Спустя несколько лет Виельгорским было пожаловано высочайшее прощение, и они вновь оказались при дворе, вернувшись в столичный Петербург. Здесь их светские позиции быстро восстановились, прерванная карьера графа опять пошла в гору, более того, Виельгорские стали одним из самых влиятельных семейств, вхожих в близкий круг императора Николая Павловича.
Быть может, именно это обстоятельство и способствовало первоначальному знакомству Гоголя с графом Виельгорским. Граф был библиофилом, прекрасно знал и близко общался с Жуковским и Пушкиным, и когда графу представили робкого белокурого юношу, делающего первые шаги в литературе, но подающего надежды, он стал помогать молодому дарованию в том нелегком, ох нелёгком деле – проведении рукописей через цензуру. Как мы помним, в николаевские времена последнее слово оставалось за царём, нередко он лично принимал решение, выпускать в печать то или иное произведение или не выпускать. Грибоедовскую пьесу («Горе от ума») он не пропустил, а гоголевского «Ревизора» всё же позволил. Соблаговолил Николай Павлович пропустить и первый том «Мёртвых душ». Граф Виельгорский был одним из тех, кому удалось склонить царя к разрешению гоголевской поэмы.
Гоголь тянулся к семейству Виельгорских, замечая и высоту их придворного положения, и благосклонное отношение к нему, к Гоголю. Николай Васильевич смел надеяться, что благосклонность эта может являться проявлением человеческой дружбы и привязанности, то есть настоящей, искренней дружбы, которая возникла у него с юным графом Жозефом, сыном Виельгорских.
Однако, как вынуждена будет показать история жизни нашего поэта, трагично развернувшаяся впоследствии, Виельгорские будут любить Гоголя в первую очередь за высоту его литературного положения, за его статус и популярность.
Но довольно исторически-лирических отступлений, вернёмся к хронологии гоголевской жизни.
Итак, возвращаясь в строгие временные рамки, напомню, что Николай Васильевич Гоголь, переживший нечто вроде увлечения красавицей Смирновой, расстался с нею в Ницце в начале 1844 г., и всё больше и больше начал сближаться с Виельгорскими. Смирнова сначала отбыла в Париж, потом ещё немного попутешествовала по Европе и, наконец, подалась домой, в Россию.
Гоголь, прежде очарованный Александрой Осиповной, нашёл немало теплоты и к малюткам Смирновым, то есть, сам не желая того, он тянулся в круг семьи, ощущал потребность в близости с родными душами. Однако Черноокая Ласточка была замужем, и, понятное дело, у отношений Гоголя с нею не могло быть будущего, во всяком случае, того будущего, которое Гоголь бы мог считать желанным.
Юная графинечка Анна Михайловна, в отличие от Александры Осиповны, была совершенно свободна, не помолвлена, не замужем, не связана сколь-нибудь серьёзными отношениями ни с кем, кроме него, Гоголя. И вероятно, в тот момент, когда писатель ощутил потребность в создании семьи и поначалу не осознанную, но всё более нарастающую тягу найти подругу жизни, графиня Анна предстала перед ним в желанном свете. Отношения с нею стали приобретать всё более доверительный характер. И Гоголь, находясь в Европе, в путешествиях своих, старается не терять теперь связи с Анной Михайловной; переписка их приобретает всё более любопытные черты.
Вот зимой описываемого нами 1844 г. Гоголь, поживший в Ницце, в семействе Виельгорских, уже весьма долгое время (пожалуй, более продолжительное, чем позволяли приличия), решил отправиться в Германию, чтобы обосноваться в Штутгарте, который казался Николаю Васильевичу тихим и умиротворяющим местом, идеально подходящим для того, чтобы углубиться в работу над новым вариантом второго тома «Мёртвых душ».
В Германии Гоголь рассчитывал видеться иногда с Жуковским и даже вступить с ним в нечто вроде творческого соревнования, поскольку Василий Андреевич работал в данный период над переводом «Одиссеи».
Покинув Ниццу и миновав Экс-ан-Прованс, Гоголь сел в Страсбурге на пароход, чтобы отправиться по Рейну в Дармштадт, но случилась авария – пароход ударился об арку и сломал колесо. Ничего ужасного с нашим классиком не случилось, но, привыкший отыскивать во всём суеверные знаки, он узрел в этом «указание свыше», тревожный знак.
Начавшееся путешествие и вправду не заладилось, в Штутгарте Гоголь не прижился, опять предавшись любимому делу своему – разъездам. В феврале в Дармштадт должен был приехать наследник престола и некоторые русские аристократы. Вот и Николай Васильевич направился в Дармштадт. Здесь Гоголь отыскал наконец Жуковского, и оба наших поэта решили съехаться теперь в одном месте и писать, то есть соревноваться, в полную силу. Василий Андреевич приглашает Николая Васильевича к себе во Франкфурт, Гоголь с радостью соглашается, рассчитывая прожить в загородном доме Жуковского, всё лето и всю осень, занимаясь наконец рукописью.
Однако ни одному, ни другому из наших поэтов не судьба была усидеть на месте. Жуковскому обстоятельства не давали возможности задержаться дома: то он едет в Дюссельдорф, принимая там наследника, то в Берлин для встречи с императрицей. Ну а Гоголь скучал и томился во Франкфурте, дела с поэмой не ладились, ведь вместо её новых глав он писал одно за другим письма Нозиньке, то есть Анне Михайловне Виельгорской.
В письме к ней от 12 апреля 1844 г. он мечтательно размышляет: «Ваше поприще будет даже гораздо больше, чем всех ваших сестриц. Потому что если вы обсмотритесь только хорошенько вокруг себя, то увидите, что и теперь может начаться поле подвигов ваших. Вам дано недаром имя благодать (Гоголь имеет в виду древнее значение имени Анна. – Примеч. М.А.). Вы будете точно Божья благодать для всего вашего семейства и всех вас окружающих» [302].
А.М. Виельгорская. Неизвестный художник
Молодая графиня отвечала: «Ваше совсем неожиданное письмо меня очень обрадовало, но ещё более удивило. Я прочла его раз шесть и каждый раз с новым удивлением. До сих пор я не понимаю хорошо, что вы мне пишете, по крайней мере не понимаю настоящего значения ваших слов». Но не мог же Гоголь «совершенно ошибиться на мой счет», – размышляет заинтригованная девушка. И заключает: «Мы об этом поговорим ещё в Бадене» [303].
И Гоголь собирается в путь по указанному направлению. Перед выездом Гоголь с радостью, какой-то, пожалуй, бурной радостью получает от Луизы Карловны весть о рождении её внука. Николай Васильевич в такт светлому настроению духа графини усматривает в свершившемся событии знак Божий. Гоголь не только спешит оказать участие графине, но торопится сообщить новость всем общим друзьям [304].
Ах, Гоголь снова в Бадене, опять в Бадене! Здесь он, однако, не находит желаемого, томится, ожидая Виельгорских, и, по мнению одних биографов, имеет краткую встречу с ними, по мнению других, уезжает, не дождавшись, захваченный эмоциями воспоминаний.
Владимир Шенрок замечает на этот счёт: «В Бадене Гоголю всё напоминало недавнюю жизнь вместе со Смирновой, и ему до такой степени недостает присутствия последней, что он почти тотчас оставляет этот город, как то же самое было уже и в предшествующем году, когда он жаловался Александре Осиповне в таких выражениях: «Каша без масла гораздо вкуснее, нежели Баден без вас. Кашу без масла всё-таки можно как-нибудь есть, хоть на голодные зубы; но Баден без вас просто не идёт в горло». Он же шлёт Жуковскому обещание заехать к нему по дороге в Остенеде, где намеревался дожидаться Виельгорских, чтобы пользоваться с ними морскими ваннами. Здесь наконец-то состоялось свидание с Виельгорскими» [305].
Любопытной деталью может прозвучать тот факт, что летом 1844 г. в Германии объявилась Маша Балабина, которая была теперь безумно влюблена, получив счастливую взаимность. Это случилось в России, в Петербурге, вернее, недалече от него, где Балабина повстречала молодого человека – Александра Вагнера. Чувства между ними вспыхнули почти мгновенно, но был один досадный пунктик – юноша являлся всего лишь полковым доктором, то есть от папеньки своей избранницы, от генерал-лейтенанта Балабина, далеко отстоял по положению в свете и статусу. К тому же Вагнер являлся ещё и протестантом по вероисповеданию. Да, возникло сразу несколько препятствий для брака, но Маша была настолько влюблена, что родители не решились препятствовать её выбору и, для того чтобы «поправить дела» с вопросом невысокого положения жениха, стали хлопотать для него о более престижном месте службы. Используя свои связи, они, конечно же, нашли таковое – в Департаменте железных дорог.
На новом месте службы Вагнеру предстояло войти в курс дел, набраться профессиональных знаний, для этого его направили на целый год в командировку в Европу. Но свадьбу решено было не откладывать, она должна была состояться в Германии, и, по удивительной иронии судьбы, в том самом месте, где находился в данный период Николай Васильевич Гоголь.
Тут есть один занятный момент. Дело в том, что Гоголь, написавший как-то раз очередное письмо своей бывшей ученице Машеньке, выпытывал у неё о сердечных делах, понимая, что молодая, чувствительная и чрезвычайно привлекательная барышня вряд ли долго засидится в невестах. В ответном письме Машенька, однако, отшучивалась, не говорила ничего конкретного. И лишь когда дело с будущей свадьбой уже было решённым, написала Гоголю об этом, не в силах уже скрывать своих чувств и признавшись, что испытывает невероятное счастье.
Трудно сказать, что происходило в душе Гоголя, была ли для него привязанность к Маше чем-то более значимым, чем любовь к ученице, оставалось ли в его сердце что-то серьёзное к Маше (во всяком случае, в данные времена), но, судя по их переписке и некоторым косвенным данным, Гоголь был рад устройству судьбы своей бывшей ученицы и даже помогал ей и её избраннику в улаживании проблемы с венчанием.
Для Вагнера, который принадлежал к одной из протестантских конфессий, необходимо было уладить вопрос женитьбы на православной прихожанке (это, в принципе, было допустимо, но требовало хлопот). И когда в конце июня 1844 г. состоялась встреча Гоголя с Балабиной в курортном местечке Шлангенбад (близ Висбадена), где остановились Балабины, Маша попросила Николая Васильевича помочь.