Мама поднялась, держа в руках пустой стакан. Она слегка покачивалась, в глазах стояли слезы.
— Фрэнсис, пожалуйста… Коннор. Вы оба…
— Заткнись и пей, — прорычал отец.
Фрэнки заметила, как мама съежилась.
Неужели так было всегда? Неужели мама всегда была лишь тенью женщины, которую на плаву держат только водка и лак для волос? Разве отец всегда был тираном, который считает, что имеет право контролировать каждое действие, каждую эмоцию в этом доме?
Или все разрушила смерть Финли?
Фрэнки не знала. Ее не было здесь два года, да и до этого она горевала о брате в одиночестве, пока просто не уехала во Вьетнам и не познала там новые, совершенно другие потери.
Фрэнки хотела уйти до того, как скажет что-то ужасное.
Родители смотрели на нее как на незваного гостя. Она оставила их в гостиной и вышла из дома, хлопнув дверью. Это была не она, а ее ярость, желание выпустить все наружу, и бороться с этим не было сил. На пляже, в сгущающейся темноте, она опустилась на колени в надежде, что шум прибоя ее успокоит.
Но он напомнил ей о Вьетнаме, о Финли и Джейми, обо всех павших.
Она кричала, пока не охрипла. Злость внутри только росла.
24 марта 1969 г.
Возвращение домой обернулось дерьмовым шоу. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не чувствую себя собой.
Я все время злюсь. И обижаюсь. Родители со мной почти не разговаривают, друг с другом они говорят еще реже. Они и слышать не хотят о Вьетнаме.
Но это не самое страшное. Мне постоянно снятся кошмары, снится война. Я поднимаюсь посреди ночи, все тело болит.
Это потому, что тебя нет рядом. Я могу спать только в твоих объятиях.
Мечтаю о них, о твоем возвращении, только это и помогает держаться.
Скоро ты будешь здесь. Со мной. Я думаю о нас. О тебе. О доме. Где-нибудь за городом. Я хочу завести лошадей и собаку. И сад.
Возвращение оказалось совсем не таким, как я думала. Но это неважно. Важны только мы.
Одним прохладным вечером спустя две недели после возвращения Фрэнки сидела на террасе, поджав ноги и завернувшись в плед. На ней была рваная армейская футболка и мешковатые шорты. Одежда пахла плесенью, сыростью и пылью, но это странным образом успокаивало. Она потягивала холодный мартини и лениво смотрела по сторонам.
Она была дома, в своем саду, где скоро сиреневым цветом должна была распуститься джакаранда — садовники часами будут сгребать опавшие цветы. Этот двор словно застыл во времени, здесь ничего не менялось. Мир снаружи мог распадаться на части, но за этими стенами всегда царили тишина, спокойствие и коктейли. Может, поэтому люди и возводят стены — чтобы спрятаться и не видеть.
Последние несколько дней вся семья старательно проводила политику разрядки — о войне никто не говорил. Фрэнки ненавидела каждую секунду этого представления, стыд родителей словно раздевал ее догола, терпеть вечно она не сможет. Нужно было продержаться до возвращения Рая. Она не говорила с родителями о Рае и об их чувствах, она вообще ни о чем с ними не говорила. Только о погоде, еде и саде. Всегда нейтральные темы. Это был единственный способ держать себя в руках.
— Назову его «Побережье», — сказал папа, держа во рту сигарету и наливая «Манхэттен». — Или «Утес».
Фрэнки слушала, как отец говорит про работу, и делала вид, что ей интересно.
Она старалась как могла, старалась быть той, кого они растили, кого хотели видеть. Она не суетилась, почти всегда молчала, не вспоминала войну. Вела себя хорошо. Ее молчание их, похоже, нисколько не смущало.
В этом напускном спокойствии было что-то опасное. Словно каждое проглоченное слово медленно отравляло ее изнутри.
Она сосредоточилась на мартини. Уже втором. Пила и думала, что на войне могла бы убить за этот ледяной напиток.
Папа подошел к проигрывателю и поменял пластинку. Заиграли «Девочки из Калифорнии».
— Выключи это дерьмо, — прорычала Фрэнки.
Родители замерли и уставились на нее.
— Кем ты себя возомнила? — спросил папа.
Фрэнки резко поднялась.
Она чуть не прокричала: «Посмотри на меня! Это я».
— Я здесь, папа, — сказала она, голос дрожал. — Это я, твоя дочь, которая вернулась с войны.
Он повернулся к проигрывателю и занялся стопкой пластинок.
Фрэнки чувствовала, как внутри снова закипает ярость, переполняет ее, рвется наружу.
Она подошла к бару, схватила бутылку джина и, громко хлопнув дверью, направилась в спальню.
Приют Святой Елизаветы. Я сижу на холодном каменном полу, на руках Мэй, я глажу ее мягкие волосы. Где-то вдалеке жужжат вертолеты. Слышны выстрелы.
Бомба разрывает каменные стены, осколки летят во все стороны. Слышны детские крики.
Еще одна бомба.
Я смотрю вниз. Мэй плавится прямо в моих руках. Повсюду огонь.
Фрэнки с криком проснулась, сердце колотилось, пот тек градом.
Она вывалилась из комнаты в тишину спящего дома.
На часах пять двадцать три.
Она подошла к телефону на кухне, подняла трубку и набрала номер Барб. Конечно, придется отвалить кучу денег, междугородние звонки стоят дорого, но ей была нужна ее лучшая подруга.
Барб ответила после второго гудка:
— Алло?
— Привет, — тихо сказала Фрэнки. Прижав трубку к уху, она сползла по стене и села на линолеум. — Я… тут решила позвонить. Узнать, как ты. Как мама?
— Фрэнки? Как дела?
— Давай не обо мне. Я знаю, как ты скучаешь по брату…
— Фрэнки, все хорошо?
Фрэнки замотала головой.
— Нет, не хорошо, — прошептала она.
— Я получила письмо. Твои правда всем рассказывали, что ты учишься за границей? Кошмар.
— Ага, — выдохнула Фрэнки.
— Черт, это ужасно, — сказала Барб.
— Как прошло твое возвращение? Плохо?
— Ага, но у мамы в квартале полно ветеранов. Врать мне не приходится. Я знаю одно: через это нужно пройти, нужно потерпеть. Продержаться. Со временем все наладится.
Это слегка обнадежило Фрэнки.
— Скоро вернется Рай. Как-то так. Знаешь, если он предложит переехать к нему, я соглашусь.
— Ты? — рассмеялась Барб. — Где же наша мисс Сначала Кольцо?
— Ее больше нет, — сказала Фрэнки.
— Да уж. Жизнь слишком коротка, нам ли не знать. Закатишь вечеринку в честь его приезда? Может, мне удастся уломать Этель на путешествие в ваш Ла-ла-лэнд.
— Я как-то не думала о вечеринке.
— Мы обе знаем, как тяжело возвращаться. Тортик точно не повредит.
Фрэнки задумалась. Вечеринка в честь приезда.
— Его отец живет в Комптоне. Может, мы что-то организуем.
— Вот это настрой!
— Спасибо, Барб. Я знала, что ты вытащишь меня из этой трясины.
— А для чего еще нужны подруги?
Они поболтали еще пару минут, и к тому времени, как Фрэнки повесила трубку, в голове созрел план.
Может, это плохая мысль.
А может, гениальная.
Она точно не знала.
Знала только, что теперь, когда Барб предложила устроить вечеринку, у нее появилась цель.
Она надела расклешенные джинсы и тунику с поясом, которые купила для нее мама. Затем позвонила в справочную и выяснила адрес автомастерской «Стэнли и Мо».
В девять утра, ничего не говоря родителям, она, нарядная и накрашенная, выехала со двора на нежно-голубом «жуке», который ей подарили на шестнадцатилетие.
На пароме она открыла окно и впустила свежий воздух. Она слышала грохот тяжелых машин и стук отбойных молотков — строили мост из Сан-Диего в Коронадо, нововведение, за которое папа неустанно боролся. Впервые за долгое время в ней поселилась надежда. Желание двигаться. Она сейчас — как в ее любимом стихотворении «Желаемое»[33] — готова была двигаться к цели.
На материке она включила радио, послышался хриплый голос Джека Вулфмана. Фрэнки стала подпевать. «Крим». «Кантри-Джо-энд-зе-Фиш». «Битлз». Музыка Вьетнама.
Свернув в Комптон, она снизила скорость. После восстания в Уоттсе прошло несколько лет, но следы этого смутного времени — заколоченные окна, разбитые веранды, граффити — никуда не исчезли.
На стенах пустых магазинов и закрытых ресторанов красовались черные кулаки, нарисованные баллончиком. Повсюду признаки бедности.
Никому не нужные ржавые машины с треснувшими окнами, без шин и дисков на заброшенных стоянках. Обветшалые дома, давно нуждающиеся в покраске. По улице бродят чернокожие мужчины в черной одежде и черных беретах.
Автомастерская «Стэнли и Мо» была устроена в здании заправочной станции сороковых годов, рядом большой гараж. На воротах гаража красной краской было написано: «Не работает». Во дворе повсюду валялись смятые пивные банки. Мусорный бак заполнен доверху.
Мимо шли трое чернокожих парней. Один из них на секунду остановился, глядя на Фрэнки, а затем поспешил за приятелями.
Она заехала на пустую парковку и вылезла из машины.
Где-то залаяла собака. Из выхлопной трубы раздался хлопок — словно звук выстрела.
Спокойно, Фрэнки. Дыши. Это всего лишь машина. Не минометный обстрел.
Она подошла к мастерской, на вид совершенно заброшенной. На окнах рабица и фанера, под окнами кто-то нарисовал знак «сила пантер». Надпись была размазана, как будто ее пытались стереть, но в итоге махнули рукой.
Она постучала в дверь.
— Убирайтесь, — заорали внутри.
Фрэнки открыла дверь, в нос ударил запах прокисшего пива и сигарет.
— Здравствуйте.
Она шире распахнула дверь и переступила порог.
Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте.
Единственная лампа горела на металлической картотеке, заваленной стопками бумаг. Стена рядом была увешана старыми пин-ап календарями — лицами другой эпохи. Бетти Грейбл, Рита Хейворт.
На другой картотеке стоял телевизор с антенной, перед ним на стуле с колесиками сгорбился пожилой мужчина. Он смотрел «Как вращается мир».