В начале 1856 года пришлось побывать в родных краях. Тяжело болен был брат Дмитрий. Он был при смерти. Лев Толстой пишет: «Мне ужасно тяжело. Я не могу ничего делать, но задумываю драму…»
А 2 февраля – снова Петербург. Там Толстой узнает о смерти брата. И записывает:
«…Вечером захожу к Тургеневу…». Тургенев представляется уже маститым писателем. Он на десять лет старше Толстого, почти ровно на десять лет… ему тридцать восьмой год. После встречи записывает: «Мои главные недостатки – привычка к праздности, беспорядочность, сладострастие и страсть к игре. Буду работать против них».
В этот период складывались долгие и сложные отношения с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Дневник пестрит записями: «6 февраля. Был у Тургеневых. Почему-то стыдлив и нахален». «7 февраля. Поссорился с Тургеневым…» 19 февраля «…Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». «12 марта 1856. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся». «20 апреля. Был у […] Тургенева и очень весело болтал с ним». «25 апреля. […] Был у Тургенева с удовольствием. Завтра надо занять его обедом». «5 мая. Был обед Тургенева, в котором я, глупо-оскорбленный стихом Некрасова, всем наговорил неприятного. Тургенев уехал. Мне грустно тем более, что я ничего не пишу». «31 мая. Спасское-Покровское…В 5 – м часу утра поехал верхом к Тургеневу. Приехал в 7, его не было дома, болтал с Порфирьем и дописал в памятной книжке. Дом его показал мне его корни и много объяснил, поэтому примирил с ним. Он приехал, я позавтракал, погулял, поболтал с ним очень приятно и лег спать. Разбудили меня к обеду». «2 июня. Спасское-Лутовиново…Очень хорошо болтали с Тургеневым…»
Ну и далее в том же духе.
Сладострастие кажется непобедимым
Мирная обстановка снова вернула к постоянным размышлениям над отношениями к женщинам:
Лев Толстой писал: «Уважение к женщинам. Есть 3 рода отношений к женщинам. Одних уважаешь почему-нибудь – иногда по пустякам, за связи, к стыду – выше себя – несчастье. – Иногда любишь, ценишь, но третируешь ребенком – несчастье. Иногда уважаешь так, что больно несогласие в мнениях и хочется спорить – хорошо».
И снова погоня за женщинами: «7 февраля…у меня девка».
Но пока еще эпизодически, ведь служба не окончена. 8 февраля Толстой отметил: «Завтра на службу», а 9 февраля – «…был в Ракетном Заведении на весь день».
Но и литературная работа нарастает: «12 февраля запись: «Окончил Метель, ей очень довольны». 19 февраля: «…изучал характер русской толпы, слушающей оратора».
Впрочем, служба уже занимает совсем немного времени. А потому появляются первые оценки столичных женщин: «Моя барышня Пейкер даровита чрезвычайно, но притворно, хотя и хорошо, смеется. – Другая, отличный голос, но злоупотребляет вибрированием. Волконской хочется влюбиться, а она думает, что ей хочется, чтоб в нее влюбились».
Непросто вчерашнему армейскому офицеру, пусть даже снискавшему пока еще небольшую, но известность в литературных кругах и постепенно завоевывавшему читателей, влиться в так называемый высший свет столичного общества. Да еще такому, как Толстой, ведь он не уставал повторять в дневнике о том, что слишком скромен и нерешителен даже с провинциальными барышнями. А каково с петербургскими?!
Он ведь с весны 1851 года и по конец 1855 года, то есть без малого пять лет варился в обществе совершенно особом, отличном от общества столичного, да и вообще общества городского. Там он в грубоватом офицерском коллективе сумел утвердиться, даже постепенно начал решительно выступать против некоторых ложных устоев, против хозяйственных преступлений, как, например, обкрадывание солдат. Но здесь все по-иному. Часто гадают биографы: отчего все-таки Толстой не женился сразу, если чувствовал такую необходимость в соответствующем общении с женщиной? Да потому, что несколько робел в отношениях со светскими львицами, даже очень молоденькими, но уже прошедшими столичные университеты общения с возможными женихами.
Видно, что общение с прекрасным полом не очень удавалось. Недаром 21 марта Лев Толстой написал: «Я решаюсь ехать в деревню, поскорей жениться и не писать более под своим именем. А главное – всегда и со всеми быть сдержанным и осторожным в разговоре. Деятельность, чистосердечие, довольство настоящим и снискивание любви. Главная моя ошибка в жизни состояла в том, что я позволял уму становиться на место чувства и то, что совесть называла дурным, гибким умом, переводить на то, что совесть называла хорошим. Отчего любовь, находящаяся в душе, не находит удовлетворения при столкновении с человеком, который возбуждает ее. – Самолюбие уничтожает ее. Скромность есть главное условие sine qua non (фр. необходимое условие. – Н.Ш.) для взаимной любви».
В мужском коллективе было проще, хотя в основном этот коллектив был сугубо штатским.
Однажды Лев Толстой, случайно прочел письмо сотрудника «Современника» М.Н. Логинова. Логинов в оскорбительной форме писал о Толстом. Лев Николаевич отметил в дневнике: «Третьего дня нечаянно прочел письмо Лонгинова и послал ему вызов. Что будет, Бог знает; но я буду тверд и решителен».
Некрасову пришлось применить большие усилия, чтобы предотвратить дуэль.
По-прежнему тянуло к женщинам, но если в боевой обстановке трудно было решить этот злободневный вопрос, хотя Толстой решал его и там, то в Петербурге, а затем и в Москве с этим было гораздо проще. Разумеется, не с барышнями из высшего света.
21 апреля Толстой записал: «Вел себя отвратительно, после Некрасовского обеда шлялся по Невскому и кончилось баней. Ужасно! Но наверно последний раз. Это уже не темперамент, а привычка разврата. Даю себе правило: не пить никогда больше 1/2 рюмки водки, рюмки крепкого и стакана слабого вина».
Видимо, выпивка повинна, что Толстой окунулся в пучину, как он выразился, разврата.
24 апреля. «Был у Кутлера и видел славную девочку, его belle soeur (невестку или своячницу. – Н.Ш.)».
В Петербурге Толстой задержался надолго. Хотел решить все вопросы, в частности со своей отставкой, но еще 8 апреля получил ответ, в котором говорилось, что отставку можно получить очень нескоро.
Ну что ж… Вернулся к тому, от чего уезжал весной 1851 года на Кавказ. Пошли записи в дневнике: «Вечер пробыл у Толстых, читал «Гусаров». Там есть Мальцова, милая и почему-то ужасно смешная женщина – наивность какая-то 35 – летняя, непритворная и старушечьи морщинки и пукли. Да, лучшее средство к истинному счастию в жизни – это: без всяких законов пускать из себя во все стороны, как паук, цепкую паутину любви и ловить туда все, что попало, и старушку, и ребенка, и женщину, и квартального».
13 мая отмечено: «Поехали в Павловск. Отвратительно. Девки, глупая музыка, девки, искусственный соловей, девки, жара, папиросный дым, девки, водка, сыр, неистовые крики, девки, девки, девки! Все стараются притвориться, что им весело и что девки им нравятся, но неудачно. В вагоне взбесили меня пьяные, лихие штатские из немцев, которые хотят кутить как офицеры».
15 мая. «Никогда не упускай случаев наслаждения и никогда не ищи их. – Даю себе правило на веки никогда не входить ни в один трактир и ни в один бордель».
Впрочем, подобные слова Толстой давал по разным поводам и не раз.
12 мая Лидия Дмитриевна Шевич, урожденная Блудова (1815–1882) написала Льву Толстому: «Во вторник я проведу последний вечер перед отъездом у папиньки; приезжайте к нему также, граф, чай пить (только не поздно), чтобы мне с Вами проститься». Лидия Дмитриевна – вдова Егора Ивановича Шевича (1808–1849). К ней относится запись от 15 мая: «У Блудовых (то есть у папеньки. – Н.Ш.) Лидия конфузила меня своим выражением привязанности. Я боюсь, что это мешает мне видеть в ней много дурного; простились с ней».
Ну что ж, вдова, красавица, ведь она из фрейлин! Ну а старше? Так тринадцать лет – не так уж и много. Вон Тургеневу мать рекомендовала завести любовницу постарше, да и самому Толстому то же самое тетка советовала.
Перед отпуском 16 мая Толстой, как сам отметил в дневнике, «ездил к Константинову» по служебным делам. Константин Иванович Константинов (1819–1871), выпускник Петербургского артиллерийского училища, в 1849 году был назначен командиром Петербургского ракетного заведения, а с 1850 года стал еще и членом Ученого морского комитета, с 1851 года – член Комитета по устройству электрического телеграфа. Изобретатель, автор ряда научных статей по боевому применению новых артиллерийских систем. У Льва Толстого были некоторые предложения по совершенствованию организации боевых действий артиллерии. Он еще жил своим недавним военным прошлым… даже писал: «Одно из главных зол, с веками нарастающих во всевозможных проявлениях, есть вера в прошедшее. Перевороты геологические, исторические необходимы. – Для чего строят дом в 1856 году с греческими колоннами, ничего не поддерживающими?»
Но уже звало его будущее – будущее литературное, творческое и будущее семейное. Он провел бурные дни в обеих столицах. Но сказать, что сильно преуспел в соблазнении женщин своего круга, вряд ли можно. Разве что принять во внимание, что он не хотел раскрывать имена своих пассий из высшего света. Да и не просто это – иметь какие-то дела с женщиной, ну, скажем, замужней, в большом городе. Толстой в основном ездил в гости к добрым своим знакомым и общался с представительницами прекрасного пола на глазах у всех. Это не деревня, где и в самой барской усадьбе помещику полная свобода.
«Ищите женщину»
Все свои, даже минутные увлечения или просто симпатии Лев Толстой непременно поверял дневнику. 17 мая он выехал в Москву, получив отпуск. Побывал в Сергиевом Посаде. Вот, скажем, запись 20 мая: «Сергиев Посад – Москва. Барыни со мной ехали, одна учительша прелестная, загорелая от ходьбы».
Он постоянно подмечал хорошеньких женщин, подмечал, но далеко не всегда решался даже на разговоры. К тому же если вести поиск, то уж не в дороге, а среди своего круга. 22 мая запись о первом после возвращения с войны увлечении: «Обедал у Дьяковой. Не узнал Александрин Оболенскую, так она переменилась. Я не ожидал ее видеть, поэтому чувство, которое она возбудила во мне, было ужасно сильно. […] танцевал немного, и выехал оттуда с Александром Сухотиным, страстно влюбленным человеком.