смеешь говорить о Финли? — Фрэнки кипела от гнева. — Ты его настоящий убийца. Он пошел на войну ради тебя, он хотел, чтобы ты им гордился. Может, скажешь ему, что это не поможет? Ах да, он ведь мертв.
— Выметайся, — сказал отец почти шепотом. — Выметайся из этого дома и не возвращайся.
— С удовольствием, — прошипела Фрэнки.
Она сорвала со стены фотографию брата и вышла из кабинета.
— Верни ее!
— И не подумаю. Он не останется в этом лицемерном доме. Ты убил его, папа. Как ты с этим живешь?
Она бегом поднялась в спальню, покидала вещи в дорожную сумку, взяла сумочку.
На улице она почувствовала укол сожаления, снова полились слезы. Господи, как же ей надоело плакать. Как надоели все эти жуткие перепады настроения. Она не должна была говорить этих ужасных вещей своему отцу.
Она бросила сумки и фотографию Финли на заднее сиденье «жука», залезла внутрь и захлопнула дверцу.
Она знала, что едет слишком быстро, но все равно жала на газ. Отдышаться никак не получалось. Она убегала, спасалась, словно героиня фильма ужасов, но опасность была не сзади, она засела внутри нее и пыталась вырваться. Фрэнки понимала, что если это случится, то произойдет нечто страшное. Стоит на секунду расслабиться, как ярость и боль уничтожат ее.
Она потянулась за сумочкой и попыталась найти в этом хаосе сигареты.
Из маленьких черных колонок заиграла музыка. «Разожги во мне огонь». И тут ее накрыло — она потеряла себя, Вьетнам, своих любимых. Слезы застилали глаза, но вытереть их она не могла. Она нажала на газ, хотя собиралась сбавить скорость.
Что-то мелькнуло.
Вспышка.
Свет фонаря. Прямо перед машиной пробежала собака.
Фрэнки вильнула и так резко затормозила, что ударилась головой о руль.
Где она?
Она медленно пришла в себя и увидела смятый капот «жука».
Она врезалась в фонарный столб и вылетела на обочину.
Она могла кого-то убить.
— Господи… — выдохнула она со страхом и облегчением. Все тело трясло. Ее мутило.
Так продолжаться не может. Ей нужна помощь.
К родителям возвращаться нельзя. Не сейчас, а может, и никогда — после того, что она наговорила отцу.
Она завела «жука» и дала задний ход. Машина с трудом выехала на дорогу.
На траве сидела собака и смотрела прямо на нее.
Фрэнки ненавидела себя сильнее, чем когда-либо. Она была голодная, усталая и пьяная. Пьяная, но все равно села за руль.
Она съехала на обочину и вышла, оставив ключи в машине. Бдительные жильцы незамедлительно сообщат в полицию о разбитом «фольксвагене». Там позвонят формальному владельцу, Коннору Макграту, и он увидит пустой разбитый автомобиль.
Она надеялась, что это его напугает. (В кого она превратилась, если хочет сделать больно собственному отцу?)
Фрэнки закинула сумку за спину и зашагала по улице.
Сев на паром, она заметила, что все на нее пялятся, и только тогда вспомнила, что на ней до сих пор белая окровавленная форма.
В туалете Фрэнки переоделась в джинсы и футболку. Она забыла взять с собой обувь, поэтому так и осталась в белых ботинках, забрызганных кровью.
На материке она дошла до автобусной остановки. Каждый шаг давался все труднее, она чувствовала себя маленькой, никчемной, потерянной.
Одинокой.
Где ей могут помочь?
В голову пришло только одно место.
Она села в автобус, проехала пару остановок и вышла рядом с поликлиникой Союза ветеранов.
Больница была закрыта. Фрэнки села на лавочку перед входом. Она беспокойно курила одну сигарету за другой, снова и снова прокручивала в голове ужасные вещи, которые видела, говорила и делала.
В восемь тридцать в здании зажегся свет. На стоянку начали заезжать машины.
Фрэнки зашла внутрь. Широкий вестибюль переходил в коридор, стены выкрашены в бежевый. На сиденьях, сгорбившись, сидели мужчины: одни помоложе, с длинными волосами и в потрепанной одежде (армейские рубашки с коротким рукавом или рваные футболки, джинсовые куртки), другие постарше — наверное, ветераны Корейской или Второй мировой. Еще пара человек нервно ходили взад-вперед.
Фрэнки подошла к стойке регистрации.
— Я… Мне нужна помощь, — сказала она. — Со мной что-то не так.
Женщина за стойкой подняла на нее глаза:
— Какая помощь вам нужна?
Фрэнки приложила руку ко лбу, на котором после аварии налился синяк. Головная боль мешала думать.
— Я… (Сошла с ума. Помешалась. Что еще?) Мои мысли… Я злюсь, и плачу, и… Недавно мой парень погиб на войне.
Женщина в недоумении уставилась на нее.
— Что ж. Знаете, это ведь больница для ветеранов.
— Да, точно. Я ветеран Корпуса армейских медсестер. Только что из Вьетнама.
Женщина недоверчиво на нее посмотрела.
— Доктор Дерфи в своем кабинете. До девяти утра он свободен. Думаю, вы могли бы…
— Спасибо.
— Третья дверь слева.
Фрэнки пошла по широкому коридору, на пластиковых сиденьях под портретом Ричарда Никсона сидело еще больше мужчин. Она рассматривала плакаты и брошюры, которые предлагали ветеранам самую разную помощь: трудоустройство, государственное пособие, образование и переподготовку.
Фрэнки остановилась у двери доктора Дерфи, глубоко вдохнула и постучала.
— Войдите.
Она открыла дверь и вошла в тесный кабинет. За столом, на котором царил полнейший беспорядок, сидел пожилой мужчина, он годился ей в дедушки. Повсюду громоздились стопки бумаг. На стене за его спиной висел плакат с изображением котенка, который повис на одной лапе, а внизу надпись: «Держись».
Доктор посмотрел на нее сквозь очки в черной оправе с толстыми стеклами, словно сделанными из бутылки колы. Те клочки волос, что еще не выпали, он зачесал на одну сторону и, кажется, сбрызнул лаком. Клетчатая рубашка была застегнута до самого воротничка.
— Здравствуйте, юная леди. Вы заблудились?
Фрэнки устало улыбнулась. Какое облегчение наконец оказаться здесь. Сказать «Мне нужна помощь» и получить ее.
— Заблудилась, но теперь я в правильном месте. Наверное, нужно было прийти раньше.
Он прищурился, взгляд его медленно пополз вниз — с ее лица к мятой футболке и джинсам, к забрызганным кровью ботинкам.
— Девушка за стойкой сказала, что у вас есть время до девяти. Я могла бы записаться, но мне нужна помощь прямо сейчас, если вы не возражаете.
— Помощь?
Она опустилась в кресло перед ним.
— Я два года провела на войне. В апреле должен был вернуться мой парень, но он погиб, вместо него прибыла телеграмма «С прискорбием сообщаем». А то, как люди к нам относятся. Нам нельзя говорить о Вьетнаме. Мы служили своей стране, а теперь нас называют детоубийцами. Мой отец на меня даже не смотрит. А еще меня уволили с работы за то, что я слишком хороша, за то, что я спасла парню жизнь. Ну и похоже, что я совсем не могу справляться с эмоциями после возвращения. Либо вою как банши, либо заливаюсь слезами. Моему отцу было так стыдно, что он рассказывал всем, будто я во Флоренции. — Все это она выпалила на едином вдохе и обессиленно умолкла.
— У вас сейчас менструация?
Фрэнки понадобилось несколько секунд, чтобы осознать вопрос.
— Я же сказала, что проблемы у меня из-за Вьетнама, а вы спрашиваете об этом?
— Вы были во Вьетнаме? Дорогая, во Вьетнаме не было женщин. Вы думаете о том, чтобы навредить себе? Или окружающим?
Фрэнки медленно встала. Это казалось совершенно невозможным.
— Вы не будете мне помогать?
— Я помогаю ветеранам.
— Я и есть ветеран.
— Вы воевали?
— Нет. Но…
— Видите? У вас все наладится. Поверьте. Идите домой. Встретьтесь с друзьями. Снова влюбитесь. Вы молоды. Просто забудьте о Вьетнаме.
Просто забудьте. Это твердили все.
Но почему у нее не получается? Доктор был прав. Она не воевала, не была ранена, ее не пытали.
Но почему она не может забыть?
Фрэнки развернулась и вышла из кабинета. У стены под недремлющим оком Никсона все так же сидели мужчины. В вестибюле она заметила таксофон, тут же подумала о Барб и остановилась.
Только лучшая подруга могла вытащить ее из этой бездны отчаяния.
Она подошла к телефону и выбрала звонок за счет вызываемого абонента.
Барб ответила после второго гудка:
— Алло.
— Это телефонист. Вы согласны оплатить звонок от Фрэнки Макграт?
— Да, — быстро сказала Барб.
Телефонист переключил линию.
— Фрэнки? Что случилось?
— Прости. Я знаю, что это ужасно дорого…
— Фрэнсис. Что случилось?
— Я… не знаю, Барб. Мне совсем тяжко. Я словно рассыпаюсь на части. — Она хотела выдавить смешок, чтобы все звучало не так страшно, но у нее не получилось. — Родители меня выгнали. Я разбила машину. Меня уволили с работы. И все это за последние двадцать четыре часа.
— Ох, Фрэнки…
Жалость в голосе Барб разрушила остатки самообладания. Фрэнки заплакала и остановиться уже не смогла. Да, она была жалкой.
— Мне нужна помощь.
— Где ты?
— В бесполезной поликлинике для ветеранов.
— Рядом есть где остановиться?
Фрэнки не могла думать. Она плакала.
— Фрэнки?
Она вытерла глаза.
— Рядом есть мотель «Хрустальный пирс». Мы с Финли катались там по пирсу…
— Иди туда. Сними номер. Поешь что-нибудь. И никуда не уходи, ладно? Я уже еду. Слышишь?
— Барб, перелет слишком дорогой…
— Никуда не уходи, Фрэнки. Сними номер в «Хрустальном пирсе» и оставайся там. Поняла меня?
В дверь постучали.
Фрэнки села, и ее тут же затошнило. На ковре рядом с кроватью валялась пустая бутылка.
— Открой чертову дверь, Фрэнки.
Барб.
Фрэнки сонно оглядела комнату — пустая бутылка из-под джина, переполненная пепельница и пакет из-под чипсов.
Неудивительно, что ей так плохо.
Она добрела до двери и открыла.
На пороге стояли Барб и Этель, на лицах беспокойство.
— Я не знаю, что со мной не так, — пробормотала Фрэнки. Голос прозвучал хрипло. Она снова кричала во сне.