Он умел любить так, как он умел любить. Каждый умеет только так, как ему дано, что тут скажешь? И Ласточка научилась принимать это как есть и ценить то, чего есть. Когда Гоголь не захотел или не сумел ответить на страсть и предложил бесконечную духовную близость, она ушла в это вся и отыскала в этом свою прелесть. И вот она писала, писала, писала письма.
«Молитесь за Россию, за всех тех, которым нужны ваши молитвы, и за меня, грешную, вас много, много и с живою благодарностью любящую. Вы мне сделали жизнь лёгкую; она у меня лежала тирольской фурой на плечах. А признаться ли вам в своих грехах? Я совсем не молюсь, кроме воскресения. Вы скажите мне, очень ли это дурно, потому что я, впрочем, непрестанно, – иногда свободно, иногда усиленно, – себя привожу к Богу. Я с ленцой; по утру проснусь поздно, и тотчас начинается житейская суета хозяйственная… Вы знаете сердца хорошо; загляните поглубже в моё и скажите, не гнездится ли где-нибудь какая-нибудь подлость под личиною доброго дела и чувства? Я вам известна во всей своей черноте, и можете ли вы придумать, что точно так скоро сделалась благодатная перемена во мне, или я только себя обманываю, или приятель так меня ослепил, что я не вижу ничего и радуюсь сердцем призраку? Эта мысль иногда меня пугает в лучшие минуты жизни… Вы одни доискиваться умеете до души без слов… Я ещё все-таки на самой низкой ступеньке стою, и вам еще не скоро меня оставлять. Напротив, вы более, чем когда-либо, мне нужны» [297].
Когда Александра Осиповна Смирнова покинула Ниццу, чтобы отбыть сначала в Париж и затем в очередной раз посетив некоторые другие европейские города, вернуться в Россию, в её жизни и в жизни Гоголя начинается особый период, который должен был, казалось, открыть важную и по-новому чистую страницу в их судьбах. Однако линии этих судеб расходились теперь всё дальше. И занялась вдруг столь удивительно-замысловатая пора, что в жизни обоих, и прежде всего в гоголевской жизни, смешано и переплетено оказалось несколько разных сюжетов, несколько трудных казусов и странных тем. А факты сюжетов этих порой норовят будто бы поспорить друг с другом – так всё непросто. Там очень многое скрыто в странных закоулочках. Но нам с вами нужно будет пройти по их лабиринту.
Гоголь, пройдя через историю отношений со Смирновой, пережил эмоциональную встряску, испытал нечто такое, что было подобно удару массивного метеорита о поверхность планеты, сумевшего пускай и чуть-чуть, но сместить ту планету с её прежней траектории. Изменившийся Гоголь больше никогда не вернётся к прежней интонации своих произведений, он больше не будет лёгким, источающим сарказм и самоиронию. Теперь Гоголь примется доказывать себе что-то, попытается завоевать какое-то новое величие, какое-то более высокое достоинство, более значимое. И, будучи уверен, что остаётся верным себе и своим первоначальным задачам, уйдёт куда-то очень далеко, вернуться откуда уже не сумеет.
Ничто так не травмирует душу, как несостоявшаяся любовь, не доставшаяся, прошедшая мимо. Ничто не влечёт за собой столько странных следствий, чем её осадок. Нет ничего больнее, чем пройти рядом с мечтой о любви, будучи разделённым с нею непробиваемым стеклом, будто тоской об упущенном. И нет такого средства, которое бы сумело сгладить тоску о ней. Хотя есть одно – новая любовь, другая любовь, настоящая любовь. «Но это не для меня, хватит с меня! – всякий раз думает тот, кто прошёл за тем стеклом. – Мне остаётся только искать успокоения, молиться о покое».
Гоголь и сам молился теперь, много молился, долго, часто, добросовестно. И он очень много теперь говорил о полезности молитв, много писал об этом. Им норовила овладеть теперь то ли роковая двойственность (которую спешили приписать ему некоторые наблюдатели), то ли растерянность, то ли ещё что-то, имевшее знак неопределённости, ведь, с одной стороны, сатирический писатель вдруг нацелился в патриархи, выставляя напоказ аскетизм и духовные подвиги, с другой стороны, в душе его всё более и более нарастала потребность завоевать нечто такое, чего позволит ему сделаться человеком, способным внушать великую любовь, истинную, непререкаемую. Понятное дело, что это соединялось в одно, но всё же таило в себе ужасное противоречие. И Гоголь, будто бы принявшийся строить монастырь, совсем не собирался уходить в тот монастырь, ведь в душе Гоголя, во всём его существе, кипели такие страсти, проекции которых уже скоро разрисуют его «келью» картинами весьма и весьма затейливыми.
Спор чёрного и белого, как правило, порождает серое, но только не в жизни Гоголя! Здесь скудный набор кажущихся поначалу красок сотворил удивительные метаморфозы. И когда нам говорят, что в жизни не бывает безусловно-чёрного и безусловно-белого, то ошибаются. Бывает, ещё как бывает, разве что узор, который получается в совмещении чёрных линий и белого фона, порой заставляет забыть о том, что прочие цвета отсутствуют. И вот потому, быть может, судьба брала перо и чёрным по белому писала страницы жизни и творчества Николая Васильевича Гоголя, а выходили оттенки удивительных красок, которые никому с тех пор не дают покоя, хотя прошло немало времени.
Вот и нам с вами совсем уж успокоиться пока не получится, ведь предстоит приблизиться к выяснению обстоятельств самой тонкой, загадочной и замысловатой драмы гоголевской биографии. Поначалу взглянем на всё то, что являлось предпосылками и условиями трудной задачки, но мало-помалу должны будем подойти ближе и взглянуть в обрыв, за кромку которого Гоголь сделал свой последний шаг, не сумев найти разрешения задачи.
Но хватит метафор!
Всерьёз начинать главный разговор нам нужно с того, что в конце 1840-х гг. Гоголь, кое-как оправившийся от бурь этого рокового десятилетия своей жизни, всё же поунял на какой-то срок показную страсть к монашеству и задумался о том, чтобы попытаться открыть новую страницу жизни доброго христианина, то есть обзавестись женой и семейством. Хотя пришёл он к этой мысли путями извилистыми. Не стоит и напоминать, наверное, что гоголевский путь, являвшийся дорогой к вершине, мог быть лишь серпантином.
Мечта об избраннице совместилась в сознании Гоголя со стремлением найти настоящий, живой образ Улиньки, то есть реальное воплощение женского благородства, обладательницу высокого сердца, которое было бы свободно от обязательств перед другим мужчиной. Хотя Гоголь поначалу намеревался отыскать лишь натуру на роль своей героини, и когда нашёл её, то не хотел признаваться себе, что в самом деле испытывает тягу исполнить ту обязанность доброго христианина. Когда же признался себе и ей… случилось то, что случилось.
Но пока всё ещё только начиналось, пока перед Гоголем лишь проявлялся образ его принцессы, и он даже не догадывался, кем и чем в самом-то деле является эта особа, кем она станет в его судьбе и, главное, что таится в душе её, укрытой маской изысканного, утончённого благородства.
Глава четырнадцатая. Приближаясь к принцессе
Итак, принцесса. Начнём потихонечку приближаться к их высочеству, не теряя почтения, разумеется! Что же собой представляла героиня гоголевской тайны? Было ли при первом знакомстве нечто особенное в девице этой?
Трудно сказать… на первый взгляд принцесса была именно такою, какой рисует наше воображение ту особу, чей образ возникает перед глазами, когда мы произносим это слово – princess. Аристократичная, немного капризная и томная, задумчивая, она знала несколько языков, но говорила в основном на французском. Как и положено, принцесса имела прислугу, но была с нею снисходительна и мила. Как и положено, принцесса читала романы и могла над ними всплакнуть. Как и положено, принцесса имела облик неброский, но всё же очаровывала чем-то, заставляла испытывать желание приблизиться к ней и взглянуть в её глаза.
Выискались ли сюрпризы в глубине её существа? Это главный вопрос, добросовестный ответ на который возможен лишь после долгого разговора обо всём том, в чём пребывала наша принцесса, что было условием её взросления, нюансами её происхождения, нравственных установок и моральных принципов её бытия. Разговору об этом мне предстоит посвятить несколько глав, и главный ответ удастся раскрыть лишь в самом конце книги. Пока замечу, что Анна Михайловна оказалась очень непохожа на своего брата, того, о котором мы уже вели разговор в одной из предыдущих глав. Жозеф был личностью уникальной и тонкой, обладал высокой, истинной душой. Он в общем-то и на прочих членов своей семьи был не слишком похож, или они на него. Это были иные люди, люди иного склада – великосветские аристократы до мозга костей. Главными для них были вопросы крови, хотя, как заметил классик, это самые запутанные вопросы в мире.
Однако вы вправе воскликнуть: отчего Анна Михайловна названа здесь высочеством, ведь она была сиятельством? Да, по отцу – сиятельство, однако род отца и род матери, будто нарочно изготовившись для затейливого сюжета гоголевских драм, имел весьма любопытные легенды.
Луиза Карловна, то есть мать нашей героини – гоголевской симпатии, могла являться ни много ни мало внучкой императрицы Анны Иоанновны, правившей Россией во времена галантного XVIII века и опиравшейся целиком и полностью на деятельные услуги Бирона.
Анна Иоанновна, овдовевшая через два месяца после своей свадьбы с курляндским герцогом Фридрихом Вильгельмом, всю оставшуюся жизнь была одинокой вдовой и, управляя сначала маленьким прибалтийским государством, а потом огромной Российской империей, о мужской ласке могла лишь мечтать. Хотя мужчина её мечты всегда находился рядом – царице стоило лишь протянуть руки, и он всегда способен был согреть их своим теплом. Делал он это или нет – тайна, которая принадлежит не нам.
Будучи приглашена в Петербург для того, чтобы стать российской императрицей, Анна Иоанновна подарила Бирону курляндский престол. Впрочем, он стал управлять маленьким, но гордым герцогством из города на Неве, куда последовал вслед за Анной. Здесь монархиня назначила его канцлером Российской империи.