Сближение тел в публичном пространстве порождает действие, которое не может быть приписано отдельным индивидам, но только общности. Оно происходит не между «мной» и «тобой», но между всеми «нами». Тело протеста обладает коллективной идентичностью. Молчащие тела говорят больше, чем каждая отдельная личность, вышедшая с рупором. Индивид отдает свой голос большому коллективному телу. «Коллективные действия сами овладевают местом, оживляют и организуют архитектуру», «реконфигурируют материальность публичного пространства».
Высказывание рождается в сопряжении тел, в реальности соприкосновения. Пространство между телами обретает смысл. Вместе с коллективным телом топос (место как место воспринимаемого смысла) начинает распространяться и увеличиваться за счет приращения новых масс. Он становится мобильным, перемещаясь вслед за общностью. Современный протест невозможен без медиа, которые помогают транслировать коллективное тело. «Медиа взламывают территориальные границы, создавая пространство проявления, значительно превосходящее местную конкретность»[242]. Вероятно, это то, что Саския Сассен называла «глобальной улицей»[243]. Камеры транслируют обращение тел, даже если оно безмолвно, поэтому тела никогда не перестают говорить.
Преодоление границы между приватным и публичным у Джудит Батлер ложится в основание революции. В диалектике двух полюсов телесности происходит «расширение пространства и времени». Архитектура места, его история активируются, включаясь в политические события. У Ж.-Л. Нанси отношения как способ установления разнородности через сближение и отдаление выступают условием бытия[244]. Тело может быть отверженным, запретным, лишенным прав на действие. Но у Батлер тело уже узнало свою перформативность. Оно уже нарядило себя и сняло наряд, спародировало себя и идеализировало чужое тело как тело говорящее, способное сказать то политическое слово, которого Арендт ждала от каждого человека. Карнавал и хор – два начала политической мысли Батлер, и оба начала позволяют ввести в политику художников, мыслителей, ученых, а не только жителей античного полиса.
Глава 14Мария Шехтман
Мария Шехтман[245] – представитель нарративной философии, считает исследование личностной идентичности в современной философии недостаточным. Свой вопрос об идентичности сформулировала так: что делает личность тождественной себе в разные отрезки времени? Шехтман выделяет четыре основные временны́е черты личностного существования: выживание, моральная ответственность, забота о себе и вознаграждение.
Согласно концепции нарративной конституции личности Марии Шехтман, индивиды конституируют себя как личности, когда начинают понимать себя в качестве субъектов, которые обладали опытом в прошлом и будут переживать его в будущем. Идентичность личности определяется содержанием ее повествования о себе – самонарративом.
Нарратив – умственные состояния последовательных событий, складывающихся в сюжет. Нарративная идентичность – это не только повествование о себе, это созидание себя, которое начинается с соответствия самонарратива и рассказа Другого обо мне. Построение автобиографического нарратива не всегда является сознательным актом. Некоторые эпизоды нашей жизни в настоящем могут быть причинностно связаны с элементами прошлого опыта, но эта связь не всегда осознается.
Рассказчик связывает через образы, символы, ассоциации сюжеты жизни героя, придает им завершенность. Автор служит детерминантой, видит и связывает в повествовании звенья подобно мировому духу Гегеля. Сценарий реализуется героями, которым общая картина не дана, и какое место в этой баталии они занимают, им неизвестно. Но есть сам Свет, мировой дух, условие видения вообще.
Нарратив – психологическая организация индивида. Статические факты, динамические организующие принципы позволяют индивиду понимать себя и свой мир. Он постоянно интерпретирует свою жизненную историю на основании некоторых базовых допущений относительно самого себя и мира.
Иногда элементы прошлого не осознаются человеком, но продолжают играть существенную роль в организации опыта мира. Каждый из нас хранит опыт детства, что-то пряча, а что-то предъявляя. Детские травмы и победы, смешные истории и неудачи формируют сюжетную линию нарратива, образа себя: чудака-желябки, социопата, оптимиста, экстраверта.
Ранние события жизни воздействуют на настоящее и будущее, даже если они не осознаются памятью. Первые запахи, шаги, падения, первый ветерок, вкус конфет, трепетный тембр голоса, покалывание щетины папы, первые насмешки. Жизнь человека развивается по законам повествования – своего рода организующий принцип. Нарратив требует локальной артикуляции, возможности объяснить, почему и как мы делаем, думаем или чувствуем что-либо. Индивид объясняет свои действия, вписывая их в доступную для понимания историю жизни.
Возможна и неверная артикуляция. Неосознанные элементы тоже определяют то, кем мы являемся, воздействуют на наши чувства и поступки и зачастую предоставляют недостающие звенья нашей эксплицитной истории. Воздействие неосознанных элементов имеет негибкий и автоматический характер, и в каком-то смысле они еще не присвоены индивидом, принадлежат ему в меньшей степени, чем артикулированные элементы самонарратива.
В нарративную концепцию идентичности вполне закономерно умещаются четыре основные временные черты личности: выживание, моральная ответственность, забота о себе и вознаграждение. Нарратив неотъемлем от личностной формы существования и самопонимания. Он – условие перехода от индивида к личности через деятельность.
Диахроническое (проходящее через время) единство сознания – временной аспект всей организации нарративов: воспоминаемое прошлое и ожидаемое будущее воздействуют на настоящее, создавая для него интерпретативный контекст. Это динамическая интерактивная система, которая порождает субъективность, протяженную во времени. Прошлое пересказывается в свете настоящего, а предвкушение будущего придает новый характер опыту настоящего; все элементы понимаются в контексте целого.
Воздействие прошлого и будущего на настоящее больше, чем просто воспоминания и ожидания. Сам факт осознания, что мы имеем будущее, полностью трансформирует наше настоящее. Создается ощущение, что есть нечто большее, чем настоящий момент. Субъект нарратива заинтересован не только в нынешнем моменте, но и во всем нарративе.
Так современный философ требует от нас интересоваться всем миром. Вероятно, это и есть задача философии – рассказать нам, что нам нужен весь мир[246], хотя нам и кажется обычно, что нужна только какая-то его часть, которую мы провозгласили важной и ценной. Время оценивает нас, лелеет нас, и нарратив позволяет понять, насколько интимно оно нас лелеет.
Глава 15Философия женщин продолжается
В 2016 году в Падерборнском университете (Германия) был открыт первый в мире Центр истории женщин-философов и ученых. За семь лет была создана огромная международная команда исследователей, запущены сайт и цифровой архив. Жизнь центра – конференции, регулярные семинары об отдельных женщинах-философах и проблемах изучения женской истории науки, постоянные дискуссии, архивные и исторические изыскания. Один из главных проектов Центра – цифровая Энциклопедия концептов, предложенных женщинами-философами. Оказывается, что и знакомые концепты, такие как «любовь», женщинами-философами понимаются необычно и многогранно. Сотрудники центра говорят об «украденной истории» женщин-философов, которую надо вернуть человечеству. Центр запустил информативный сайт[247], хотя биографии некоторых женщин-философов на нем еще в процессе подготовки, а некоторые русские имена, как Мария Безобразова (1857–1914), первая русская женщина – доктор философии[248], пока отсутствуют.
Историк и культуролог Юлия Иванова в лекции «Метида: понятие и персонаж» (3 марта 2024 года)[249] показала укорененное в мифологии и эпосе различение софии, честного умения что-то делать хорошо, и метиды, хитроумия, «читерства», говоря языком современных компьютерных игроков. Афина покровительствует и тому, и другому, но метиду стали со временем признавать в основном за мужчинами как умение получить политические преимущества. Это сыграло роковую роль в судьбе женщин-философов и женщин-художниц: основатель искусствоведения Джорджо Вазари признавал, что женщины способны на ritratto, точный рисунок, но не на disegno, свою концепцию. Изобретательная художница Софонисба Ангиссола была для Вазари монстром, чем-то непостижимым. Но метида есть у Диотимы, учащей Сократа искусству быть собой. Платон в диалоге «Пир» хотел, чтобы в гражданской жизни состоялся успех любого ума и мудрости. Так что незаметность женщин – это результат ложного понимания добродетелей, ложь, которую скорее надо исправить. И не должны ли мы признать в Ханне Арендт или Барбаре Кассен новую Диотиму?
Начнем с тех женщин-философов, которых мы не рассмотрели в отдельных главах, но без которых немыслима наша современность. Современность во всей сложности ее вопросов, во всей их неотменимости.
Барбара Кассен (р. 1947) – академик Французской академии, исследователь логики гуманитарных наук. Главная ее мысль – накопление знания не является магистралью научного познания. Гуманитарная мысль не могла бы развиваться без софистики, иногда авантюрного эксперимента по применению литературных категорий и вымысла к действительности. Софистика открывает фантазию и эротическое стремление как общее достояние людей, общее свойство гибкого пластического разума, благодаря чему и возможно утверждение ценностей демократии.