Так и случилось. Отвратительная птица несколько раз взмахнула крыльями и очутилась на досках перед входной дверью. Я подошел, отодвинул щеколду, толкнул дверь и увидел, что птица влетела в гостиную и уселась на бюст Паллады. Луна светила мне в спину, я видел свою тень на полу комнаты, чувствовал, что небольшой ветер заносит мелкий снег в дом, но не мог сделать и шагу, чтобы переступить порог. Я закрыл глаза, пытаясь понять, что мне делать. Зайти в дом и опять оказаться один на один с этой проклятой птицей? Нет, nevermore! Но что это? Я не подумал это, а услышал! Это кричит проклятый посланник Аида? Я открыл глаза. Передо мной плясали языки голубого пламени. Откуда это? Ах да, это снег в лунном свете! Но я знаю, что надо делать! И я знаю, что будет потом. И это единственное, что может вернуть меня к жизни! И этот шанс у меня последний!
Я закрыл дверь и задвинул щеколду. Все! Посланник ада, вестник смерти в ловушке! Я бросился к сараю, где стояла большая бутыль с керосином, который отец запас для растопки печки, нагревающей воду для теплиц. Будь прокляты эти теплицы! Нащупал в темноте холодное стекло бутыли, вытащил деревянную пробку и бросился обратно к дому. Я поливал пахучей жидкостью крыльцо, стены, окна и даже дорожку, ведущую к мостику через ручей. Наконец бутыль опустела. Я достал зажигалку, поджег лужицу на крыльце и бросился бежать. Ярдов через сто остановился и оглянулся. Дом горел. Ах, как красиво горел этот проклятый дом, который не принес счастья своим хозяевам. Трещали доски, лопались стекла в окнах и черепица на крыше. Столб огня был выше акаций, стало светло как днем! Я стоял в удалении, наслаждаясь чудовищным зрелищем разрушения, и прикрывал лицо руками от жара, который доходил даже на таком расстоянии. Вот рухнула стена и часть крыши, подняв столб красных искр. Я увидел силуэт камина, горящее кресло и тумбочку, где стоял бюст Паллады.
Но что это! Я увидел, что на бюсте сидит ворон, и огонь его не касается. Не горят его перья, я не слышу его предсмертного крика, будто он превратился в камень, которому не страшен огонь. Но вот упала тумбочка вместе с бюстом Паллады, и ворон исчез. Тут рухнула крыша и все заволокло пламенем. Я уже не различал ни камина — ни кресла, все было покрыто гудящим жарким огнем.
Все кончено! Я понял, что сделал то единственное, что мог сделать человек. Пошел вниз к ручью и дошел до мостика. Вот только не надо оглядываться! Я все сделал правильно и оглядываться не надо. Надо смотреть вперед, туда, где стояли изумленные Чарли и Линда. Я уже понял, что их выгнало из дома. И я им помог. Они еще не знают этого, но я им помог, и к ним больше никогда не будут приходить ночные страхи. Эта долина очистилась, и теперь тут смогут жить счастливые люди. Жить долго, не боясь скользких мостов, тяжелых досок и криков черных птиц.
Я подошел к соседям.
— Вы можете идти домой, она больше не придет и птица больше не прилетит, — сказал я.
— Откуда вы знаете? — прошептала Линда и оглянулась на огромный темный дом. — И что случилось с вашим домом, почему он загорелся?
— Этот дом не мог не загореться, — сказал я. — Он не был предназначен для жилья.
— Может, вы переночуете у нас? — предложил Чарли.
Я покачал головой и пошел вверх по дороге. На вершине холма я остановился и первый раз оглянулся, чтобы попрощаться с этим проклятым местом. Мне показалось, что возле моста мелькнула фигура женщины в белом платье, но потом я понял, что это просто закружились снежинки в бешеном танце, блеснув в лунном свете. Я повернулся и быстрым шагом направился к станции, где находилась маленькая гостиница, в которой можно было провести остаток ночи.
По светлым аллеям
Вдали от Москвы
Я лежал на теплой траве и смотрел, как плывут облака. Никаких мыслей в голове не появлялось, хотя целый день я пытался обо всем подумать и что-то решить. Мне сейчас было просто хорошо и хотелось, чтобы это хорошо тянулось как можно дольше.
— Ты опять обо мне всякую ерунду думаешь?
Когда я молчу, то у меня всегда слишком серьезный вид. Алена сорвала травинку и стала щекотать мне нос.
— Ну и что ты придумал? Ответы «ничего» и «я тебя люблю» не принимаются.
— Я тебя обожаю!
— Это я знаю, иначе бы сюда не приехала.
— Но я тебя правда обожаю. Всю-всю!
— У меня ноготь сломался, ты и его обожаешь?
— Его я обожаю больше других.
Я взял ее руку и стал целовать пальцы, пахнущие полынью. Алене нравилось рвать листики полыни, скручивать их и вдыхать горьковатый запах, зажмуривая глаза.
— Полынь на тебя действует, как валерьянка на кошку.
— Это плохо? Тебе мешает этот запах?
— Нет, он сразу напоминает мне тебя, и это меня возбуждает.
Алена хлестнула травинкой меня по носу и резко встала.
— Ты извращенец!
— Тебе это не нравится?
— Нравится, но я до сих пор не могу привыкнуть. Ты такой серьезный, иногда даже кажешься умным, а несешь Бог знает что! Лежи, я пошла купаться.
Я сел и стал смотреть на вечернее Плещеево озеро, на желтый песок небольшого дикого пляжика среди зарослей орешника, на маковки церквей Переславля-Залесского. Алена стояла у воды и тоже смотрела на гладь озера, где отражались начавшие розоветь облака. Она любила купаться без купальника и часто повторяла, что для полного счастья ей нужны жабры. Раздевшись и собрав волосы в пучок, Алена стала медленно заходить в воду. Наш пляжик был на мелководье, она сделала несколько шагов и обернулась.
— Я тебе нравлюсь?
— Да, я уже говорил, что обожаю тебя всю. Ты очень красивая.
— Мне приятны такие слова, но женщина после сорока не может быть красивой.
— Глупости, я не вижу у тебя недостатков.
— Значит, ты и правда меня любишь… во всяком случае, сейчас.
— Я бы сказал — на данном временном интервале.
— Мне нравится этот временной интервал. Я бы хотела жить в нем всегда.
Тут рядом со мной послышался шум. Я обернулся и увидел высокого нескладного местного парня с велосипедом. Он, не отрываясь, смотрел на Алену и шумно сглатывал.
— Интересно? — спросил я.
Парень явно не заметил меня раньше. Посмотрев в мою сторону невидящими глазами, он подхватил велосипед и нырнул в заросли кустов. Раздался треск, потом все стихло. Алена стояла по колени в воде и смеялась.
— Ты ему даже ничего посмотреть не дал!
— Я жадный!
— Ладно, такую жадность я тебе прощаю.
Она сделал несколько шагов и поплыла, осторожно разгребая воду руками, стараясь не намочить волосы.
Это было чудо, что мы были вдвоем вдали от Москвы, вдали от любопытных глаз и от пересудов за нашими спинами. Мы жили на небольшой веранде в доме бойкой старушки, которую звали баба Маша, по вечерам пили коньяк и жарили картошку с найденными грибами. Утро мы проводили в лесу, усталые приходили домой, вываливали нашу добычу на траву и звали бабу Машу. Она долго смотрела на грибы, говорила, что жарить можно все, забирала себе лисички, которые называла «зайчатками», и уходила, напевая песню про то, как «кто-то с горочки спустился». Я таскал воду из колодца, мы мыли и чистили грибы к ужину, потом перекусывали бутербродами с чаем и ложились спать.
После сна мы снова бродили по лесам и сухим болотам, собирали клюкву, иногда ездили в Переславль за продуктами, пили там кофе и купались в теплом Плещеевом озере. Вернувшись на нашу веранду, готовили ужин, ходили к соседке за свежей сметаной и парным молоком, пили с бабой Машей коньяк, а потом гуляли по деревне и наблюдали как темнеет небо и зажигаются звезды.
— Ну и как тебе в деревне? — спрашивал я Алену.
Я знал, что она не представляла себе жизни без ванны, душа, безупречных простыней и удобного матраса.
— С тобой мне все равно где жить. Несколько дней я могу пожить даже на Северном полюсе.
Мы останавливались посреди улицы и начинали целоваться.
— В деревне не принято так себя вести, — говорил я, с трудом отрываясь от теплых влажных губ.
— Мне плевать, — отвечала Алена. — Пусть завидуют!
— Но нам не восемнадцать. Чему тут завидовать?
— Мы тут уже три дня, и я все эти дни чувствую себя восемнадцатилетней.
— Такой же глупой?
— Ага!
Алена смеялась и прятала лицо у меня на груди.
— Спряталась! Так не страшно?
— Мне сейчас море по колено.
И мы снова начинали целоваться.
Алена и правда похорошела за эти дни. Исчезли темные круги под глазами, разгладились складки у рта, глаза постоянно светились какой-то радостью, на щеках часто пылал румянец.
— Тебе сейчас и правда восемнадцать, — я проводил пальцами по ее лицу.
— Это от счастья, — улыбалась она. — К сожалению, это пройдет через два дня.
— Не знаю, что будет через два дня, но сейчас ты красавица!
— Еще бы вот это укоротить, — смеялась она и проводила пальцем по своему носу.
— И не думай! — возмущался я. — Длинный нос — признак сексуальности.
— А что, сексуальность исчезнет после пластической операции?
Мы смеялись, говорили, что сильно поглупели за эти дни, и что это прекрасно, и что надо чаще сюда приезжать, потому что глупые люди самые счастливые, а нам так не хватает счастья.
Почему уходит любовь
Уходит любовь.
Ты говоришь, что все обязательно проходит и остается или привязанность, или ненависть, или безразличие?
А как удержать любовь?
Придумывать для любимой каждый день что-то новое?
Сорванный по дороге цветок, флакон ее любимых духов, новая мышка для ноутбука, жареная картошка на ужин, кафе с чашкой кофе и бокалом коньяка.
Квартира в Лондоне, шопинг-тур Париж-Милан, билеты в египетский отель на берегу моря, старенькая дача под Москвой на месяц по сходной цене, ремонт на кухне, или просто выключатель починить.
А может, просто каждое утро радоваться, что любимая проснулась.
И целовать ее перед уходом на работу.
И говорить ей, что ты ее любишь, не боясь, что это надоест.