Нужно знать его скрытную натуру, чтобы оценить, насколько сильно он обнажил душу, выводя строчки того письма, на котором не посчитал возможным поставить дату. И Гоголь, по всей видимости, всё же не разорвал отношения с Виельгорской сразу же, нет, он ещё какое-то время переписывался с нею и даже хотел увидеться.
Он был очень растерян, но, по-видимому, продолжал любить свою принцессу, потому даже в ответ на циничные выпады, которые хотя и в завуалированном виде, но всё же последовали от родителей Анны Михайловны, Гоголь ещё искал общения с ней. Последующее письмо является свидетельством того, что Николай Васильевич уже оставил даже мысль о женитьбе, но привязанность свою к графинечке перебороть не смог.
Наверняка Гоголь не ожидал такого развития событий и такого отношения к себе людей, которые ещё недавно были внешне довольно милы, пристойны и даже притворялись любящими, понимающими его, убеждали, что умеют ценить его талант и понимают, чем он является на самом деле. Но вот подошёл решительный момент, но эти люди не признали его «великим князем», не сподобились сделать это.
Николай Васильевич сбит с толку, раздавлен таким отношением, он даже не может выбрать правильный тон, он готов согласиться с тем, что «нанёс оскорбление», он винится в содеянном, просит прощения.
Спустя годы, когда посмертная слава литературного таланта Гоголя будет всё более и более нарастать, всё те же Виельгорские, Соллогубы и их родственники Веневитиновы вновь и вновь с удовольствием станут рассказывать о том, что сам Гоголь сватался к их сестричке. Воспоминание об этом событии надолго сохранится в семейных преданиях родственников Анны Михайловны. Ну а пока Гоголь получает жестокий урок, и, похоже, эту науку вынести ему уже не под силу.
Теперь в жизни нашего героя начинается обратный отсчёт, жить Гоголю остаётся уже недолго. Он начинает гаснуть, на глазах угасать. Можно спорить насчёт того, была ли история с таинственным и неудачным сватовством главной и единственной причиной его гибели, но вряд ли стоит сомневаться в том, что этот удар стал роковым, явился каплей, переполнившей чашу, после чего окончательно нарушилось хрупкое равновесие гоголевского существования.
Здесь объективности ради мне следует сказать вот о чём. В гоголеведении время от времени возникает спор в отношении факта сватовства Гоголя к Виельгорской. Есть такие представители, которые по тем или иным причинам отрицают вероятность этого события, игнорируя все факты. Основывают же они своё отрицание в первую очередь на словах гоголевской сестры.
Дело в том, что существует письмо сестры писателя Анны Васильевны к А.М. Черницкой, автору работ о Гоголе, – Анна Васильевна решительно отвергла возможность сватовства. «Меня очень огорчил Шенрок, хотя ещё не читала его статьи, но из его писем узнала и писала ему, что это сватовство невероятно! Возвратясь из Иерусалима, он не в таком был настроении, говорил, что желает пожить с нами в деревне, хозяйничать, построить домик, где бы у каждого была бы своя комната… Мне кажется, он не думал о женитьбе, всегда говорил, что он не способен к семейной жизни! Я написала Шенроку об этом». Анна Васильевна не один раз выступала против такого мнения. Узнав, что Н.В. Берг предлагал Шенроку статью «Сватовство Гоголя», она писала той же Черницкой: «Я в негодовании, как ему могут это предлагать! Берется писать его биографию и совсем его не знает» [379].
Но «не знать» могли и родные Гоголя, тем более что события происходили за тысячи верст от Миргородчины и что до формального сватовства, скорее всего, не дошло. Вся драма протекала в тонкой сфере чувств, а тут Гоголь был скрытен, как никто («Ближайшему другу я не мог его поверить…»). Уж больший вес следует придать словам В.А. Соллогуба, женатого на сестре Анны Михайловны Софье и более осведомленного в семейных делах и тайнах. Анна Виельгорская, писал Соллогуб, «кажется, единственная женщина, в которую влюблен был Гоголь» [380]. И в другом месте, перечисляя недуги Гоголя, Соллогуб замечает: «Он страдал долго, страдал душевно, от своей неловкости, от своего мнимого безобразия, от своей застенчивости, от безнадежной любви…» [381]. Так или иначе, но это могла подразумеваться именно любовь к Анне Виельгорской [382].
Стоит ли комментировать негодование гоголевской сестры? Понятное дело, сестра, узнавшая о том, что могло состояться такое событие, в котором её брат делал предложение, а какая-то столичная фифа с титулом взяла и отказала, так вот, узнав о подобной оказии, сестра конечно же не захотела в это верить и посчитала гораздо лучшим сказать о том, что никакого сватовства не было и быть никогда не могло.
Есть эмоциональный возглас сестры, других же свидетельств, которые могли бы всерьёз отрицать сватовство, в нашем распоряжении нет.
Однако до сих пор отыскиваются деятели, которые с упорством, достойным лучшего применения, настаивают-таки, что гипотеза о сватовстве зиждется на шаткой основе, ведь полностью доверять словам Виельгорских, Веневитиновых и Соллогубов нельзя, ибо они – лица заинтересованные (в создании выгодной им легенды).
Что ж, этот довод можно рассматривать, ведь и в самом деле, верить словам – себя не уважать, нужно верить лишь фактам. Безоглядно доверять не стоит не только словам Виельгорских и Соллогубов, но даже и Шенроку, хотя уж он-то никак не может быть замечен в попытках делать из Гоголя романтического героя. Скорее наоборот, он отрицает даже возможность влюблённости Гоголя в Балабину. Шенрок пишет о чувственной стороне переживаний Гоголя очень скептически и ничуть не увлекаясь, считая, что он был беден на чувства. Однако факт сватовства к Виельгорской Шенрок отрицать не собирается и говорит об этом событии довольно подробно.
Но почему он делает исключение для Виельгорской, отрицая прочие (возможные) увлечения Гоголя? Дело в том, что Шенрок изо всех сил пытается быть объективным и опираться лишь на безусловные выводы, а среди фактов гоголевской биографии есть один стопроцентный, свидетельствующий в пользу того, что Гоголь питал чувства к Виельгорской и всё-таки сватался к ней. Я имею в виду то письмо, которое чуть выше процитировано мной почти полностью. Это письмо абсолютно достоверно, его подлинность никто не отрицает, оно в самом деле факт.
Трактовать же это письмо в каком-то ином смысле, кроме того, который предполагает гипотеза о сватовстве, глупо. И непонятно, зачем нужно заниматься подобной глупостью. Какая цель преследуется людьми, считающими возможным игнорировать стопроцентные факты?
Эта цель может состоять в поддержании маргинальных версий в гоголеведении, основанных на нездоровых фантазиях иных одиозных лиц. А эти фантазии могут казаться хоть сколь-нибудь убедительными только в том случае, если мы станем игнорировать факты, не один этот факт, а большое количество фактических свидетельств.
Хотя стоит заметить, что некоторая часть гоголеведов, пытающихся отрицать факт сватовства Гоголя к графине, а следовательно, и его намерение завести семью, отвергают это на том основании, что писатель, по их мнению, в принципе не мог и не хотел иметь живых человеческих стремлений, поскольку беспрестанно твердил, будто хочет стать монахом, причём собирался не фигурально, а натурально уйти в монастырь.
Этого вопроса мы уже отчасти касались, хотя здесь-то пространные объяснения и вовсе не нужны, ведь коль скоро Гоголь хотел бы уйти в монастырь, то и ушёл бы, а рассуждать теперь в сослагательном наклонении, да ещё склоняя до самой крайности, – дело пустое.
Другое дело, что часть биографов, особенно живших в прошлом и позапрошлом веках, стремились некоторым образом солидаризироваться с Гоголем, вернее, с его желанием создать из собственной биографии летопись трудного пути чистого аскета. Николай Васильевич желал, а точнее сказать – жаждал, чтобы его образ был воспринят современниками и запечатлён потомками как образ великого, наделённого блистательным талантом и дворянским, благородным происхождением целомудренного мудреца. Слово «целомудренность» здесь, конечно, может прозвучать с некоторой оговоркой, поскольку некоторые гоголевские знакомые (раннего петербургского периода) знали кое о чём, чего мы уже касались в первых главах, да и сам Гоголь на смертном одре нечаянно обронил перед Тарасенковым признание в том, что «давно уже не имел отношений с женщинами» [383]. Но, во-первых, Гоголь не мог предположить, что кто-то когда-то станет докапываться до подобных тем с таким остервенением и настойчивостью, к которой вынуждены прибегнуть мы с вами (желая развеять иные, совершенно негодные «мифы»), во-вторых, даже наличие каких-то грешков не означало невозможность раскаяния и превращения человека в обладателя чистой, целомудренной души.
«Недоразумение» же, произошедшее у Гоголя с Виельгорскими, – пунктик куда более серьёзный для Гоголя, чем иные, какие бы то ни было досадные обстоятельства. И обе «трагических» стороны «недоразумения» могли означать (в сознании самого Гоголя) выход из образа аскета. То есть Гоголь конечно же, мог полагать, что коль скоро всем и каждому станет известно о его предполагаемом сватовстве, то люди начнут по-другому воспринимать тот образ аскета, лишённого иных страстей, кроме страсти к духовному подвигу, который был важен и дорог Гоголю. Однако он понимал, что как ни крути, а предложение, которое он сделал, – это попытка стать обычным человеком (и каждый, кто узнает об этом предложении, подумает именно так). А вдобавок ко всему история-то была ещё и осложнена тем отказом, нехорошим, циничным отказом, ранившим Гоголя. Так вот сумма этих обстоятельств являлась чем-то вроде опасной угрозы для хрустальной целостности того образа, который создавал Гоголь вокруг своей особы.
Досадно для нас, но получается, что наш герой, пытавшийся создать из биографии своей «историю жития», пожалуй, перестарался, скрывая свои чувства, камуфлируя их чем-то таким, что казалось ему самому более пристойным и достойным, более соответствующим тому ореолу, который непременно должен был возникнуть вокруг него.