Вот на дочери такой серьезной дамы и женился Оголин, впоследствии ставший сенатором и сохранивший дружбу со Львом Толстым.
Словом, оба жениха – и Лев Толстой и Александр Оголин – по разным причинам так и не стали мужьями дочерей помещика Молоствова. Но Зинаида оставила заметный след в сердце Льва Николаевича. Недаром он часто вспоминал ее на Кавказе, недаром с нее писал своих героинь.
Мы уже видели, какие письма адресовал Толстой Татьяне Александровне Ергольской. Но писал он и Пелагее Ильиничне Юшковой, о которой вспоминал: «Добрая тетушка моя, чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною». Ну что ж, тут ведь, пусть и не слишком нравственная, но забота о племяннике, опасения, что кинется, сломя голову, в женитьбу и… Кстати, мать Ивана Сергеевича Тургенева Варвара Петровна, получив недостоверную информацию о том, что сын стал любовником супруги Федора Ивановича Тютчева, приветствовала эту связь. Тоже из опасений неверных шагов в женитьбе – уже был опыт любви сына к белошвейке. Правда, Тургенев никогда не был любовником жены Тютчева, он просто однажды во время пожара на пароходе, оказал ей, путешествующей с дочерьми, помощь.
Собственно, в России подобные связи особенно и не порицались, так, слегка осуждались для порядку… Конечно, до такого цинизма как во Франции – вспомним романы Оноре де Бальзака – дело не доходило. Но… Опять же вспомним, какие слова вложил Лев Толстой в уста Пьера Безухова, прямо заявившего Анатолю Курагину: «Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге, – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!..»
Кавказ в первый момент несколько разочаровал Льва Толстого.
Писателю важно не только видеть людей, говорить с ними, вникать в их дела. Ну и, конечно, нельзя забывать, что писатель – дитя природы, писатель – певец природы. Станица располагалась на местности совсем не живописной. Низкий левый берег Терека. Лесные заросли вокруг. Прорубленные просеки – дороги, соединяющие с другими станицами прямиком и с таким расчетом, чтобы эти коммуникации не простреливались.
Да, это совсем не те виды, которые посчастливилось наблюдать Пушкину, оживлять их на страницах «Кавказского пленника».
…Кавказ,
Где пасмурный Бешту, пустынник величавый,
Аулов и полей властитель пятиглавый,
Был новый для меня Парнас.
Забуду ли его кремнистые вершины,
Гремучие ключи, увядшие равнины…
Это Пятигорск. Со склонов горы Машук вид открывается на дальние дали, где…
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом…
Впрочем, Лев Толстой еще увидит и Машук, и Эльбрус, и «Бештау величавый».
А пока – служба, хоть он и не призван на нее официально. Он зачислил себя в защитники Отечества сам.
Офицерская жизнь беспокойна. Она еще более беспокойна там, где и без того покоя не жди. Прибыли, осмотрелись, вернее, осмотрелся брат. И вдруг – назначение в небольшой поселок Старый Юрт, что близ Горячеводска.
Поселок, основанный в 1705 году близ Грозненской крепости, находился на вероятных путях набегов коварных горцев. В письме Татьяне Александровне Ергольской (1792–1874), своей троюродной тетке Лев Толстой рассказал о Старом Юрте: «Едва приехав, Николенька получил приказ ехать в Староюртовское укрепление для прикрытия больных в Горячеводском лагере… Николенька уехал через неделю после своего приезда, я поехал следом за ним, и вот уже три недели, как мы здесь, живем в палатках, но так как погода прекрасная и я понемногу привыкаю к этим условиям, мне хорошо. Здесь чудесные виды, начиная с той местности, где самые источники; огромная каменная гора, камни громоздятся друг на друга; иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие висят на большой высоте, пересекаемые потоками горячей воды, которые с грохотом срываются в иных местах и застилают, особенно по утрам, верхнюю часть горы белым паром, непрерывно поднимающимся от этой кипящей воды. Вода до такой степени горяча, что яйца свариваются (вкрутую) в три минуты. В овраге на главном потоке стоят три мельницы одна над другой. Они строятся здесь совсем особенным образом и очень живописны. Весь день татарки приходят стирать белье и над мельницами, и под ними. Нужно вам сказать, что стирают они ногами. Точно копающийся муравейник. Женщины в большинстве красивы и хорошо сложены. Восточный их наряд прелестен, хотя и беден. Живописные группы женщин и дикая красота местности – прямо очаровательная картина, и я часто часами любуюсь ею».
В «Казаках» Лев Толстой подробно описал те места, в которых ему довелось служить: «Вся часть Терской линии, по которой расположены гребенские станицы, около восьмидесяти верст длины, носит на себе одинаковый характер и по местности, и по населению. Терек, отделяющий казаков от горцев, течет мутно и быстро, но уже широко и спокойно, постоянно нанося сероватый песок на низкий, заросший камышом правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий левый берег с его корнями столетних дубов, гниющих чинар и молодого подроста. По правому берегу расположены мирные, но еще беспокойные аулы; вдоль по левому берегу, в полуверсте от воды, на расстоянии семи и восьми верст одна от другой, расположены станицы. В старину большая часть этих станиц были на самом берегу; но Терек, каждый год отклоняясь к северу от гор, подмыл их, и теперь видны только густо заросшие старые городища, сады, груши, лычи и раины, переплетенные ежевичником и одичавшим виноградником. Никто уже не живет там, и только видны по песку следы оленей, волков, зайцев и фазанов, полюбивших эти места».
Вскоре после рейда, в котором довелось участвовать в качестве добровольца, Толстой подал прошение о поступлении на военную службу. Прошение было принято, но ему указали солидный перечень документов, которые необходимо предоставить для решения вопроса. Тогда-то он и оказался в Пятигорске, городе, тесно связанном с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.
Видимо, именно в то время он наслушался всяческих бредней и пасквилей, порочащих имя поэта, именно тогда нашлись заинтересованные лица, убедившие его в невиновности Мартынова. Годы спустя Лев Николаевич принимал у себя в Ясной Поляне сына коварного убийцы. Сын же всю жизнь свою посвятил клевете на Лермонтова и обелению своего отца.
Пятигорск. Художник М.Ю. Лермонтов
Пять месяцев Лев Толстой жил в Пятигорске, пять месяцев гулял по парку «Цветник», заглядывал в грот Лермонтова и грот «Дианы», понимался по каскадной лестнице к Академической галерее, охотился в лесных чащах, которыми поросли склоны горы Машук. Старожилы показывали место «дуэли Лермонтова», точнее, не место, а места, поскольку так следствие и не пришло к точному определению, где же все-таки произошло убийство. Да и как определить, если мнимые секунданты, названные Мартыновым впопыхах уже после убийства, так и не смогли показать, где же состоялась «дуэль», путались в своих ролях и в том, на чем добирались на склон Машука.
Долгими вечерами Толстой работал над новыми своими произведениями. Он замыслил большой роман, который представлялся ему в четырех частях – «Детство», «Отрочество», «Юность» и «Молодость». Работа шла споро. Писать о мирном времени в сложной обстановке – ведь и Пятигорск находился не так уж далеко от линии огня – было приятно. Хоть и в Пятигорске не было комфортных условий, а все же спокойнее жилось даже в простой крестьянской избе. Вдохновляло то, что ведь и Лермонтов создавал здесь свои произведения, причем создавал их далеко не в фешенебельных гостиницах.
Осенью Льва Николаевича пригласили на экзамены в Тифлис. Переезд, сложный переезд, волнения, ответы на поставленные вопросы. Толстой с задачей справился и вскоре был зачислен юнкером в четвертую батарею 20 – й артиллерийской бригады, в которой и начинал свою добровольную боевую деятельность. Вернулся на берег Терека и обустроился в станице Старогладовской.
К лету 1852 года он завершил «Детство», первую книгу автобиографической тетралогии. Она известна нам как трилогия, потому что четвертую книгу романа «Четыре эпохи развития» Лев Толстой так и не написал.
Станица Старогладковская. Художник Е. Лансере
Об этом он сообщил в январе 1852 года из Моздока своей троюродной тетке Татьяне Александровне Ергольской: «Пройдут годы, и вот я уже не молодой, но и не старый в Ясном – дела мои в порядке, нет ни волнений, ни неприятностей; вы все еще живете в Ясном. Вы немного постарели, но все еще свежая и здоровая. Жизнь идет по-прежнему; я занимаюсь по утрам, но почти весь день мы вместе; после обеда, вечером я читаю вслух то, что вам не скучно слушать; потом начинается беседа. Я рассказываю вам о своей жизни на Кавказе, вы – ваши воспоминания о прошлом, о моем отце и матери; вы рассказываете страшные истории, которые мы, бывало, слушали с испуганными глазами и разинутыми ртами. Мы вспоминаем о тех, кто нам были дороги и которых уже нет; вы плачете, и я тоже, но мирными слезами… Я женат – моя жена кроткая, добрая, любящая, и она вас любит так же, как и я. Наши дети вас зовут “бабушкой”; вы живете в большом доме, наверху, в той комнате, где когда-то жила бабушка; все в доме по-прежнему, в том порядке, который был при жизни папа, и мы продолжаем ту же жизнь, только переменив роли; вы берете роль бабушки, но вы еще добрее ее, я – роль папа, но я не надеюсь когда-нибудь ее заслужить; моя жена – мама…»
Но пока Лев Толстой находился на Кавказе, где принимал участие в боевых действиях, а потому в любую минуту его грандиозные планы на будущее семейное и будущее творческое могла оборвать вражья пуля. Его первые опыты жизни и любви не сделали жизнь настолько привлекательной, чтобы опасаться за нее. Конечно, пройдут годы, и эти представления изменятся, но пока вот так писал он в своем дневнике: «Надо признаться, что одно из главных стремлений моей жизни было увериться в чем-нибудь твердо и неизменно. Неужели с годами рождаются и сомнения? В дневнике я нашел много приятных воспоминаний – приятных только потому, что они воспоминания. Все время, которое я вел дневник, я был очень дурен, направление мое было самое ложное; от это