– Помнишь, Марат рассказывал, как они запускали с балкона бумажные самолетики? Додумались еще их поджечь, – улыбнулась Бахытгуль, представив, с каким восторгом двое мужчин, один из которых к тому времени уже стал дедушкой, рассказывали о своих мальчишеских проделках.
– Когда самолет залетел на балкон первого этажа? – расхохоталась Гульжанар.
– Прямиком на свернутый ковер! И тот стал тлеть, повалил черный дым, дошел до их третьего этажа, прямиком до носа матери, – откинувшись на спинку стула, вспоминала Бахытгуль. – А помнишь, как они хотели скорее переехать в Тургайскую область?
– Не помню, – задумалась абысынка.
– Их отца назначили прокурором Жаксинского района, и они вслед за ним должны были переехать со дня на день. Но вот к матери прибегает зареванный Марат и, рыдая, умоляет собраться поскорее, чтобы ему не вынесли запрет на выезд. Как выяснилось, за час до этого они с Муратом играли со спичками и случайно подожгли соседский сарай.
Женщины засмеялись и не сразу заметили, как улыбаются дочери, с интересом слушавшие о детстве отца и дяди.
Гульжанар, уже обратившись к девчатам, продолжила рассказывать о других шалостях обычно суровых братьев Алихановых. О том, как однажды впечатленный фильмом «Фантомас» Марат выразил свое почтение французскому кинематографу мелом на новом лакированном шифоньере. Ну как ему было удержаться, если воодушевленный (неотвратимостью наказания старшего брата) Мурат все подзуживал и подзуживал?
– Знаете, я никогда не забуду… Может, кому-то покажется незначительным, но для меня это очень ценное воспоминание. Случилось это давно, еще когда все мы жили под одной крышей: мамка, Марат с Бахыт, Гуля, мы с Муратом, дети. Денег особо не было, да и на прилавках – дефицит девяностых. Помню как сейчас… За окном зима. Кажется, воскресенье. Ну да, иначе Марат не шел на работу, а кричал: «Едем на базар! Просыпайтесь!» Я лежу в постели, стараюсь растянуть утро. Рядом сопит Алтынай. Я была с ней в декрете и потому особо не нуждалась в обновках, как остальные женщины в доме, которые каждый день ходили на работу в поликлинику. Поэтому я забралась под одеяло поглубже, прикрыла глаза, и тут Марат заглядывает в комнату и говорит: «Гульжанар, просыпайся, тебя это тоже касается». До сих пор в ушах эти слова. В декрете женщина забывает, что она женщина, растворяется в нуждах ребенка, семьи. Так и я целыми днями только и делала, что готовила, убирала, гладила, помогала свекрови и, как любая женщина, экономила. «Да зачем мне вещи, когда и ходить в них некуда?» – уверяла я себя. Но вот в дверях стоит Марат и говорит, что и мне купят что-то новое, а я стараюсь скрыть подступившие слезы. Оказывается, я очень хотела обновок, но стеснялась признаться даже самой себе. Девочка внутри меня мечтала вновь наряжаться, хотела нравиться себе и чувствовать восхищенный взгляд мужа, как раньше. Я пробурчала «угу», молясь в душе, что Марат не услышит, как дрогнул мой голос от его неожиданной теплоты. Вскочила с постели, как маленькая девчонка, которой обещали купить мороженое или повести в цирк, – грустно улыбнулась женщина. В ее глазах заблестели слезы, она помолчала секунду и продолжила: – В тот день он купил всем нам зимние сапоги. Мы, замерзая, мерили их на картонках. А Марат, пританцовывая, стоял на морозе… в ботинках.
– Я тоже навсегда запомнила, как в детстве дядя водил всех нас в игровые. Мне казалось, если мы ходим с мамой, то надо быстро-быстро поиграть – и домой. А дядя разрешал веселиться весь день, пока сами не попросимся домой. А еще он покупал все-все-все: и мороженое, и сладкую вату, и колу-фанту… И так по второму, третьему кругу, если видел, что мы хотим. Он ни разу не сказал «Потом нормальную еду не захотите есть» или «Зубы заболят». Такой огромный дядя Степа он был, – улыбнулась Рутай, уже сама мама.
– Про огромный – это точно, – добавила Арайлым. – Или это мы были такими маленькими? Когда дядя приходил к нам домой, то прямо у двери всех нас по очереди подкидывал к потолку. Я так боялась этого аттракциона! Но сама же просилась и визжала от страха.
– Знаете, кто еще его боялся? – рассмеялась Рутай. – Мой муж. Первое время у ажешки дома, мне кажется, он каждый раз вскакивал с места и готов был отдавать честь.
– Лишь бы не побили? – пошутил кто-то, кажется, свекровь Рутай – Бахытгуль құдағи, которая разделяла боль семьи и помогала тем, что лучше всего у нее получалось, – мясом.
– Ну. Правда, потом они несколько раз посидели на лавочке у дома, поболтали, и муж был так удивлен, что дядя оказался простым человеком. А со временем и вовсе проникся к нему особенным теплом. Даже предложил сделать крестным Аби.
– А я помню, как он купил нам с тобой норковые шубы, – ответила сестренке Алтынай, – хоть мы и не просили. Но это было так приятно.
– Знаете, что меня всегда смешило в Марате? – спросила Гуля.
– Те прозвища, которые он тебе давал? – предположил кто-то.
– Гуля-Пуля, – улыбнулась сестренка Марата, будто про себя.
– Да нет! Бонч-Бруевич, – рассмеялся кто-то из женщин.
– Вообще не понимала, при чем тут революционер, – с хохотом выдала она. – Разве Марата поймешь? Помните маркум[174] Максата? Которого Марат звал Максим Каппарович! А Гульнару, ну сестру двоюродную… при живом отце Ерсине называл Галымовной! Видите ли, когда он работал в прокуратуре Аксу, то знал какую-то Гульнару из управления образования, которая была Галымовной. И все… Сестра Гульнара Ерсиновна – навеки Гульнара Галымовна. Мурата – Сокыр ат, – в подтверждение добавила Гульжанар, – абсолютно зрячего.
– Мам, а тебя только Сокыр смущает в прозвище? – рассмеялась Рутай. – Радует, что я была «Рута – это круто!».
– Признавайтесь, Бақыт мама, уж у вас, наверное, миллион прозвищ!
– Любовь моя, – выдавила Бахытгуль, и по ее щеке покатились слезы.
Женщины вмиг замолчали и принялись усиленно резать, чистить, лишь бы скрыть подступившие слезы.
Ведь генерал действительно до самого последнего дня, ничуть не смущаясь окружающих, именно так называл супругу.
Стучали ритмично ножи по доскам, шуршали пакеты, время от времени хлопали дверцы шкафов и холодильника, а женщины дома Алихановых, устроившись за одним столом, дружно резали мясо для қонақасы и исцеляли друг друга добрыми словами о том, кого больше никогда не увидят.
15 мая
Тұрсынай поступила в докторантуру!
Сегодня пришло приглашение из Америки. Я растерялась, так как не знала, что дочка вообще сдавала экзамены. Она не делилась, потому что не знала, получится или нет.
Получилось.
– «Боевик қызың»[175] вновь добилась своего, ты там видишь?
И вот стоит с широко распахнутыми глазами Тұрсынай и смотрит на меня, как пятилетняя девочка, которая просит новую куклу в магазине. Только сейчас ей не нужны наши деньги: университет берет на себя все расходы на образование и проживание, – ей нужно наше благословение.
– И я благословила ее, Марат.
Я, как и любая мама, конечно, хотела, чтобы она оставалась рядом, повстречала парня-казаха, создала семью, но подумала, как поступил бы ее отец.
– Ты бы ее отпустил… Знаешь, почему я так решила? Вспомнила, чему случайно стала свидетелем…
Тұрсынай несколько месяцев, после того как вернулась из Америки, злилась на всех, бродила по дому мрачнее тучи, если вообще выходила из своей комнаты. Ей казалось, что судьба обошлась с ней несправедливо жестоко. Дочери так хотелось жить в Америке, работать по профессии, на которую она обучилась. Но сначала на пути встал отец. Без каких-либо аргументов, как и без каких-либо компромиссов, Марат пресекал любой разговор о желании Тұрсынай остаться в Америке. Но она тоже не собиралась сдаваться без боя.
И однажды ночью дочь села и написала отцу письмо. Тот получил его, будучи у себя в кабинете.
Папа! Ты учил нас не предавать себя. Поэтому я пишу тебе в надежде быть хотя бы прочитанной, ведь ты упорно отказываешься меня слушать.
Я хочу остаться в Америке не из-за пресловутой американской мечты, свободы от вас или праздной жизни. Я окончила магистратуру в одном из сильнейших университетов с высоким баллом. Я была среди лучших на потоке. Я смогла конкурировать с американцами на студенческой скамье, теперь хочу – и на рынке труда. Я знаю, что в Казахстане легко найду работу, но я хочу американскую практику, хочу попробовать себя, хочу вырасти сама. Из сотен международных студентов меня выбрали на должность контент-мейкера в местную пиар-компанию. Они взяли на себя обязательство покрывать все мои расходы и поручиться за мою «рабочую» визу. Это непросто, ведь они должны убедить уполномоченные органы в том, что нуждаются именно в моей работе, что местные американцы не справятся с тем, что им нужно. Работодатель все это сделал для меня, какой-то девушки из Казахстана. И если я вырасту здесь, никто не обвинит меня в родстве с влиятельным прокурором.
Папа, я не хочу жалеть о том, чего не попробовала. Не переживайте за меня, я не пропаду тут, я же твоя доча.
Марат, гордо улыбнувшись, переслал письмо мне. Стало понятно, что крепость пала под натиском смелости.
Но случилась пандемия коронавируса. Фирму, где работала и где недавно получила повышение Тұрсынай, поглотила другая компания. Дочери, в отличие от многих, удалось сохранить место. Но не прошло и полугода, как и другая компания не справилась с кризисом и ее выкупила еще одна фирма. И собственники распустили отдел маркетинга целиком – Тұрсынай лишилась работы. У дочки имелся всего месяц, чтобы либо найти новое место – а в условиях пандемии и растущей безработицы это было маловероятно, – либо поступить в докторантуру, для чего нужно было спешно готовиться.
И она вернулась домой опустошенная, с ощущением проигранного боя.
Увидев ее в таком состоянии, мы, не сговариваясь, обходили стороной любую тему, связанную с Америкой. Я баловала Тұрсынай домашними блюдами, отец – шопингом, но ее притворная улыбка и безжизненные глаза резали наши родительские сердца хуже ножа.