разбойникам».
Но вот первый год притирки и отладки позади, и даже на дневник времени не хватало. В 1864 году сделана вообще единственная запись 16 сентября в Ясной Поляне.
«Скоро год, как я не писал в эту книгу. И год хороший. Отношения наши с Соней утвердились, упрочились. Мы любим, то есть дороже друг для друга всех других людей на свете, и мы ясно смотрим друг на друга. Нет тайн, и ни за что не совестно».
Толстому свойственно, как мы видели, менять свое мнение, свои взгляды на происходящее с ним самим. Но вот он снова в полной мере вернулся к литературе, и настроение стало лучше, и обстановка в семье наладилась. Это еще одна особенность характера – без работы рушится все вокруг. Он записал в сентябре 1864 года, спустя год после свадьбы:
«Я начал с тех пор роман («Тысяча восемьсот пятый год»), написал листов десять печатных, но теперь нахожусь в периоде поправления и переделывания. Мучительно. Педагогические интересы ушли далеко. Сын очень мало близок мне. На днях вспомнил начатый материнский дневник о Соне, и надо его дописать для детей».
Не себе ли в укор сделана приписка: «К роману (характеристика старого князя Болконского) 1) Любит мучить того, кого любит – все теребит». Впрочем, он не считал, что мучает супругу. Но вот относительно отношений старого князя Болконского с сыном Андреем, возможно, даже некоторые опасения, что и у него может сложиться так, поскольку отметил, что сын очень мало близок. Ну а относительно Болконских даже очень резко в приписке: «2) Отец с сыном ненавидят друг друга. В глазах неловко».
Работа над романом поглотила настолько, что следующую запись в дневнике он сделал лишь почти полгода спустя – 7 марта 1865 года:
«Пишу, переделываю (“Тысяча восемьсот пятый год”). Все ясно, но количество предстоящей работы ужасает. Хорошо определить будущую работу. Тогда, ввиду предстоящих сильных вещей, не настаиваешь и не переделываешь мелочей до бесконечности. Соня была больна. Сережа очень болен, кашляет. Я его начинаю очень любить. Совсем новое чувство».
Мы видим, что Лев Николаевич снова окунается в работу, что семейные хлопоты не мешают творчеству, как было иногда в начальный период супружества. Ну а писателю, настоящему писателю, очень важно, чтобы был всегда открыт путь к работе. Если возникают помехи, если не удается сесть за рабочий стол день, уже начинается нервозность, два – раздражение, ну а далее с каждым днем и настроение падает, и лучше к человеку вообще не подходить. Это заметно по многим детальным биографиям классиков. У Льва Толстого работа и семья – семья и работа – неразделимы. В этом весь Толстой. Количество написанного за всю жизнь невероятно.
Вот пример от 9 марта: «Оба дня писал, поправлял. Нынче не мог после чая. С Соней мы холодны что-то. Я жду спокойно, что пройдет».
Первый том второго издания романа «Война и мир». 1868 г.
Он уже не так волнуется по поводу размолвок, уже понимает, что они неизбежны и не надо по этому поводу очень сильно переживать. Захватывает литература:
«“Фауст” Гёте читал. Поэзия мысли и поэзия, имеющая предметом то, что не может выразить никакое другое искусство. А мы перебиваем, отрывая от действительности живописи, психологии т. д.».
Следующая запись очень важна для понимания замысла романа «Война и мир». Замысел рождался долго, и поначалу Толстой рассуждал о романе с другим названием. Он собирался описать трагедию 1805 года, пытался докопаться до истинных причин этой трагедии.
19 марта 1864 года. Запомним эту дату. Впервые в дневнике обозначен замысел романа «Война и мир». Он еще будет развиваться, уточняться, наполняться авторскими идеями, но он обозначен…
Ну а тем, кто цеплялся к записям о дерзких и мятежных желаниях молодого писателя, относящихся к довоенной жизни, особенно военной – на трех театрах военных действий – и первой послевоенной, хочется сказать: вот, наконец, человек обрел семью, обрел все необходимое для своего темперамента, и нет уже более откровенных признаний в том, что сам он считал пороком, и за что сам судил себя достаточно строго. Он и прежде постоянно писал о работе над произведениями, о замыслах, об успехах и критике его трудов, но это не очень-то замечалось.
Спокойствие в семье – залог творчества
Лев Толстой давно размышлял над грандиозной темой, давно раздумывал над романом «Тысяча восемьсот пятый год». Он даже подготовил к изданию две части этого романа, и позднее они были изданы в 1866 году, в первом, пока еще шеститомном издании произведений Льва Николаевича. Тираж был невелик и вскоре стал библиографической редкостью. Взявшись за большое художественное полотно, Толстой значительно усовершенствовал первые части, которые были изданы под наименованием «Тысяча восемьсот пятый год».
А все начиналось так… В декабре 1862 года Лев Николаевич прекратил издание журнала «Ясная Поляна», поскольку это отрывало от большой и серьезной работы. К этому времени он завершил работу над повестью «Казаки», отправил ее издателям и отметил в дневнике, что с особой остротой почувствовал «силу потребности писать».
Такая потребность не раз высказывалась Львом Николаевичем и в дневнике. Он не мог ни дня спокойно прожить без работы, творческой работы. А между тем замысел романа «Тысяча восемьсот пятый год» расширялся и уходил постепенно за рамки такого названия. Ну и к тому же появился еще один замысел, вытекающий из первого. Он задумал писать роман «Декабристы».
Софья Андреевна в книге «Моя жизнь» рассказала:
«Первое, что задумал писать Лев Николаевич, была вторая часть «Казаков». Она была и начата, и затеяна гораздо раньше. Но почему-то он не сделал этой работы, а заинтересовался историей декабристов и начал писать ее зимой 1863 года. Он весь погрузился в чтение материалов, писем, записок, трудно тогда доставаемых. Не помню, когда именно, но он ездил и в Петербург, чтобы видеть место заключения декабристов, место, где они были повешены; он искал знакомства с оставшимися декабристами – Свистуновым, Завалишиным, Муравьевым, и два раза в жизни возвращался к этой работе. Он высоко ценил, идеализировал деятельность людей, тогда стремящихся к освобождению крестьян, к улучшению жизни русского народа и свержению деспотической власти».
На первых порах Лев Николаевич действительно полагал, будто декабристы стремились к освобождению крестьян и к улучшению жизни русского народа. Ну, положим, к свержению власти они стремились. Лев Толстой в конце концов разобрался в том, кто такие декабристы. Софья Андреевна подтвердила:
«Впоследствии он (Лев Толстой. – Н.Ш.) говорил, что не мог продолжать историю декабристов, потому что разочаровался в них».
Вспомним, каково отношение Льва Толстого к самой самодержавной власти:
«Если спросите у русского народа, чего он хочет: самодержавия или конституции, то 90 процентов его вам ответят, что они за самодержавие, то есть за ту форму правления, с которой свыклись. Народ ждет, что царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю. Если же будет конституция и у власти станут болтуны-адвокаты, живодеры и прогоревшие помещики, то он скажет, что земли ему не получить».
А ведь Лев Николаевич был очень близок к народу, о чем ярко свидетельствуют многие книги о нем и прежде всего книга Софьи Андреевны «Моя жизнь».
А вот что писал Толстой в своих «Яснополянских записках» о царской власти:
«Царская власть – это известное учреждение, как и церковь, куда не пускают собак. К царю можно обращаться по известным, строго определенным формам. Так же как во время богослужения нельзя спорить со священником, так и всякое обращение к царю, помимо установленного, недопустимо. Как же он будет принимать рабочих электрического завода? После них придут депутаты приказчиков, потом «Московских ведомостей» и т. д. Царь не может выслушивать представителей петербургских рабочих».
Выдающийся мыслитель русского зарубежья Иван Лукьянович Солоневич писал о Толстом:
«В предыдущем номере “Нашей страны” были приведены мысли Льва Толстого о самодержавии, конституции и погромах. О философии Льва Толстого можно придерживаться самых разнообразных точек зрения. Но сейчас, после конституции и революции, никто в мире не может оспаривать истинно потрясающей точности толстовских пророчеств. В самом деле: была конституция. И у власти стали: “болтуны и адвокаты” (Керенский), живодеры (Терещенко), “прогоревшие помещики” и, наконец, “такие люди, как Марат и Робеспьер” (Ленин и Троцкий). И народ “земли не получил” – от него отняли и ту, которая у него была».
Лев Толстой пророчески утверждал, что «конституция не будет содействовать уменьшению насилия, а скорее увеличению его». Ну а что касается революции, то в результате нее «выдвинулись бы такие люди, как Марат и Робеспьер, и было бы еще хуже, чем теперь».
И все-таки окончательно забросить тему декабризма Лев Толстой так и не смог. Софья Андреевна рассказала:
«Задумав писать роман времен декабристов, Лев Николаевич решил, что ему надо показать прежде всего, кто они были, из каких семей, какого воспитания и направления, какое было влияние на них предшествовавших войн и событий. Тогда Лев Николаевич начал свое повествование с 1805 года.
И вместо декабристов сложилась эпопея 1805 года – 1812 года, и вырос грандиозный, прекрасный роман “Война и мир”».
Тут предстает перед нами образ супруги Льва Толстого, подвижницы, которая, отказавшись от личного творчества, всю себя посвятила творчеству мужа. Софья Андреевна вспоминала:
«Как только Лев Николаевич начал свою работу, так сейчас же и я приступила к помощи ему. Как бы утомлена я ни была, в каком бы состоянии духа или здоровья я ни находилась, вечером каждый день я брала написанное Львом Николаевичем утром и переписывала все начисто. На другой день он все перемарает, прибавит, напишет еще несколько листов – я тотчас же после обеда беру все и переписываю начисто. Счесть, сколько раз я переписывала “Войну и мир”, невозможно. Иные места, как, например, охота Наташи Ростовой с братом и ее посещение дядюшки, повторявшего беспрестанно “чистое дело марш”, были написаны одним вдохновением и вылились как нечто цельное, несомненное».