[338].
Это слова из «Авторской исповеди», которую он так и не опубликовал при жизни и которая вышла лишь после его кончины. Гоголь эту «исповедь» не опубликовал, и правильно сделал – стало бы ещё хуже. Всё было так скверно, что напоминало цугцванг – любой ход лишь ухудшил бы ситуацию в игре.
Публикация же «Выбранных мест…» явилась страшной неудачей для Гоголя, но даже гоголевская неудача стала сенсацией.
Говорить о том, чем стало «выбранное» происшествие в творческой биографии нашего классика, оставаясь его настоящим ценителем, и трудно и неловко. Однако затеял я эту главу не просто так, не с тем, чтобы потоптаться на «больном месте» гоголевского наследия, и не затем даже, чтобы всерьёз подвергнуть анализу то «удивительное противоречие», которое зияет в гражданской позиции Гоголя (хотя об этом ещё пойдёт разговор в заключительных главах), а с тем, чтобы постепенно перейти к основной, самой напряжённой, самой существенной теме моего исследования – к вопросу о том, отчего Гоголь так и не женился никогда, отчего он не сумел обрести ту единственную избранницу.
Не удивляйтесь, но именно в тот момент, когда я в очередной раз вгрызался в разбор коллизий, приключившихся вокруг «скандальных» писем, вошедших в «Выбранные места…», я окончательно уверился в правоте своей линии рассуждений, главная суть которых будет изложена в главах, посвящённых печальному финалу отношений Гоголя и Виельгорской. И, кстати сказать, разбирая всё детально и дотошно, яснее ясного понял и тот факт, что Гоголь ничего, ну ничегошеньки не мог скрыть по-настоящему и не сумел бы никак закамуфлировать словесами «нетрадиционную ориентацию», коль принадлежал бы к ней даже отчасти. Всё это вылезло бы наружу, самым ярчайшим образом, и Гоголь никак не сумел бы этого утаить, коль оно было бы фактом его душевной организации, фактом раскола его сознания (как пытался утверждать господин Карлинский).
Однако теперь мне предстоит самая трудная задача – говорить об истинных пороках Гоголя, о его настоящей, действительно тёмной стороне сознания, а точнее сказать, об изнанке. У каждого она есть, чего уж рисоваться понапрасну! Гоголь тоже имел оборотную сторону своей личности.
Так в чём же она состояла, в чём заключалась та заноза, которая не дала ему жить по-обычному, не позволила создать семью, стать тем, кого общество одобрило бы в большей степени, чем одинокого автора «Выбранной переписки…»?
Дело в том, что Гоголь был фанатик. Нет, не о религиозном фанатизме я веду сейчас речь, он был фанатично предан ещё одной, куда более существенной для его личности мании – хотел стать лучшим из лучших, самым наилучшим. Об этом он говорит и в «Авторской исповеди», и в «Выбранной переписке…», и в других местах, откровенно говорит, хотя пытается слегка приукрасить формулировки.
С самой юности Гоголь хотел возвыситься над «толпой существователей», хотел стать выше всех, ему хотелось исключительности. Гоголь обожал свой талант, причём справедливо оценивал его гигантские масштабы и стремился раскрыть его перед людьми так, чтобы этот талант стал надо всей Россией, а может, и миру светил, как путеводная звезда.
Гоголь не понимал как ни один художник не понимает, не хочет, не может понять, что талант – это одно, а человек, носитель таланта, – это другое, это две взаимосвязанные системы, но всё же нетождественные.
Он не хотел верить в то, что его ум ниже его таланта, ему оскорбительным могло бы показаться утверждение, что он обладал таким же умом, как и обычный человек, а талант жил в нём, вернее, следовал за ним, как спутник. И вот когда Гоголь брался за художественные полотна – выходили гениальные картины, но когда он писал свои обыденные соображения, формулировал свои советы, выступал с поучениями – выходило то же самое, что и у некоторых других господ дворянского достоинства. Однако талант-то у Гоголя был, более того – гений, и ещё более того – гений уникальный, непревзойдённый. Этот уникальный феномен давил на личность Гоголя, и это была тяжёлая, тягчайшая ноша.
Короче говоря, Гоголю нужно было с этим как-то быть, и он с самого начала старался лелеять свой гений, создавать ему надлежащие условия, выводить его на свет. Со стороны могло показаться, что Гоголь самолюбив, скрытен, эгоистичен, что он тщеславен, в конце концов!
Был ли Гоголь тщеславен? Может быть, и да. Во всяком случае, если судить категорично и сгоряча. Если же углубляться в этот океан дальше, то получается занятная штука. Гоголю не нужны были чины и ордена, бешеные деньги и всякие бумажки, он был равнодушен к ним, но ему нужен был титул, высочайший титул – великий князь русской словесности.
Гоголь мечтал стать лучшим, мечтал стать самым первым, мечтал быть ведущим среди ведомых. И это стремление как-то само собой, каким-то почти органичным образом, соединилось в нём, в Гоголе, со стремлением войти в высший круг аристократии и воцариться в нём в качестве авторитета.
Отчасти такую манию гоголевского сознания обусловил культ Пушкина, тот культ, которому, несмотря на свой комплекс исключительности, был подвержен Гоголь (и являлся одним из главных пророков этого культа). Пушкин был иконой, Пушкин был законодателем мод интеллектуальной сферы, Пушкин был великий князь русской культуры. Но достичь всего этого Пушкин, как казалось, не смог бы, не являясь частью высшей аристократии, частью света. Даже цензуру преодолеть было бы тяжеловато, не говоря уже о более серьёзных препонах творчеству. И вот Гоголь тянулся к Пушкину, тянулся он к свету и, как-то, может, и сам не осознавая того, потянулся к князьям и графам, к княгиням и графиням.
Гоголь любил простой народ, в самом деле любил простой наш русский народ, и малороссийскую его часть, и жителей прочих губерний, он не делил нас на племена, он мечтал о ещё более обширном объединении – всеславянском. Будет нечестностью, коль мы всерьёз станем утверждать, что он был барином в том низком, пошлейшем смысле, как те барья, что держали «гаремы пастушек». Нет и нет, Гоголь в самом деле был иным, он чуждался не только формальной греховности, он хотел быть нравственно выше, но отчего-то его человеческое измерение не давало ему возможности отказаться от впитанных с молоком матери «патриархальных устоев». Гоголь выдумывал для себя «христианские оправдания» социальной стратификации и, заставив себя поверить этим оправданиям, жаждал приобщиться к высшему кругу, жаждал стать вровень с князьями и графами, а поскольку понимал очевидный факт наличия у него художественного гения, то рассчитывал оказаться наивысшим среди них, воссияв истинной звездой, истинным бриллиантом в оправе дворянского круга.
Гоголь хотел признания, хотел славы, почёта и уважения, причём в самой высшей степени, самой яркой из степеней. Николаю Васильевичу хотелось, чтобы потомки сказали так: «Было в той христианской державе сиятельное дворянство, были князья, были графы, бароны были, а самой высшей величиной в этой высокой категории благородных людей был мудрейший Гоголь».
Гоголь хотел сказку, как и многие из нас хотят её. Он хотел жить во дворце красивой сказки, быть князем её занимательного сюжета. И вот Гоголь искал князей и княгинь наяву, а не только во сне.
Художник Гоголь в минуты, когда ему было «доверено свыше», создавал свои удивительные полотна, на которых дворяне выглядят совершенно неприглядно, то есть являют себя перед нами в истинном виде, не скрывающем тех язв, что разъедали и дворянскую среду, и русское общество, которому давно пора было освободиться от сословной стратификации, отбросить на свалку истории деление на «высших и низших», а человек-Гоголь, едва успевая отдохнуть от высокой и тяжкой работы художника, вновь принимался мечтать о титуле великого князя земли Русской. И опять же подчеркну главное: не о банальной барской участи мечтал он, всё в нем было намного более замысловатым… но вот ведь беда, несмотря на замысловатость эту, так и тянулся Гоголь к князьям и графам, всё искал их дружбы, всё хотел стать избранным членом светского круга.
Вот и женщины, те женщины, на которых обращал своё внимание Гоголь, всегда, всякий раз, были аристократками высшего круга, на других он не мог глядеть с обожанием. Не привлекали его другие, не завораживали, не были предметом мечтаний. И Гоголь искал, всё искал избранницу среди княгинь, среди графских сиятельств. Признаваться в этом открыто он не хотел, это было весьма щекотливо и неловко, ведь он был всего лишь внук полкового писаря, дворянский паспорт которого очень и очень попахивал «липой» (как и у многих других малороссийских дворян, воспользовавшихся в екатерининские времена кое-какими лазейками, позволявшими «нарисовать» дворянские документы и примкнуть к имперской аристократии).
О том, как эти дворянские документы удавалось заполучить, не без доли ехидства описал потом Вересаев, будто делая небольшой упрёк предкам Гоголя и всех этих Данилевских и Базилевских, «дворянские» роды которых появились вдруг во времена матушки Екатерины.
Но по правде-то Гоголь конечно же был великим князем. Однако был велик вне зависимости от дворянского паспорта, он сам по себе был сказочно талантливым.
Но у всякого есть свои слабости, у всякого они есть. Гоголь был тщеславен, может быть, это не так и постыдно, не так и страшно, но это в конце концов отравило ему жизнь, не позволило выжить в том противоречии, которое являлось в натуре его бытия.
Гоголь хотел любви почитателей, хотел любви всей России, много любви, очень много. И он имел право претендовать на это обожание, и оно, надо сказать, было-таки у него, у Гоголя. Но как толстовская Анна Каренина хотела всё больше и больше страсти, так и гоголевское второе «я», та часть гоголевского существа, где жило тщеславие, требовала ещё и ещё.
Когда вышли первые из по-настоящему удачных повестей Гоголя, наш поэт почти мгновенно был признан талантом, редкостным, ярким талантом; когда же вышел первый том «Мёртвых душ» он был объявлен гением, объявлен светилом, провозглашён великим творцом. Не каждый, далеко не каждый может такое выдержать. Причём Гоголь был ещё относительно молод, а это есть дополнительная опасность для возникновения «звёздной болезни». И он не уберёгся, ею заболел. Но тут таится ещё один казус, глумливый казус! Став уже признанной величиной в писательской профессии, он так и не стал для высшего света тем «комильфо», которым хотел стать. И когда Александра Осиповна, увлекшаяся им, полюбившая его человеческие качества, была заподозрена в том, что крутит с ним роман, то князь Гагарин сказал ей, что такая связь – не комильфо.