«Она. Я знаю, зачем вы повторяете то, что уже сказали: вам неловко быть одному, и вы видите, что мне неловко, – так чтобы казаться нам занятыми, вы заговорили. За это внимание вас очень благодарю, но можно бы сказать что-нибудь поумнее.
Я. Это правда, ваше замечание верно, но я не знаю, отчего вам неловко; неужели вы думаете, что ежели вы одни, то я стану вам говорить такие вещи, которые будут вам неприятны? И чтобы доказать вам, как я готов жертвовать своими удовольствиями для вас, что как мне ни приятен наш теперешний разговор, я стану говорить громко. Или вы начинайте.
Она. Ну, давайте!
Я только что приводил рот в порядок, чтобы сказать какую-нибудь такую вещь, при которой можно бы было думать об одном, а разговаривать о другом, как она начала разговор громкий, который, по-видимому, мог бы продолжаться долго; но в таком положении самые занимательные вопросы падают, потому что продолжается тот разговор. Сказавши по фразе с каждой стороны, мы замолчали, попробовали еще говорить, опять замолчали. Тот разговор.
Я. Нет, никак нельзя говорить, так как вам, я вижу, неловко, лучше бы, если б воротился ваш муж.
Она (громко). Человек, где Иван Иванович? Попроси их сюда. – Ежели бы кто не верил, что есть такие тайные разговоры, то вот доказательство.
“Я очень рад, что мы теперь одни, – продолжал я тем же способом разговаривать, – я вам заметил уже, что вы меня часто оскорбляете своим недоверием. Ежели я нечаянно дотронусь до вашей ножки своей ногой, вы сейчас спешите извиняться и не даете мне времени сделать того же, когда я только что, разобрав, что это действительно ваша нога, хотел извиниться. Я за вами не могу поспеть, а вы думаете, что я неделикатен”.
Муж пришел. Мы посидели, поужинали, поговорили, и я поехал домой в половине первого».
Вот и весь набросок. Писал его Толстой три дня, с 26 по 28 марта.
О Луизе известно немного. Родилась она в 1825 году и была на три года старше Льва Николаевича. Любила играть разные роли в домашнем театре, устроенном в усадьбе Волконских Ермолово на Вологодчине, куда Луиза с мужем перебралась в 1855 году.
В романе «Война и мир» мы находим описание Лизы Болконской, супруги князя Андрея, очень похожее на то, что сделано в рассмотренном выше наброске: «Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. […] Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкой на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто все, что она ни делала, было partie de plaisir (фр. увеселение. – Н.Ш.) для нее и для всех ее окружавших».
С Лизой Болконской понятно. Луиза, видимо, сразу поняла, с кого написана супруга князя. После выхода романа она написала письмо Льву Николаевичу, в котором просила открыть ей секрет, кто же является прототипом князя Андрея.
В письме от 3 мая 1865 года Лев Николаевич ответил: «Очень рад, любезная княгиня, тому случаю, который заставил вас вспомнить обо мне, и в доказательство того спешу сделать для вас невозможное, т. е. ответить на ваш вопрос. Андрей Болконский – никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить. […] Но как я сказал, в доказательство того, что я желаю сделать для вас невозможное, я постараюсь сказать, кто такой мой Андрей.
В Аустерлицком сражении, которое будет описано, но с которого я начал роман, мне нужно было, чтобы был убит блестящий молодой человек; в дальнейшем ходе моего романа мне нужно было только старика Болконского с дочерью; но так как неловко описывать ничем не связанное с романом лицо, я решил сделать блестящего молодого человека сыном старого Болконского. Потом он меня заинтересовал, для него представлялась роль в дальнейшем ходе романа, и я его помиловал, только сильно ранив его вместо смерти. Так вот вам, любезная княгиня, совершенно правдивое, хотя от этого самого и неясное объяснение того, кто такой Болконский. Но он мне теперь еще приятнее, что подал случай написать вам и напомнить о себе и моей неизменной дружбе к вам и вашему семейству».
С кого списан подвиг князя Андрея при Аустерлице?
Некоторые исследователи называют конкретного героя войны 1805 года прототипом Андрея Болконского. Впрочем, Толстому, конечно, виднее. Однако вспомним роман «Война и мир» и описание ранения Андрея Болконского во время критического момента сражения и обратимся к книге русского военного историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского «Описание первой войны императора Александра с Наполеоном в 1805 году», в которой рассказано о подвиге зятя Михаила Илларионовича Кутузова: «Громады французов валили на высоте с разных сторон. Кутузов понесся вперед и был ранен в щеку. Любимый зять Кутузова, флигель-адъютант граф Тизенгаузен, со знаменем в руках повел вперед один расстроенный батальон и пал, пронзенный насквозь пулею».
Не правда ли, знакомая картина? Биографы свидетельствуют, что Лев Толстой знал об этом подвиге, а прекрасно выписанное в романе теплое отношение Кутузова к Андрею Болконскому имеет под собой основу.
Только в романе Андрей Болконский остается жив и ему даже как бы помощь французы оказали и сам Наполеон проявил внимание. Но так бывало только в книгах и кино. Ну а настоящая правда жизни заключена в судьбе Федора Ивановича Тизенгаузена, который после тяжелого ранения лежал в доме деревенского кузнеца на занятой французами территории без всякой медицинской помощи. При нем находился один только верный слуга, который отыскал его на поле боя и вынес в ближайшую деревеньку. Французы раненых не жаловали. Документально подтверждено, что в Москве они сожгли заживо 15 тысяч раненых в Бородинской битве русских солдат и офицеров, которые не подлежали транспортировке и были оставлены в надежде, что «просвещенная Европа» поступит с ними так, как всегда поступало с ранеными противниками русское воинство.
Тизенгаузен, по свидетельству слуги, очень сильно страдал от тяжелой раны около трех суток, мужественно перенося боль, а когда скончался, слуга похоронил его на кладбище близ деревни Силничка (Штрасендорф) в Моравии.
После окончания войны прах Тизенгаузена был перезахоронен в Ревельском Домском соборе. Русским городом Ревелем в ту пору, как известно, назывался нынешний Таллин.
Ну а на кладбище деревни Силнички, на месте первоначального погребения Тизенгаузена был установлен крест и постамент, на котором начертано: «Здесь покоится адъютант русского царя граф Фердинанд Тизенгаузен, кавалер орденов св. Анны и Марии Терезии, родился 15 августа 1782 года, скончался в этом доме 4 декабря 1805 года от ран, полученных в битве под Аустерлицем. Умер смертью героя».
Тизенгаузена, конечно, нельзя считать прототипом Андрея Болконского, ибо описан в романе лишь подвиг адъютанта Кутузова, а герой романа подан совершенно иным человеком. Но сам по себе факт интересен.
Ну а нам остается только констатировать факт. Да, Лев Толстой был увлечен Луизой Волконской и, возможно, он ее тоже интересовал, поскольку есть некоторый данные и о том, что горячей любви к мужу она не испытывала. Это был какой-то особенный, мимолетный роман, роман взглядов, многозначительного молчания при встречах, даже когда они оставались наедине, это был роман ничего не значащих разговоров. Словом, почти что детский роман. И дело даже не в том, что он ничем не окончился. В то время романами считались даже такие, которые, перефразируя Степана Щипачева, можно охарактеризовать одной-двумя фразами, приносили «вздохи на скамейке и… прогулки при луне». Движение чувств, биение сердец! Вот главное. Ну а близких отношений могло и не быть. То есть, любовью называлась любовь, а не физические упражнения, зачастую не имеющие к чувству любви никакого отношения.
И вот ведь… Взгляды робкие, разговоры ни о чем и молчание обо всем, а какой след в памяти! Спустя год, в нелегкой военной обстановке, Элиза Волконская снова ожила в сердце Толстого, и он писал о ней, хотя спокойных дней, а тем более ночей на Кавказе не было.
Никаких оснований полагать, что увлечение молодости имело продолжение, нет. Известно, что троюродный брат Толстого, Александр Алексеевич Волконский, ушел из жизни в 1865 году, когда Лев Николаевич уже был женат, а Луиза Ивановна пережила супруга на двадцать пять лет и умерла в 1890 году.
Лев Николаевич холостяковал до 1863 года, до 35 лет, и у него еще было впереди много увлечений и любовных приключений, но мы вернемся на Кавказ, в тот период его жизни, когда проходило становление будущего великого писателя и выздоровление его от всех трудноизлечимых болезней высшего света, в котором варился он в годы юности и ранней молодости.
Создание образа супруги
В дневнике видна одна главная идея: избавление от тщеславия, которое подавляло собой и портило все наслаждения, и поиск средств избавиться от него. Толстой отметил: «Я перестал писать дневник почти уже семь месяцев. Сентябрь провел я в Старогладковской, то в поездках в Грозную и Старый Юрт; ездил на охоту, волочился за казачками, пил, немного писал и переводил. В октябре месяце я с братом поехал в Тифлис для определения на службу. В Тифлисе провел месяц в нерешительности: что делать, и с глупыми тщеславными планами в голове. С ноября месяца я лечился, сидел целых два месяца, то есть до нового года, дома; это время я провел хотя и скучно, но спокойно и полезно – написал всю первую часть. (Роман «Четыре эпохи развития. Детство» – вторая редакция