер Энрайт: «Он ненавидел банкиров, профсоюзы, женщин, евангелистов и биржу»[184].
Персонажи Айн Рэнд не бесчувственны; но моменты редкого, иногда единственного эмоционального просветления запоминаются как события. Так, известный собственник, профессионально состоятельный и ироничный человек Тухи был удивлен появлением в своей жизни племянницы Кэтрин Хейлси: «У Тухи не было намерения держать ее в своем доме. Но когда она сошла с поезда в Нью-Йорке, ее простоватое личико на мгновение стало таким красивым, будто перед ней открылось ее будущее и его отблески сияли на ее лбу, словно она рада, горда и готова принять будущее. Это был один из тех редких моментов, когда самый скромный из людей осознает, что значит быть центром вселенной»[185].
Желание стать центром вселенной в творческом или личном плане испытывал каждый герой романа «Источник». Питер Китинг спрашивает прекрасную Доминик, неужели та не была ни разу влюблена. Она отвечает: «Нет, не была. Я действительно хотела влюбиться в тебя. Думаю, это было бы удобно. Но видишь ли, я ничего не чувствую. Мне все равно – ты, Альва Скаретт или Лусий Хейер»[186]. Любовь была бы удобной в их отношениях, но на компромисс она не пошла. Айн Рэнд дает надежду для эмоции женщины. Роман заканчивается фразой, которая и описывает весь мир Доминик, красивый и завершенный: «Перед ней остались лишь океан, небо и Говард Рорк»[187].
Наиболее совершенной моделью государственного устройства Айн Рэнд считает либеральный капитализм, предоставляющий наибольшие возможности для развития личности. Общей единой ценностью Айн Рэнд считает человеческую жизнь. Рационально обоснованный гуманизм Айн Рэнд сравнивают с теориями Карла Поппера и Эриха Фромма. Как и они, она отвергает метафизический эссенциализм, социально обусловленные представления о природе вещей, навязанные людям. Так, альтруизм для нее – эссенциалистский фантом, вредныйи опасный. С Айн Рэнд можно не соглашаться, но нельзя не воздать должное ее критичности и радикальности. Критичности, оставляющей место для просвета счастья после многих лет упорного труда.
Глава 12Сьюзен Зонтаг
Сьюзен Зонтаг (1933–2004) задает мучительный вопрос: «Кто сегодня верит, что войны можно отменить? Никто, даже пацифисты»[188]. Она первая после террористического акта 11 сентября 2001 года в интервью сказала, что причины агрессии радикалов кроются отчасти в культуре американского народа, в цивилизационном устройстве экономики, в общей ответственности. И, чувствуя боль гибели близких людей, мы должны тем больше чувствовать ответственность за рост насилия.
Нас пронзает боль в страданиях наших близких, в то же время страдания чужих людей стали для нас слишком привычными. Выставка фотографий «Здесь Нью-Йорк», устроенная в конце сентября 2001 года в манхэттеновском Сохо, собрала миллионы посетителей. Устроители выставки призывали любителей и профессионалов, случайных свидетелей нести фотографии и свидетельства прошедшей атаки, которые без подписей и указания авторства помещались на стены.
Первая книга, за авторство которой боролись двое: муж Филипп Рифф и жена Сьюзен, была посвящена Фрейду. Филипп написал в предисловии о Сьюзен Рифф, которая «не жалея сил, посвятила себя этой книге»[189]. В этом обращении он подчеркнул собственное желание господствовать в семье, поскольку фамилию Рифф Сьюзен никогда не использовала. Да и представления об авторстве оставались слишком ориентированными на мужчин: можно вспомнить, как в XIX веке Джон Стюарт Милль (1806–1873) чтил свою возлюбленную и позднее жену Гарриет Тэйлор (1807–1858), считая ее вдохновительницей всего лучшего; но книги были подписаны только одним именем – его.
Книга оказалась началом личной и теоретической борьбы с женоненавистничеством традиционного или банального массового психоанализа: «Видение Фрейдом идеальной любви в качестве отношений равноправных партнеров не включает в себя видения равноправия женщин с мужчинами»[190]. Зонтаг всегда интересовали мысли и идеи, которые начинали жить собственной жизнью и продолжали после смерти автора. Для нее в истоке настоящей долгой мысли была непостижимость. «“Непостижимо”, – это слово Зонтаг использовала для людей, которых невозможно узнать или понять. Среди этих людей были ее отец и Антонен Арто»[191], – писал Бенджамин Мозер. И такие мысли как раз и ведут к равноправию, а не к мужскому самоутверждению.
Другой близкой непостижимой фигурой в начале пути стала для нее Симона Вейль, диссертацию о которой писала подруга Зонтаг Сьюзен Таубес. Руководителем диссертации был Пауль Тиллих, немецко-американский философ и теолог радикального протестантизма, один из учителей Теодора Адорно и многих левых интеллектуалов. Вейль поразила Зонтаг своей смелостью и чистотой, сочетанием в своем образе дерзкого нрава и детской доверчивости. Также на стиль и писательские аргументы Зонтаг повлияли крупнейшие эссеисты ХХ века: Вальтер Беньямин, Элиас Канетти, Эмиль Чоран.
Эпоху 1950-х годов для американского интеллектуального класса иногда называют эпохой гностиков, которые объединяют в едином полотне интуиций нити оккультизма, христианства, астрологии и персидской магии. Свободный синкретизм привел к универсальному отрицанию академических условностей и социальных норм. Небо гностиков во множественно представленном пантеоне осталось без богов и авторитетов. Поэтому зенит неба занял, к примеру, Антонен Арто с его новыми вагнеровскими амбициями сверхискусства как пути к сверхдуше. У Зонтаг ушло 8 лет на сборы его работ в антологию объемом 700 страниц. «Арто, – пишет Сьюзен, – думал о том, о чем невозможно думать, – о том, что тело – это ум, а ум – это также тело»[192].
1960-е годы ознаменовались новым синтезом: экзистенциализма, марксизма, христианства, фрейдизма и буддизма. Судьбоносной была встреча Сьюзен Зонтаг с Гербертом Маркузе, который прожил в доме Филиппа и Сьюзен целый год. Он тогда работал над книгой «Эрос и цивилизация», манифестом марксофрейдизма. Следующая важная для Сьюзен встреча – с Сартром в Париже: «Он стал примером для подражания – какая прозрачная логичность, какое богатство, какие знания, – писала она, добавив, – и плохой вкус»[193]. Сьюзен уезжала из Нью-Йорка в Европу, где тосковала по Нью-Йорку. «Ее желание убежать от своих корней, – пишет Бенджамен Мозер, – и делало ее самой настоящей жительницей Нью-Йорка»[194].
Следующая встреча – Энди Уорхол. Она пришла на 4 этаж на 47 улице, в помещение лофта, украшенного фольгой и названного «Фабрика» в 1964 году. Энди всегда поощрял других художников, но его присутствие на вечеринках делало собрания этих художников событием в мире культуры. На вопрос про «настоящую Америку» он отвечает сам. Америка – это иллюзия, которая с помощью «фабрики грез» выглядит как «разбрызгиватели на зеленых газонах, качели во дворах, дети на велосипедах, почтальон едет и улыбается, женщина выгружает из машины пакеты с продуктами… и ты думаешь: здесь всем легко!»[195]. «Настоящей Америки» нет, отвечает сам Уор-хол, как нет ничего настоящего: «собственно, шоу-бизнес показывает, что главное – не то, каков ты на самом деле, а то, каким тебя мнят»[196]. Уорхола не интересовали размышления Сьюзен о массовой культуре, ему нравилась «ее привлекательная внешность, прямые темные волосы до плеч, большие глаза, а также то, что на ней были вещи, сшитые на заказ»[197]