Но основы знаний Толстой получил и мог позволить себе заниматься вещами посторонними. Он оценивал обстановку, но не всегда верно.
21 октября записал: «Много прожил я жизни в эти дни. Дела в Севастополе все висят на волоске».
Волнует его и вопрос личного проекта журнала: «Пробный листок нынче будет готов…» и он опять мечтал ехать.
Ну и опять о своих грехах: «Я проиграл все деньги в карты». Из чего следует очередное «заклинание»: «Важнее всего для меня в жизни исправление от лени, бесхарактерности и раздражительности».
И лишь 2 ноября 1854 года в Одессе он делает запись, посвященную боевым действиям в Крыму, и впервые не говорит о своих недостатках, а лишь беспокоится, успеет ли принять участие в обороне города. Он делает вывод, который впоследствии станет основой основ нравственного характера его батальных произведений: «Велика моральная сила Русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к Отечеству, восставшее и вылившееся (из) несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, a энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства».
И волнения истинного патриота, такого, каким он показал себя еще в самом своем детском сочинении, дарованном Татьяне Александровне Ергольской: «Я не успею приехать раньше 5 – го, но мне чудится, что я еще не опоздаю».
20 сентября. «Утро хлопотал о деньгах и переводе». А между тем 13 (25) сентября 1854 года в Севастополе было объявлено осадное положение. Этот день считается началом 349 дневной героической обороны города.
Против Русского гарнизона Севастополя, насчитывавшего 18 тысяч солдат и матросов, союзники сосредоточили 60 тысяч человек. Общая же численность войск союзников в Крыму была доведена до 120 тысяч.
Севастополь был подготовлен к обороне со стороны моря. Его прикрывали 13 береговых батарей. Но союзники уже имели на вооружении паровые корабли, более маневренные и подвижные. Опасаясь их прорыва на внутренний рейд, в результате чего гарнизон оказался бы полностью отрезанным, командованием было принято решение перегородить вход в бухту. С этой целью были затоплены 5 из 14 парусных линейных кораблей и 2 из 7 парусных фрегатов. Остальные корабли принимали участие в обороне своими орудиями.
Французский главнокомандующий, узнав о затоплении флота, вспомнил 1812 год и воскликнул: «Это начало Москвы!» Интересно, вспомнил ли он, чем окончилось вступление Наполеона в Москву?
Союзники, однако, не решились наступать на город с севера, поскольку в этом случае на их фланги и тыл могли воздействовать основные силы русских войск. Они предприняли глубокий обход и через Инкерман подошли к городу с юга. Англичане заняли Балаклаву, а французы – Камышовую бухту.
Государь же, правильно оценив, что судьба войны теперь решается в Крыму и не просто в Крыму, а именно в Севастополе, отправил в эту славную русскую твердыню своих младших сыновей Николая и Михаила. Великий Князь Николай Николаевич по прибытии в Севастополь обнял Тотлебена и сказал: «Государь приказал мне вас поцеловать!»
Но вести из Крыма были неутешительными. 31 октября Государь писал: «Не унывать… Скажите вновь всем, что я ими доволен и благодарю за прямой Русский дух, который, надеюсь, никогда в них не изменится. Пасть с честью, но не сдаваться и не бросать…». А 23 ноября он признавался в письме: «Хотелось бы к вам лететь и делить участь общую, а не здесь томиться беспрестанными тревогами всех родов».
Севастополь оказался в критическом положении. Однако союзники некоторое время медлили и не решались сразу начать штурм. Между тем начальником обороны города 8 (20) сентября был назначен контр-адмирал В.А. Корнилов, а начальником обороны Малахова кургана – контр-адмирал В.И. Истомин. Эскадрой командовал вице-адмирал П.С. Нахимов. Они начали деятельную подготовку к обороне города и с помощью населения сумели в кратчайшие сроки создать по чертежам Государя семикилометровый оборонительный рубеж с восемью бастионами и промежуточными укреплениями.
А между тем Лев Толстой все-таки добился перевода и отправился в Крым. Его путь лежал через Одессу. Там он узнал новые факты о боевых действиях в Крыму.
2 ноября 1854. Одесса: «Со времени десанта англо-французских войск, у нас было с ними 3 дела. Первое, Алминское, 8 сентября, в котором атаковал неприятель и разбил нас, 2 – е, Дело Липранди 13 сентября, в котором атаковали мы и остались победителями, и 3 – е ужасное дело Даненберга, в котором снова атаковали мы и снова были разбиты. Дело предательское, возмутительное. 10 и 11 дивизия атаковали левый фланг неприятеля, опрокинули его и заклепали 37 орудий. Тогда неприятель выставил 6000 штуцеров, только 6000 против 30 тысяч. И мы отступили, потеряв около 6000 храбрых. И мы должны были отступить, ибо при половине наших войск по непроходимости дорог не было артиллерии и, Бог знает почему, не было стрелковых батальонов. Ужасное убийство. Оно ляжет на душе многих! Господи, прости им. Известие об этом деле произвело впечатление. Я видел стариков, которые плакали навзрыд, молодых, которые клялись убить Даненберга. Велика моральная сила Русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся несчастий России, оставить надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, a энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства.
В числе бесполезных жертв этого несчастного дела убиты Соймонов и Камстадиус. Про первого говорят, что он был один из немногих честных и мыслящих генералов Русской армии; второго же я знал довольно близко: он был членом нашего общества и будущим издателем Журнала. Его смерть более всего побудила меня проситься в Севастополь. Мне как будто стало совестно перед ним».
Смертельно раненный генерал-лейтенант Федор Иванович Соймонов (1800–1854) был начальником 10 пехотной дивизии. Он с самых первых дней участвовал в Дунайской кампании, отличился под Силистрией и Журжей. И вот смертельно ранен в Инкерманском сражении.
Толстой спешил. Морского пути в Севастополь уже не было. Оставался путь через Перекоп. Перед отъездом записал: «английские пароходы продолжают блокировать Одессу».
Характерна запись: «Море, к несчастию, тихо».
Да, к несчастию. Парусный флот сильно уступал паровому, которому штиль не помеха, а даже подмога.
Забегая вперед, необходимо отметить, что ни на один штурм враг так и не решился, пока был жив император Николай I, и лишь после его смерти штурмы последовали один за другим, хотя с помощью штурмов взять Севастополь так и не удалось. Наши войска сами оставили одну сторону Севастополя – южную – когда там защищать уже было нечего – все превращено в выжженную равнину.
Н.Д. Тальберг привел в своей книге «Русская быль» намеренно забытые факты, касающиеся деятельности императора Николая I в то нелегкое для России время: «Государь все силы отдавал борьбе с врагами. Известные историки признают правильность советов и приказаний, которые он давал Паскевичу, адмиралу князю Меншикову, князю Горчакову и другим». А П. Бартенев, знаменитый издатель «Русского архива», отметил: «Знаменитые редуты, давшие возможность Севастополю так долго сопротивляться, возведены не только по указаниям Государя, но по его собственным чертежам». Николай Павлович питал особую любовь к инженерному делу. Сколько он полезного сделал для совершенствования этого дела! Недаром Н.Д. Шильдер назвал его творцом самостоятельного развития русского Инженерного корпуса.
Лев Николаевич Толстой понимал, что в Севастополе опасно, но спешил. Он стремился к большому, важному делу. Переживал, что не успеет к штурму, который готовят союзники.
Он спешил не писать о боевых действиях, а воевать, и в то же время записывал все, что слышал по пути в Крым, в Севастополь. Путь лежал через Николаев, Перекоп, Симферополь. В Севастополь прибыл 7 ноября.
Подвиги наших войск восхищали, и Толстой отмечал в дневнике: «На перевозе в Николаеве лоцман рассказывал мне, что 26 было дело, на котором отличился Хомутов, взял будто пропасть пленных и орудий, но что 26 – го из 8000 наших воротились только 2 тысячи. В Николаеве офицер подтвердил эти слухи».
Генерал-от-кавалерии Михаил Григорьевич Хомутов, наказной атаман Донского казачьего войска, не раз направлял своих подчиненных для обороны побережья Кавказа и Крымского полуострова. В сражении при Альме 8 сентября участвовал капитан 2 ранга Хомутов, который и взял много пленных.
В Крым были передислоцированы из состава Дунайской армии 11 – я под командованием генерал-лейтенанта Прокофия Яковлевича Павлова 1 – го и 12 – я под командованием генерал-лейтенанта Павла Петровича Липранди (1796–1864), впоследствии генерала от инфантерии. Они прибыли перед началом Инкерманского сражения 24 октября и вместе с 10 – й пехотной дивизией составили 4 – й пехотный корпус. Командир 10 – й пехотной дивизии генерал-лейтенант Ф.И. Соймонов погиб в этом сражении.
Впоследствии П.П. Липранди предложил и с успехом выполнил план сражения при Балаклаве.
Много подвигов совершали казаки, с удалью которых Лев Толстой был знаком еще по боевым действиям на Кавказе. Один из примеров храбрости Лев Толстой записал со слов лоцмана: «Еще рассказывал мне лоцман анекдот про казака, который поймал арканом и вел аглицкого князька… (Казаки-пластуны придумывали всякие способы для захвата пленных. Одним из этих способов было стаскивание часовых с редутов при помощи арканов с особым крючком – См. Н.В. Берг, «Записки об осаде Севастополя»