Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!» (Какой очаровательный ребенок. – фр.). Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел, глядя на нее».
Ну и далее показано развитие отношений…
«Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали в зале на таком месте, с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на другое место, с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре».
И первая ревность:
«Когда приехали Ивины, вместо удовольствия, которое я обыкновенно испытывал при встрече с Сережей, я почувствовал какую-то странную досаду на него за то, что он увидит Сонечку и покажется ей».
Толстой с удивительным проникновением показывает чистые чувства, непорочные чувства и размышляет над тем, что же происходит порой с молодыми людьми в жизни, отчего непорочные юноши становятся жестокими эгоистами. Он видел ответ в том, что каждый человек рождается непорочным, рождается божьим существом, он верит в добро, верит в себя, но под давлением жизненных обстоятельств теряет эту веру и начинает верить тем, кто навязывает свои мнения.
«Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, – все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe (наш дорогой философ. – фр.); когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, – все хвалили и поощряли его. Когда он считал нужным умерять свои потребности и носил старую шинель и не пил вина, все считали это странностью и какой-то хвастливой оригинальностью, когда же он тратил большие деньги на охоту или на устройство необыкновенного роскошного кабинета, то все хвалили его вкус и дарили ему дорогие вещи. Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища. Про эпизод же с Катюшей, что он мог подумать жениться на ней, княгиня-мать не могла подумать без ужаса».
Философская направленность романа говорит о том, что Толстой старался ответить на его страницах на многие вопросы, которые ставила перед ним жизнь и которые он решал всякий раз по-разному, причем, в чем не раз признавался, не всегда праведно и правильно…
В романе Толстой показал, что Нехлюдов заехал к тетушкам по пути в армию уже в значительной степени другим человеком. В нем, как и о себе говорил он, победило состояние «грубой распущенности, служение честолюбию, тщеславию и, главное, похоти…»
И вот он увидел Катюшу…
«Он чувствовал, что влюблен, но не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам не решался признаться себе в том, что он любит, и когда он был убежден в том, что любить можно только один раз, – теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может выйти.
В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира. В этот период его сумасшествия, эгоизма, вызванного в нем петербургской и военной жизнью, этот животный человек властвовал в нем и совершенно задавил духовного человека. Но, увидав Катюшу и вновь почувствовав то, что он испытывал к ней тогда, духовный человек поднял голову и стал заявлять свои права. И в Нехлюдове, не переставая в продолжение этих двух дней до Пасхи, шла внутренняя, не сознаваемая им борьба».
Роман, который Толстой написал уже в зрелом возрасте, уже после романов «Война и мир» и «Анна Каренина», изобилует философскими мыслями. Он писал его с высоты прожитых лет, с высоты осмыслений и переосмыслений жизненных принципов:
«В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Светло-Христова Воскресения. Когда он теперь вспоминал Катюшу, то из всех положений, в которых он видел ее, эта минута застилала все другие. Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе две главные черты: чистота девственности любви не только к нему, – он знал это, – но любви ко всем и ко всему, не только хорошему, что только есть в мире…»
И разрушить эту любовь? Вспомним Ивана Сергеевича Тургенева. Вспомним его мысли об этом вот разрушении…
Тебе случалось – в роще темной,
В траве весенней, молодой,
Найти цветок простой и скромный?
(Ты был один – в стране чужой.)
Он ждал тебя – в траве росистой
Он одиноко расцветал…
И для тебя свой запах чистый,
Свой первый запах сберегал.
И ты срываешь стебель зыбкой.
В петлицу бережной рукой
Вдеваешь, с медленной улыбкой,
Цветок, погубленный тобой.
И вот, идешь дорогой пыльной;
Кругом – все поле сожжено,
Струится с неба жар обильный,
А твой цветок завял давно.
Он вырастал в тени спокойной,
Питался утренним дождем
И был заеден пылью знойной,
Спален полуденным лучом.
Так что ж? напрасно сожаленье!
Знать, он был создан для того,
Чтобы побыть одно мгновенье
В соседстве сердца твоего.
Тургенев написал стихотворение в 1843 году, когда ему было двадцать пять лет. Толстой начал «Воскресение», когда едва перевалило за шестьдесят, а завершил спустя десять лет, когда, тоже едва перевалило за семьдесят.
Быть может, по причине своей молодости Тургенев не испытывал тех угрызений совести, испытанных и отраженных в романе Львом Толстым.
Тургенев написал стихотворение под влиянием своего романа с белошвейкой Авдотьей Смирновой, романа, который закончился изгнанием белошвейки из имения и рождением дочери. Правда, судьба белошвейки отличалась от судьбы Гаши, судьба которой постоянно присутствует в романе. Белошвейку мать Тургенева выдала замуж, а дочь, которая родилась от Ивана Сергеевича, забрала к себе в имение. Гаша, по словам Толстого, погибла. Ее судьба отразилась в судьбе Екатерины Масловой, хотя и к написанию романа не она подтолкнула, а история, рассказанная Толстому Анатолием Федоровичем Кони.
Катюша. Типы Толстого. Открытка Е.М. Бём
Но проникновенно описанные деяния Нехлюдова по соблазнению Катюши явно взяты не из рассказа Кони, а именно из личного опыта Льва Николаевича. Недаром этот эпизод столь разгневал Софью Андреевну. А выписан действительно с подробностями, которые вряд ли придумаешь настолько убедительно.
Нехлюдовым руководило мятежное желание добиться того, к чему стремилось все его существо. Он делал попытку за попыткой, настойчиво и неудержимо…
«Пройдя раза два взад и вперед за углом дома и попав несколько раз ногою в лужу, Нехлюдов опять подошел к окну девичьей. Лампа все еще горела, и Катюша опять сидела одна у стола, как будто была в нерешительности. Только что он подошел к окну, она взглянула в него. Он стукнул. И, не рассматривая, кто стукнул, она тотчас же выбежала из девичьей, и он слышал, как отлипла и потом скрипнула выходная дверь. Он ждал ее уже у сеней и тотчас же молча обнял ее. Она прижалась к нему, подняла голову и губами встретила его поцелуй. Они стояли за углом сеней на стаявшем сухом месте, и он весь был полон мучительным, неудовлетворенным желанием. Вдруг опять так же чмокнула и с тем же скрипом скрипнула выходная дверь, и послышался сердитый голос Матрены Павловны:
– Катюша!
Она вырвалась от него и вернулась в девичью. Он слышал, как захлопнулся крючок. Вслед за этим все затихло, красный глаз в окне исчез, остался один туман и возня на реке».
Словно что-то отводило его от того рокового поступка, который затем отложил отпечаток на всю жизнь. Но он снова повторил свою попытку, когда в доме все улеглись спать.
«Когда опять все затихло… он подошел к самой ее двери. Ничего не слышно было. Она, очевидно, не спала, потому что не слышно было ее дыханья. Но как только он прошептал: «Катюша!» – она вскочила, подошла к двери и сердито, как ему показалось, стала уговаривать его уйти.
– На что похоже? Ну, можно ли? Услышат тетеньки, – говорили ее уста, а все существо говорило: «я вся твоя».
И это только понимал Нехлюдов.
– Ну, на минутку отвори. Умоляю тебя, – говорил он бессмысленные слова.
Она затихла, потом он услышал шорох руки, ищущей крючок. Крючок щелкнул, и он проник в отворенную дверь.
Он схватил ее, как она была в жесткой суровой рубашке с обнаженными руками, поднял ее и понес.
– Ах! Что вы? – шептала она.
Но он не обращал внимания на ее слова, неся ее к себе.
– Ах, не надо, пустите, – говорила она, а сама прижималась к нему…»
В девятнадцатом веке не принято было детализировать подобные сцены. Это теперь, когда надо и не надо, особенно в кинематографе, любят натурализацию, которая не всегда нужна. В данном случае она действительно лишняя. В данном случае смысл вовсе не в том, чтобы показать, что да как произошло, а в том, что это произошло в принципе. А потому сцена после отточия завершена так…