Семья старалась не мешать ее предродовой агонии.
– Я больше не могу, – вдруг послышалось из кухни.
Свекровь, которая тихо молилась все утро в своей спальне, молниеносно выскочила из комнаты, чем удивила домашних – да что там, она удивила бы даже армейских полковников, наблюдай те со стороны, – муж ждал у двери обутый, в дутой куртке и шапке, наспех нахлобученной на голову, с сумкой и был готов пробивать путь в родзал с кулаками и криком «Расступись! Жена рожает!».
Карлыгаш счастливо накинула куртку поверх спортивки, пообещала дочери сходить за подарком от Деда Мороза в роддом и поехала на заднем сиденье машины мужа, стоя на коленках: сидеть было уже невозможно.
Через несколько часов вместе с первыми лучами солнца открылась дверь и в родзал вошла красивая, статная, уверенная Зайтуна Гадиловна. С порога похвалила Карлыгаш за характер и волю, поздравила с началом таких желанных естественных родов, проверила раскрытие, дала указания медперсоналу и, не показывая ни усталости, ни раздражения от еще одной ночи без сна, предложила рожать стоя, оперевшись на ее немолодые ноги. В этой позе и появилась макушка пятикилограммового сына Карлыгаш.
Женщина открыла зажмуренные при потугах глаза и увидела… из угла в угол ходила Зайтуна Гадиловна. Переводила дыхание.
А на груди Карлыгаш лежала липкая, теплая, пахнущая счастьем макушка сына.
Дневник жены прокурораПовесть
В память о генерале прокуратуры Марате Тлеукабыловиче Алиханове
– Мам, привет!
– Привет, сынок, – ответив на звонок, Бахытгуль захлопнула ноутбук, который, казалось, глядел на нее с утра, как обиженная собака, с которой никак не погуляют. Хотя с утра ли? Скорее, он глядел на нее несколько месяцев. Вот уже несколько месяцев она сидела перед экраном, но так и не написала ни единого слова.
Кто же знал, что ей придется писать книгу о муже…
В семье творческим человеком считался скорее Марат. Он был хорошим рассказчиком – смешным, ироничным, искренним, играл на гитаре, исполнял песни. Грустные песни. Даже дети спрашивали: «Почему такие, пап?» А он, нежно улыбаясь в ответ, напевал Розенбаума:
Уже прошло лет тридцать после детства,
Уже душою все трудней раздеться,
Уже все чаще хочется гулять
Не за столом, а старым тихим парком,
В котором в сентябре уже не жарко,
Где молодости листья не сулят,
Где молодости листья не сулят.
Уже старушки кажутся родными,
А девочки – как куклы заводные,
И Моцарта усмешка все слышней.
Уже уходят за полночь соседи,
Не выпито вино, и торт не съеден,
И мусор выносить иду в кашне,
И мусор выносить иду в кашне[142].
– Что делаешь? – прервал Төрехан грустные размышления матери.
– Э-э-э, – растерялась было она, но на ходу придумала: – Собираюсь обедать. А ты? Кажется, уже ешь? – Было слышно, как сын жует.
– Да, я завтракаю, – самодовольно ответил Төрехан, с недавних пор студент престижного британского университета.
– Давай перейдем на видео?
– Сейчас… Принимай.
– Ну, привет, – глядя на любимого сына, тепло улыбнулась она.
– Привет, – смутился парень.
– Показывай, что ты там ешь… О, гранола… Неплохо живешь.
– А то, – усмехнулся сын. – Папа сказал бы: «Вот в наше время ели жареный лук с хлебом, а когда повезет – колбасу».
Они рассмеялись. Марат очень любил колбасу и даже с больным желудком таскал из холодильника кусочек-другой, пока никто не видел. Суровый двухметровый генерал, которому при встрече в коридоре отдавали честь прокуроры, по-мальчишески оглядываясь, воровал из холодильника колбасу или котлеты. А как он любил макать холодную котлету в сметану!.. Не то что все те каши, которые по рекомендации врача упорно подавала на завтрак жена.
– Мама, а ты что приготовила? – поинтересовался сын.
– М-м-м, – снова растерялась Бахытгуль и оглядела кухню. В последнее время она вообще не готовила и часто забывала даже обедать. – Салатик. Я что-то не голодна.
– Мам, салатик оставь на ужин, сейчас тебе нужно есть белок, углеводы, – с умным видом, едва ли не поправляя невидимые очки, сказал сын, последние несколько лет увлекающийся фитнесом и здоровым питанием, чем, откровенно говоря, портил аппетит всем, особенно отцу.
Такое занудство оправдывалось фигурой, которая с каждым днем становилась все более и более атлетичной. Часто мать, увидев, как внимательно сын разглядывает в зеркале новые рельефы, делала вид, что ничего не заметила, и проходила мимо. Не хотела смущать юношу. А открытый и эмоциональный отец, наоборот, мог запросто попросить: «Покажи-покажи, ну? Ох, какие бицепсы, балам! Молодец!»
Нежадный на похвалу, нескромный в проявлениях своей любви, периодически смущающий теплыми объятиями и детей, и жену, и даже подчиненных – таким был он. «Мой Маруся, генерал Марат Тлеукабылович, – вздохнула Бахытгуль, и на глазах у нее вновь заблестели предательские слезы. – Сколько их там? Когда же они закончатся?» И украдкой, чтобы не заметил сын, смахнула слезу со щеки.
Но сын заметил. Он всегда все замечал, хоть и делал вид, что все хорошо, что звонит он случайно, пока завтракает. Төрехан знал, что, когда у него утро, у матери в Астане день – самое одинокое время суток, когда Дина на работе, а она одна в пустой квартире.
– Мам, ну что там? Слеза в глаз попала?
Бахытгуль засмеялась и кивнула.
– Опять писала самую большую книгу о самом большом человеке? – пошутил Төрехан, понимая, что она наверняка провела за ноутбуком еще одно утро, но ни одна буква так и не появилась на экране.
Мама смеялась уже вовсю, но слезы все равно катились по лицу. Сын на мгновение отвернулся от экрана, кажется, пытался скрыть покрасневшие глаза. С недавних пор он решил, что нельзя, нельзя ему плакать, даже если хочется кричать от боли… Ведь теперь Төрехан-Шүкір вместо отца, теперь он опора для тоскующей матери и осиротевших сестер.
– Как там Хорхе? – перевел тему юноша.
– Лежит, будто окончил важные государственные дела, – мать взглянула на пушистого хулигана. – А на самом деле все утро бегал по парку за летающим пакетом.
Юноша хмыкнул. Они поболтали еще минут десять, и каждый вернулся к собственным делам: Төрехан стал собираться на учебу, а мама вернулась к самой большой книге о самом большом человеке.
«Как начинаются книги? – размышляла Бахытгуль. – Почему хочется начать со слова "здравствуйте"? Наверное, надо придумать название. Но как уместить в несколько слов целую жизнь человека?»
Прошло мучительных полчаса, но достойное название так и не пришло ей в голову.
«Самая большая книга о самом большом человеке», – записала она в шутку слова сына.
«Марат был по-настоящему большим: и сердцем, и ростом. Первое не так бросалось в глаза, как второе. Однажды, после летних каникул в девятом классе, он так вымахал, что на всех экскурсиях учителя держали его возле себя, чтобы дети, заплутавшие в музейных коридорах, могли ориентироваться по высокому однокласснику. А в армии над ним подтрунивали, называя"гномом"», – написала Бахытгуль.
Остановилась.
Перечитала.
«Несерьезно как-то», – решила она и удалила со страницы «долговязого мальчишку с алыми губами и мраморной кожей».
А ведь эти губы доставляли ему немало хлопот. Как он их стеснялся! Дворовые мальчишки при виде его кричали: «А Марат красится маминой помадой!»
«Марат Тлеукабылович Алиханов родился седьмого января тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в городе Есиле Целиноградской области», – на экране появились новые строки.
«Интересно, стоит ли написать о большой любви отца Марата, тогда еще студента КазГУ, к красивой атырауской девушке, приехавшей в алматинский санаторий?» – подумала Бахытгуль и вспомнила, как Марат рассказывал эту историю, пока они гуляли по Алматы.
Кажется, был март тысяча девятьсот девяностого года. Марата отправили в столицу в командировку по серьезному уголовному делу, и он позвал с собой Бахытгуль. Воспользовавшись тем, что ее родные жили в Кызылорде и не могли отследить неподобающую по казахским меркам поездку, она согласилась. Надела пальто с меховым воротником (чересчур теплое для алматинской весны), взяла изящную сумку-клатч и отправилась со стажером-следователем прокуратуры города Актюбинска в столицу. Лишь сбитые мыски сапог выдавали в ней обычную небогатую студентку медицинского университета.
В будущем они побывают в красивейших уголках мира. Но то была самая лучшая их поездка.
На лавочке то у одного казенного здания, то у другого Бахытгуль терпеливо ждала, пока Марат не закончит работать. А потом, взявшись за руки, они гуляли по улицам Алматы. Мимо них куда-то спешили сотни людей. Но влюбленные никого не замечали. В такие минуты они принадлежали только друг другу…
Марат, пусть и стесненный в деньгах, старался красиво ухаживать. Он не мог позволить себе дорогой ресторан, потому приглашал девушку в простую столовую, угощал мороженым из уличного ларька и надеялся, что порадует любимую шутками и историями из своей жизни.
Они обошли все улицы и парки Алматы, поднялись на Медео, но как бы ни ныли от каблуков ноги Бахытгуль, она не показывала, что устала, и не просилась посидеть в кафе, чтобы не тратить деньги.
Проходя мимо ЦУМа, Марат предложил зайти в магазин. Он очень хотел сделать любимой подарок на память о поездке. Подвел ее к стойке с прибалтийскими парфюмами модной в то время фирмы «Дзинтарс» и купил духи под названием «Легенда». Казалось, Марат радовался подарку больше, чем сама девушка. Искренний и открытый, он просто не умел иначе, и если любил, то любил честно, на всю Вселенную. Наверное, именно бесхитростность парня и свобода в выражении чувств и привлекли сдержанную на эмоции Бахытгуль.