Тем не менее если в дверях свекровь сталкивается с мужем, который возвращается с дачи, куда ездит аж на рассвете, чтобы покормить кур, кроликов, собаку и пустить воду в огород, то она тут же слезает с каблуков, почтительно предлагает завтрак и даже усаживается рядом, наливая чай. А работа? «Гори она огнем, эта работа, если муж вспыльчив, как стог сена», – подмигивает она.
Свекр и вправду с огнем в сердце. Мой муж рассказывал, как в девяносто третьем году, когда правительство ввело в обращение тенге, свекр, гордый патриот, после ужина решил «отметить» национальную валюту. Подозвал старшую дочь и дал ей купюру в пять тенге, средней дочери вручил три тенге, восьмилетнему сыну – один. Через минуту дети, естественно, подрались, а средняя дочь и вовсе высказалась насчет несправедливого распределения. Стог сена тут же полыхнул огнем. Свекр подошел к газовой плите и на глазах у семьи, совсем не зажиточной, нет, даже наоборот, сжег всю зарплату. Эпатажно, но доходчиво преподал детям важный урок: «Деньги – хороший слуга, но плохой хозяин».
А потом ушел на ночную смену – работать грузчиком.
В утренней тишине, пока весь дом спит, мы со свекром много разговариваем. О его бывшей работе на заводе и коллегах. О друге-грузине, с которым они однажды случайно съели свинину, и о друге – ремонтнике телевизоров. О старшей дочери, что готовилась к экзаменам по ночам, а он не знал, как ей помочь, и решил сходить на круглосуточный базар, чтобы на последние деньги купить ей шоколад «для мозга». О том, как по дороге обратно наткнулся на лежащий на тротуаре кошелек с деньгами и, не найдя хозяина, счастливый, купил продукты для всей семьи… О мебели, которую собрал своими руками, пока жена была в командировке, и на которой на всю длину «стенки» сделал резьбу с именем свекрови – «БАЯН». И следом… О том, как, вернувшись, свекровь возмущалась этому памятнику любви: «Испортил нормальную вещь! Гости увидят, что скажут?! В следующий раз пиши на бумаге, если не вмещается в душу», – буянила она с еле скрываемым удовольствием… О здоровье и гомеопатии, плавно переходя к кыпчакам[139] – прадедам – и истории Казахстана.
Затем я покажу, как пользоваться «Инстаграмом»[140], где наверняка есть сообщество интересующихся историей кыпчаков, создам аккаунт «Абдурахим Айтимбетов» и спрошу, о чем написать в графе «О себе».
– 1955.07.11. Пенсионер. Шымкент, – подумав, ответит он.
И не будет там хвастливых «отец орла и трех дочурок», «вчера был гендиром, сегодня научу тебя» или «построил десять домов с нуля».
К этому времени за стол один за другим подтянутся, зевая и желая доброго утра, другие члены семьи: женщина, на которой он женился сорок лет назад, и тридцатипятилетний сын с ревущим внуком-трехлеткой.
Побыв в этой семейной суете минут пять, Абдурахим Айтимбетов скажет протяжно «Э-э-э-э», добрую фразу «Жаксы, келiн» и встанет из-за стола.
«Жақсы» на казахском языке означает «хорошо», но часто на юге его используют на прощание. «До свидания». Может, он так прощается со мной? Как знать? Но для себя я перевожу дословно – «Хорошо, келін!», что значит: «Ты молодец! Я доволен, келін!»
В роддоме рождаются сначала мамы…
С благодарностью посвящается
Зайтуне Гадиловне Хамидулиной
Перед роддомом номер три не бывает свободных мест для парковки. Оно и понятно: пока одни ждут выписки долгожданного внука, сына, маминой радости, другие залетают с кулаками, потому что «Расступись! Жена рожает!».
Карлыгаш за месяцы посещения роддома уже успела узнать местные порядки: через какую дверь быстрее зайти в здание, в какое время можно застать главврача, чем угостить шуструю акушерку, как зовут аташку-сторожа, открывающего шлагбаум. Поэтому когда она услышала решение консилиума, то знала и лучшее место для парковки, где могла вдоволь нареветься, не мешая ни младенцам с эскортом родственников, ни очередному вот-вот отцу, который, так и быть, готов героически понести наказание за оставленную посреди дороги в предродовой истерии машину.
Карлыгаш глубоко вдохнула, чтобы унять тянущую боль в сердце, но ныть меньше не стало. Она задержала на секунду-другую дыхание и, подумав, разрешила себе слезы. Заплывая в самый эпицентр обиды, она вспоминала каждое слово, каждый выдох врачей из консилиума и свои усилия… Прищурилась, в носу защипало, вот уже и слезы на глаза навернулись – и тут горькая обида наконец накрыла Карлыгаш с головой. Она плакала – нет, она ревела без оглядки на прохожих, не испытывая вины перед торжеством жизни, которое праздновали у лимузина с новорожденным. Ей было больно так, словно ее предали: предало тело, которое она готовила отварами листьев малины, предал врач, который обещал быть на ее стороне, но вместо этого заявил: «Может, вы рождены для любви, милочка?»
Беременная чуть не завыла! Ей было все равно, когда принимались пугать другие врачи, она пресекала любые разговоры, когда мама начинала скатываться до мольбы: «Не будь такой упертой», а подруги крутили у виска: «Ну ты чего?»
– Пожалуйста, только не вы, – прошептала девушка в ответ.
– Я не могу так рисковать тобой и ребенком. Я все понимаю, – мягко начала Зайтуна Гадиловна, поглаживая по плечам беременную, – можно в следующий раз попытаться.
– Это и есть мой следующий раз! Я никогда не найду врача, который возьмется за самостоятельные роды после двух кесаревых! – обиженно выпалила Карлыгаш.
– Это не только из-за кесарева, дорогая… Крупный плод, например, УЗИ говорит о четырех двести плюс-минус.
– Посмотрите на меня! Я и сама не маленькая, откуда возьмется маленький плод?
– Обвитие вокруг шеи…
– Все рожают с обвитием!
– Тазовое предлежание, – спокойно и твердо настаивала гинеколог.
– Как-то переворачивают, – тихо взмолилась девушка, и слезы крупными жемчужинами покатились по ее щеке.
– Ты дура, нет? – вдруг гаркнул другой врач, явно не желающий подтирать сопли. – Родишь мертвого, синюшного, тогда реви! Сейчас чего ревешь? Будет здоровый малыш, на тебе даже шрама не будет! Сверху прежнего зашьем – и вперед!
Карлыгаш зло зыркнула на врача и не снизошла до ответа.
– Так, в общем, времени у меня нет, вы старородящая, в двадцать восемь первые вагинальные, считай, плод крупный, в тазовом, о чем разговор? – вынесла приговор третий врач.
– Это все относительные показания, я читала ваш протокол, – холодно ответила девушка.
– Давай так, Карлуша, сегодня какая неделя?
– Сорок первая и три дня, – с надеждой глянула Карлыгаш на Зайтуну Гадиловну.
– Хорошо, ты придешь в воскресенье вечером, если так и не начнутся схватки, в понедельник тебя прооперирует Инесса Ивановна, потому что в пятницу я уезжаю на Новый год в отпуск.
– Прийти второго января?
– Да. Только договоримся, что сразу с вещами. Хорошо? Инесса Ивановна, запишите себе, что если не родим сами, то третьего января у вас плановое кесарево.
– Мхм, – только и выдавила из себя девушка и поспешила к выходу, чтобы не разрыдаться перед врачами.
У нее не было сил ехать домой. Дома ждали свекровь и тридцать три травы, чтобы помочь разродиться, четырехлетняя дочь, разочарованная долгим ожиданием ляли, а в телефоне – мама, подруги, настаивающие на кесаревом, да тетя-врач, не церемонящаяся в описании последствий переношенного плода под сердцем.
Один муж, который молча наблюдал всю беременность за поисками врача, согласного взять на естественные роды, тот самый муж, который шептал тихими ночами, уткнувшись в ее волосы: «Прости дурака, я просто так сказал тогда», муж, который в закладках браузера находил истории женщин, удачно родивших и с симфизитом[141], и с кесаревым… был в командировке.
И Карлыгаш позвонила ему.
– Ты плачешь?
– Да-а, – всхлипнула она. – Сказали: «Операция»!
– Когда?
– В понедельник.
– Или ты родишь сама до понедельника?
– Да-а-а-а, – еще громче заплакала она. – Но я не рожу, я рождена для любви!
– Для чего?
– Любви-и-и-и, мне так сказали!
– Какой любви?
– Я не знаю!
– Так, подожди, ты в роддоме?
– Да, напротив. А что?
– Я въезжаю в город, напрямую к тебе приеду.
– Захвати вкусняшку.
– Какую?
– Достойную женщины, рожденной для любви! – Уже смеялась сквозь слезы и сопли она.
Но все случилось в пять утра четверга. Карлыгаш проснулась от тянущей боли в пояснице. Открыла глаза и уставилась в окно, прислушивалась к себе. «Да, оно! – Вскочила она на радостях. – Неужели! Боже! Неужели! Наконец-то! Сыночек! Ты готов? Какой ты молодец!» – безмолвно шептала она, расхаживая по темной комнате от двери до балкона, от балкона до двери, а потом вторя рисунку ковра. Сумка в роддом уже два месяца стояла у порога, потому Карлыгаш без суеты пошла ставить чай, кружась и радуясь каждому тихому предвестнику встречи с сыном. Вставила в розетку гирлянду для настроения, налила в чашку из сервиза для гостей черный чай с малиной, села за стол и насладилась моментом. Тепло разлилось по телу. Вдруг ей стало так спокойно и счастливо. «Бог услышал, – думала она, поглаживая живот и задерживая дыхание от боли при каждой новой схватке. – В этот раз я все сделаю правильно, в этот раз я поцелую ребенка, в этот раз я буду плакать от облегчения», – говорила себе она.
Прошлый раз был четыре года назад.
Когда начались схватки, Карлыгаш тоже была готова, правда, это касалось лишь содержимого ее сумки: розовый халат, потому что ждала девочку, плойка для волос, книжка, ну и платьишки, ленточки на голову ребенку. «Мама не подведет с первой фотосессией из роддома, доча!» – ухмылялась она и докладывала в сумку косметичку, бутерброд и игрушку.
Но на осмотре в предродовой ей заявили:
– Езжайте домой! Не рожаете!