А вот Афанасий Фет в своих воспоминаниях отметил и отрицательное влияние, которая оказала на Николая Николаевича служба на Кавказе: «К сожалению, этот замечательный человек, про которого мало сказать, что все знакомые его любили, а следует сказать – обожали, приобрел на Кавказе столь обычную в то время между тамошними военными привычку к горячим напиткам. Хотя я впоследствии коротко знал Николая Толстого и бывал с ним в отъезжем поле на охоте, где, конечно, ему сподручнее было выпить, чем на каком-либо вечере, тем не менее, в течение трехлетнего знакомства, я ни разу не замечал в Николае Толстом даже тени опьянения. Сядет он, бывало, на кресло, придвинутое к столу, и понемножку прихлебывает чай, приправленный коньяком».
Но это было позже. А пока Николай Николаевич не был известен тем знаменитостям, которые сделали о нем такие отзывы. Пока была впереди дорога на Кавказ.
Н.Н. Толстой. Неизвестный художник
О чем думал Лев Толстой во время поездки? Это мы можем узнать из его произведений. Вот «Казаки», кавказская повесть, датированная 1852 годом: «Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались от него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал к Кавказу, тем отраднее становилось ему на душе. “Уехать совсем и никогда не приезжать назад, не показываться в общество, – приходило ему иногда в голову, – А эти люди, которых я здесь вижу, – не люди, никто из них меня не знает, и никто никогда не может быть в Москве в том обществе, где я был, и узнать о моем прошедшем. И никто из того общества не узнает, что я делал, живя между этими людьми”».
В «Казаках» он выражал свои мысли, именно свои, что видно из дневников кавказского периода. Только в повести они стройнее, четче, ведь повесть – это не спешные наброски для себя. Он писал об Оленине:
«И совершенно новое для него чувство свободы от всего прошедшего охватило его, когда он оказался между этими грубыми существами, которых он встречал по дороге и которых не признавал людьми наравне с своими московскими знакомыми. Чем грубее был народ, чем меньше было признаков цивилизации, тем свободнее он чувствовал себя. Ставрополь, чрез который он должен был проезжать, огорчил. Вывески, даже французские вывески, дамы в коляске, извозчики, стоявшие на площади, бульвар и господин в шинели и шляпе, проходивший по бульвару и оглядевший проезжего, – больно подействовали на него. “Может быть, эти люди знают кого-нибудь из моих знакомых”, – и ему опять вспомнились клуб, портной, карты, свет… От Ставрополя зато все уже пошло удовлетворительно: дико и сверх того красиво и воинственно. И Оленину все становилось веселее и веселее. Все казаки, ямщики, смотрителя казались ему простыми существами, с которыми ему можно было просто шутить, беседовать, не соображая, кто к какому разряду принадлежит. Все принадлежали к роду человеческому, который был весь бессознательно мил Оленину, и все дружелюбно относились к нему».
Для путешествия Лев Толстой с братом избрали водный путь до самой Астрахани, а далее иного транспорта, кроме почтовых, и не было. В Астрахань прибыли 27 мая 1851 года. В тот же день Лев Толстой отправил письмо своей любимой тетушке Татьяне Александровне Ергольской: «Дорогая тетенька! Мы в Астрахани и отправляемся в Кизляр, имея перед собой 400 верст ужаснейшей дороги. В Казани я провел неделю очень приятно, путешествие в Саратов было неприятно; зато до Астрахани мы плыли в маленькой лодке, – это было и поэтично, и очаровательно; для меня все было ново – и местность, и самый способ путешествия. Вчера я послал длинное письмо Машеньке (сестре, Марии Николаевне. – Н.Ш.), в котором описываю ей свое пребывание в Казани; не пишу об этом вам, чтобы не повторяться, хотя и уверен, что вы не будете сличать писем. До сих пор я очень доволен своим путешествием, вижу многое, что возбуждает мысли, да и самая перемена места очень приятна. Проездом в Москве я абонировался, поэтому книг у меня много, и читаю я даже в тарантасе. Затем, как вы отлично понимаете, общество Николеньки весьма способствует моему удовольствию. Не перестаю думать о вас и о всех наших, иногда даже упрекаю себя, что покинул ту жизнь, которая мне была дорога вашей любовью; но я только прервал ее, и тем сильнее будет радость вас снова увидеть и к ней вернуться».
М.Н. Толстая
Письма к «Ростовской Соне»
Настало время сказать несколько слов о Татьяне Александровне Ергольской, тетушке, которую особенно уважал и любил Лев Толстой, и которой писал множество писем в юности и молодости.
Вспомним роман «Война и мир». Вспомним Соню, бедную девушку, живущую в графской семье Ростовых. Именно Татьяна Ергольская стала прототипом Сони. В дворянской России в богатых семьях нередко жили бедные родственники – постепенно даже укоренилось само понятие – «бедный родственник». Не оттуда ли и блюдо пошло – «бедный дворянин», которое, кстати, имело и еще одно, более старое название – «бедный рыцарь»?
Татьяна Александровна происходила из древнего дворянского рода Ергольских, получившего название от реки Ерги, на которой располагалось имение. Река является притоком Северной Двины, а образовывается путем слияния множества ручьев и не имеет точной точки истока.
Были в роду Ергольских воеводы и государственные деятели. За заслуги им жаловались в разные времена земли в Боровском и Мещовском уездах Калужской губернии.
Татьяна Александровна воспитывалась в семье казанского губернатора Ильи Андреевича Толстого. Род-то был богатый, да вот беда – после смерти матери Татьяны Александровны отец женился на другой женщине, которая не приняла падчериц. Сестры Татьяна и Лиза оказались сиротами. Вот тут-то и занялись ими богатые родственники. Уж по большому желанию или нет – история умалчивает, – только процедура распределения сестер была не из лучших. Две тетки определили, кто и кого будет воспитывать, по жребию. Написали на бумажках имена Татьяны и Лизы, поочередно достали их из коробки. Так Татьяна оказалась воспитанницей родителей отца Льва Николаевича Толстого. Дальней родственницей она приходилась бабушке Льва Николаевича Пелагее Николаевне Толстой, происходящий из древнего и славного рода Горчаковых. Дедом будущего писателя был Илья Андреевич Толстой, тоже рода знаменитого и славного.
Татьяна Александровна воспитывалась в семье вместе с детьми Толстых, в числе которых был и Николай Ильич – будущий отец Льва Николаевича. В детстве вместе играли, а как подросли, Татьяна полюбила Николая Ильича. И Николай полюбил славную девушку. Вот тут родители его и заволновались. Они и слышать не хотели о браке – какой уж там брак с бесприданницей, когда и сами на грани разорения. Для Николая Ильича родители видели лишь один выход, спасающий от финансовой катастрофы. Нужно было жениться на богатой невесте. Чин он имел не такой уж высокий – подполковник в отставке, да и должность не слишком денежную – смотритель солдатских сирот в приюте. Вот и женился по расчету. Правда, брак оказался счастливым, да вот только недолгим. Детей Николая Ильича постигла нелегкая участь – та же, что и его возлюбленную родственницу Татьяну – рано остались сиротами. Сначала их воспитывали в Ясной Поляне. Затем они оказались в Казани у младшей сестры отца Пелагеи Ильиничны, в замужестве Юшковой.
Удивительной была судьба Татьяны Александровны. На ее глазах любимый человек, Николай Ильич, женился на Марии Николаевне Волконской. Тут бы горевать да горевать. Но она взяла себя в руки и не только не дала волю ревности, но напротив, сумела принять и это испытание. Она сумела полюбить жену Николая Ильича так же, как и его детей.
Татьяна Александровна была прекрасно образована, начитана, ее письмо отличалось литературным стилем, ее музицирование восхищало всех, кому посчастливилось слушать прекрасные мелодии.
Не случайно Лев Николаевич в свои юные и молодые годы писал ей большие и обстоятельные письма, причем она долгое время оставалась едва ли не его основным корреспондентом.
Правнук Льва Николаевича Толстого Илья Владимирович Толстой в своей книге «Свет Ясной Поляны» привел трогательные факты отношения своего прадеда к Татьяне Александровне Ергольской. Он рассказал, что Лев Толстой уже в детстве пробовал свои силы в творчестве, писал стихи, «в которые он со всей своей непосредственностью и искренностью вкладывал чувства, теснившие его душу. В день ангела Татьяны Александровны он написал:
Пришел желанный день счастливый,
И я могу Вам доказать,
Что не дитя я молчаливый,
Когда меня ласкала мать.
Теперь я ясно понимаю
Все, что Вы сделали, я знаю:
Для нас пожертвовав собой
И добрым сердцем, и душой…
Теперь еще раз, может быть,
Фортуна к нам опять заглянет,
Веселье прежних дней настанет
И мы счастливо будем жить…
В другой раз он написал небольшое сочинение на французском языке, которое назвал «Любовь к Отечеству» и сделал надпись: «Моей дорогой Тетеньке».
Сочинение начиналось так: «Мы все должны любить свое Отечество, потому что здесь мы получили жизнь, впервые увидали свет, здесь получили первый материнский поцелуй, и здесь протекли первые годы нашего детства. Отечество всегда найдет горячих защитников, готовых для его спасения, защищая его, отдать свою жизнь. Эта любовь к Отечеству не может никогда угаснуть в наших сердцах».
К Татьяне Александровне Лев Толстой испытывал самые трепетные чувства. Он часто говорил о том огромном влиянии, которое она оказывала на него. Отмечал: «…Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви… Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни».
Не случайны были стремления к творчеству и у Льва Толстого, и у его братьев и сестры. Илья Владимирович Толстой отметил: «В учении и воспитании Татьяна Александровна старалась следовать тем же принципам, которых придерживалась графиня Мария Николаевна – мать детей, но, конечно, стесненная в средствах, должна была ограничиваться теми возможностями, которые ей были предоставлены. Так же как Мария Николаевна, она поощряла детей и приучала пересказывать прочитанное, писать сочинения, много времени проводила в играх, разговорах на разные темы.