Когда оно сократилось до приемлемого, виконт вытащил заряженный пистолет, который носил с собою, и выстрелил с ходу. Конь де Лароша споткнулся и полетел кубарем в высокую золотую траву.
Когда Сезар подъехал, маршальский адъютант пытался выбраться из-под умирающей лошади и негромко, но с чувством ругался. Виконт остановил Галахада, одним движением соскользнул с его спины, не сводя с де Лароша дула второго пистолета. Приятно быть предусмотрительным.
– Руку из сумки выньте, – спокойно посоветовал виконт де Ларошу.
Тот повиновался, медленно отложив в сторону пистолет, которым едва не успел воспользоваться. Вытащил ногу из-под седла, встал, насмешливо глядя, и скрестил руки на груди.
– Что теперь? Догнали меня, убили мою лошадь. Как я отвезу пакет лорду Раглану?
– Вы не собирались это делать. Вы хотели дезертировать.
– Какая чушь. Попробуйте это доказать, и вас засмеют.
– Конечно, вы правы, – согласился виконт, – доказательств у меня нет.
Степь лежала вокруг – прекрасная, залитая солнцем; издалека летел гром русских пушек. Скоро полки пойдут в атаку. Горячее солнце облизывало лица, словно добрый пес.
– Доказательств того, что вы собрались дезертировать, у меня нет, – повторил Сезар, – зато есть доказательства того, что вы убили капитана де Эмона. И вот за это придется ответить.
Насмешливая улыбка не покидала лица де Лароша.
– Большей глупости в жизни не слышал. Жан был моим другом. А убил его лейтенант де Бриссон, несчастный пьяница. Вы сами это выяснили. У вас даже приказ есть.
– Да. Отличная бумага, этот приказ. Очень мне помогла.
Тут он впервые забеспокоился.
– Что вы имеете в виду?
– Я покажу ее маршалу. Ее и ту записку, которую вы прислали капитану де Эмону вечером первого августа. Записку о встрече за южным караулом.
– Вы не… – Он тут же взял себя в руки. – Не знаю ни о какой записке.
– Конечно, знаете. Вы долго ждали этой встречи. Она действительно очень много значила для вас. Вы были влюблены в него. Да, Максим?
Де Ларош побледнел так, что веснушки стали казаться черными пятнами.
– Вы… Не смейте так говорить!
– Я-то вам поверил, – продолжал Сезар, не меняя тона. – Вы сыграли передо мною этакого растерянного юнца, но вы вовсе не юнец, Максим. Вы человек умный, расчетливый и хладнокровный. Однако все же вы молоды, и чувства взяли над вами верх. Вы позволили себе сказать кое-что лишнее в разговоре со мной; как жаль, что я понял это только сейчас. Мой камердинер был бы жив.
– Послушайте, – произнес де Ларош. Он все еще был очень бледен. – Перестаньте говорить все это, и давайте разойдемся.
– Вы поедете со мной к маршалу, но сначала расскажете то, чего я не знаю. И нет смысла отпираться. Я знаю главное: вы были влюблены в капитана де Эмона, влюблены безнадежно и страстно, а когда решили сказать ему об этом, он отверг вас. И вы убили друга.
– Это самое абсурдное, что я слышал в своей жизни! – закричал де Ларош. Он опустил руки, пальцы сжались в кулаки. Конь у его ног, всхрапнув в последний раз, умер. – Вы не имеете никакого права обвинять меня, вы, проклятый сыщик!
– Сознавайтесь уже, – устало сказал виконт, – не люблю терять время.
– Это бред! Бред сумасшедшего! – продолжал кричать де Ларош.
– Вы не убийца по натуре, Максим. Капитан де Эмон довел вас до отчаяния, верно? Сказал нечто такое, что словно бы нажало на спусковой крючок. И вы застрелили друга из его же пистолета. О записке вы совершенно позабыли. Затем думали о ней, но, когда объявили, что капитан застрелился, решили – он ее уничтожил. А де Эмон спрятал ее, я нашел записку, и вы, узнав, что я веду это дело, начали тревожиться. Да, Максим? – Голос виконта стал вкрадчивым. – Он называл вас по имени, верно? Смеялся, пил с вами, хлопал по плечу, обнимал. Вы смотрели на него и мечтали, чтобы он стал вашим. А Жан-Себастьян развлекался с Вивианой де Рюэль, и это казалось вам таким мерзким, таким страшным! Как правило, мужчины одобряют любовные подвиги друг друга, особенно товарищи, так что вы должны были порадоваться за Жана-Себастьяна. Но вы не радовались – это вам было как ножом по сердцу. Он действительно признался вам, будучи пьяным. И говорил не только о Вивиане. Он сказал об Инесс – то, о чем вы подозревали, но не хотели этому верить. Капитан признался, что любит ее, что жить без нее не может, что мадам де Кормье – единственная женщина, ради которой он мыслит себя существующим. И вы поняли, что это так. Что он никогда не будет вашим. Никогда. Слышите? Даже убив друга, вы его не заполучили.
И спусковой крючок сработал – лейтенант де Ларош, брызгая слюной, заорал:
– Жан не умел ценить то, что у него было, слышите?! Это не любовь, то, что он за нее принимал! Это грязь! Вивиану он не любил, а Инесс, мерзкая рыба, не понимала, какое счастье свалилось на нее! Жан должен был уехать со мной! Я не хотел, не хотел, чтобы он достался кому-то еще, и он не достался, слышите?!
– Теперь слышу, – ровно сказал виконт.
Бриз, шедший с моря, колыхал траву – и она плыла волнами, золотистым продолжением моря. Гром пушек нарастал, слышался ор многих глоток и выстрелы, а здесь солнце прыгало смешным бликом по дулу пистолета.
Двое мужчин стояли друг напротив друга: один отвечал, второй задавал вопросы.
– Тем вечером вы прислали де Эмону записку и вызвали его на свидание. Он сначала отправился в трактир, где поссорился с Задирой Пьером. Лейтенант де Бриссон не был вашим сообщником, верно?
– Да, – после того как признание уже прозвучало, де Ларош будто выдохся и отвечал, словно механическая кукла. – Я его терпеть не мог. Пьяница, картежник, любитель падших женщин… Он дурно влиял на Жана. А тому нравилось его общество. Жана тянуло к людям порочным.
– Вы говорили, – удивительно, что при таких склонностях де Эмон не принял признание де Лароша. Впрочем, всему есть предел. – Капитан пришел за южный караул в условленное время. О чем вы беседовали?
– Я раскрылся ему, – в голосе де Лароша проскользнул слабый намек на обиду. – Все рассказал. Предложил уйти, пока холера и нас не забрала и пока маршал не умер. Он уже тогда болел, но сопротивлялся этому. Однако Жан пришел в ужас. Сказал, что я ненормальный, что он любит Инесс и никогда не сможет даже подумать о том… – Де Ларош запнулся. – Неважно. Он много наговорил. Я был терпелив, убеждал его, объяснял, что уехать сейчас – это единственный выход. Но нет – он ушел рассерженный. Я долго бродил по округе и думал, думал… Поздно ночью я решил еще раз попытать счастья. Пришел к его дому, заглянул в окно и увидел Жана с Пьером. Они пили, смеялись и вроде не ссорились совсем. Я разозлился и принялся ждать. Потом Задира ушел, и я постучался. Жан открыл мне и удивился. «Почему на тебе кровь?» – сказал я, а он грубо ответил, что это неважно, и спросил, зачем я пришел. «Ты должен выслушать меня, – произнес я, – позволь войти». И он неохотно впустил меня. В тот момент я не думал убивать Жана. Мы сели и начали говорить, и он вроде бы успокоился, я снова сказал ему, как люблю. Я повторил опять, что женщины не умеют любить. Только мужчины. Пусть подумает о своей Инесс. А он все мрачнел и мрачнел. И когда я попросил его уехать со мной, Жан стукнул кулаком по столу – он любил так делать – и рявкнул, что все уже решил. Утром он пойдет к полковнику де Дюкетту, с которым дружен, и спросит совета, как ему поступить, – ведь друг хочет дезертировать и склоняет его к этому. Или к маршалу отправится, ведь тот не знает, как его собираются предать. Жан сказал, уставившись мне в глаза, что я грязный извращенец, а не друг, и если я не уберусь сейчас же с его глаз, то он меня пристрелит. И стал оглядываться, бормоча что-то под нос и ища пистолет, а тот лежал на его мундире, брошенном в углу. Я взял оружие и спросил: «Ты это ищешь?» Он сказал: «Дай сюда», – а я вытянул руку и прицелился ему в лоб. Тут он побледнел, и я понял, что пистолет заряжен. «Скажи, Жан, – произнес я, – может, ты все-таки смог бы полюбить меня?» «Ты предатель, – ответил он, – всем сердцем тебя ненавижу». Тогда я выстрелил и лишь в следующий миг понял, что наделал.
Де Ларош облизнул пересохшие губы.
– Он упал. Я подумал, что выстрел кто-то слышал и надо быстро уходить. Я был словно пустой внутри. Ничего не стал делать, только вложил пистолет в руку Жана, в еще теплую руку… Наутро сказали, что он застрелился, был пьян. И я понял: меня никто не подозревает, а если бы вдруг что, то ведь с ним пил Задира Пьер.
– Почему вы остались в полку?
– Это было… вроде инерции. Я не понимал, куда мне ехать без Жана и зачем. Я… жалел, что убил его, но иногда не жалел вовсе. Мертвым он оставался со мной. Если бы он оказался жив, мне было бы все равно, что семья подумает, однако теперь… Я ждал первого большого сражения, чтобы исчезнуть во время него; никто не узнает, куда я делся, я стану свободен. Решат, что меня убили. Все почетно. А вы… зачем-то догнали меня.
– Вы пойдете со мною в лагерь, – буднично сказал виконт. – Не рассчитывайте, что вам удастся убежать. Если вздумаете выкинуть фокус, я прострелю вам ногу, затем свяжу вас и перекину через седло. Вы читали обо мне и знаете хотя бы приблизительно, на что я способен. В газетах далеко не все пишут, Максим. Я способен на гораздо большее.
Глава 20Венский вальс
– Он не убийца по сути своей, – продолжал Сезар, глядя куда-то в ухо маршалу Сент-Арно – когда виконт смотрел в его холодные глаза, это сбивало с мысли. – Капитан де Эмон довел Максима до состояния, в котором не контролируешь то, что делаешь.
– Вы его оправдываете?
– Никоим образом. Его можно было бы оправдать, если б он пошел и сознался сразу. Но де Ларош предпочел остаться в тени.
– Дальше.
– Дальше просто, господин маршал. Полковник написал мне, и я приехал. Де Ларош забеспокоился; он рассказал мне кое-что, дабы сбить со следа, но так как делал это впервые, то немного прокололся. Максим уже знал, что я адъютант полковника, когда вы его позвали знакомиться, – откуда? Он подслушивал разговор между вами и полковником, когда вы решали, что мен