Тем же вечером Гизат Хамзаулы, как обычно, смотрел телевизор, переключая каналы в греческой пляске сиртаки – туда-сюда. И вдруг пришло сообщение от Мерей.
Он улыбнулся, поскольку это случалось редко.
В сообщении была ссылка, нажав на которую, он оказался в блоге дочери: красивая брюнетка в синей блузке улыбалась ему с фотографии.
«Мәрияш қалай апама ұксап кетті»[15], – подумал Гизат Хамзаулы, увидев в дочери образ своей покойной матери. Он листал ленту, фотографию за фотографией: дочь в обнимку с сыновьями, дочь пьет кофе с Мерей, дочь с мужем…
Генерал долго не ложился спать: знакомился с взрослой Марияш. От поста к посту он чувствовал гордость от того, какой выросла его маленькая упрямая девочка. Он смеялся над ее разговорами с детьми, улыбался ироничным заметкам о самой себе, огорчался ее провалам, радовался достижениям и продолжал листать вниз, не осознавая, что именно ищет.
Когда генерал наконец увидел себя в пестрой жизни дочери, то на долю секунды замер от неожиданности. Но палец кликнул по фотографии быстрее, чем он решил узнать правду под ней:
Любое поздравление с днем рождения меня или моих детей он подписывает одинаково: «Көкең[16] – Ғизат Хамзаұлы».
В этом весь он: и родной «көке», и в то же время – держащий дистанцию «генерал».
Вспоминаю, как по дороге на работу строгий, но смущающийся көке молча завозил меня, в короткой красной юбке, в школу. Звонил мне, студентке МГУ, и молчал в трубку пару секунд, пока я не начинала что-то рассказывать, и только потом заботливо спрашивал, тепло ли я одета и хорошо ли питаюсь.
В его молчании есть все: и предупреждение, и наказание, и похвала.
Хвалит он особенно! Представляя новым знакомым, говорит: «Бұл – Мәрияш, МГУ-ды бітірді…»[17] На этом все! Зато сидишь потом годами в декрете довольная: «Он хвастался мной! Он гордится мной!»
С тех пор как я вышла замуж, отношения у нас по протоколу. Вот только любовь к моим детям выдает его любовь ко мне.
Гизат Хамзаулы прочел пост, и у него перед глазами появился образ Мариям, но не студентки, не школьницы, а четырехлетней малышки в желтом пуховике, сидящей рядом с охранником на скамейке.
Он забыл ее забрать из детского сада. Жена оставалась дома с младшим ребенком, уверенная, что Гизат зайдет за дочерью. Сотовых телефонов не было, за окном уже стемнело, ну как иначе?
Но Гизат допоздна рассматривал жалобы. Поджимали сроки, и он заработался. Подходя к дому, он вспомнил, что надо зайти в магазин за молоком «на утро», а потом и о том, что должен был забрать дочь еще три часа назад.
Молодой прокурор рванул изо всех сил – и уже через двадцать минут оказался на давно опустевшем дворе детского сада. Там он перешел на шаг – быстрый, размашистый, якобы уверенный, – хотя внутри все переворачивалось: «Все ли в порядке с дочкой? Вдруг она плакала все это время?»
Едва он открыл дверь, как Мариям, послушно сидящая рядом с охранником, вскочила и с разбегу кинулась в отцовские объятия. Гизат счастливо подкинул ее несколько раз в воздух, сдержанно кивнул охраннику и на всякий случай взглядом пригвоздил того к стулу: «Не смей осуждать. Самобичевания хватит на годы вперед».
Вот и сейчас, когда он задумался о дочери, то сразу вспомнил ее в тот поздний вечер в детском саду. А не в родильном доме, где впервые увидел Мариям.
Гизат, уставший от неуюта съемных квартир, запаха кабинетов, пружин изодранного дивана в череде дежурных ночей, очень хотел семью. Он мечтал о жене, которая ждала бы его с работы, о детях, о тепле.
После свадьбы Гизат и его супруга Алия задумались о ребенке. Шло время, но беременность не наступала. Алия встречала его дома с покрасневшими от слез глазами, а за поздними ужинами супруги вели тихие разговоры о диагнозах врачей.
В день получения внеочередного звания, майора, Гизат праздновал и другое событие. Жена должна была вот-вот родить.
– Назову сына Майыр![18] – смеялся он.
– А если не сын? – спросил кто-то из коллег.
– Будет сын. Нужен сын. Чтобы, если умру, род на мне не закончился, – ответил мужчина и выпил до дна «Матумбу» со звездой.
В ту ночь ему позвонили из роддома и сообщили, что роды были тяжелыми. Лишь тогда он испугался: не только за жизнь ребенка, но и за жизнь жены. Мужчина тотчас сел в такси и поехал в роддом, умоляя Аллаха простить его за гордыню: «О Аллах, мне не нужен сын, мне нужны здоровые жена и ребенок», – шептал он без остановки как молитву.
Гизат зашел в палату реанимации, воспользовавшись служебным положением, и никак не мог отдышаться: перед глазами мелькали светлячки. В холодном больничном свете он наконец разглядел супругу. Укрытая несколькими одеялами, Алия лежала на кровати и смотрела в потолок. Увидев Гизата, она затряслась в тихих рыданиях. Муж погладил ее по голове и прошептал со всей искренностью: «Красавчик», вложив в это слово и «молодец», и «люблю», и «спасибо», и «какая ты сильная».
Алия заплакала еще сильнее: «Какой я красавчик, я не смогла родить».
В мгновение ока сердце ухнуло в пропасть. Гизат обернулся на медсестру, стоявшую недалеко от двери. Девушка покачала головой, отвечая на незаданный вопрос, и сказала, что сейчас принесет младенца.
Не прошло и нескольких минут, как она вернулась в палату, толкая перед собой детскую каталку.
В этот момент он впервые и услышал покряхтывание новорожденной.
Гизат подошел к боксу и долго смотрел на синеватое, отекшее личико дочери. Медсестра предложила взять девочку на руки, но он отказался: настолько крошечной она казалась. Девушка улыбнулась – ей было привычно видеть такой страх, – взяла в руки спящего ребенка и передала со словами: «Из-за кесарева девочку не приложили к матери, поэтому обнимите вы, это нужно, чтобы она чувствовала себя в безопасности».
«Чувствовала себя в безопасности», – эхом звучало в голове Гизата, пока он прижимал младенца к себе. «Должен обеспечить безопасность. Я не имею права на смерть. Теперь в этом мире есть девочка, которую нужно защищать».
Ощущение счастья пришло намного позже.
Наверное, когда он увидел бегущую к нему Мариям в желтых гольфиках.
Или когда она ждала его с работы с книжкой в руках и, не поддаваясь на уговоры матери, не ложилась спать без папиного чтения на ночь.
Или когда залезала к отцу на коленки и, нетерпеливо ерзая, рассматривала картинки в детской энциклопедии, пока родители пили чай.
А вот Гизат стоит в дверях, ожидая дочь, пока та соберется в школу. Ей уже шестнадцать лет. Высокая, красивая, в короткой красной юбке. «Почему в школу пускают в таком виде?» – думается ему, но он деликатно молчит. Он стесняется повзрослевшей Марияш, недовольно смотрит на жену. Дочь перехватывает взгляды родителей, тяжело опускает ногу, на которой застегивала босоножку и, шумно вздохнув, выходит из квартиры, будто бы случайно толкнув портфелем того, кто стоит в прихожей. То есть отца, прокурора города.
А потом случилась та история. Мариям было около двадцати. Она начала задерживаться по вечерам с подружками, а вернувшись, закрывалась в комнате. Иногда приходила с цветами, иногда хлопала дверью перед носом у того, кто провожал ее до квартиры. Но однажды дочь с отцом встретились в ресторане.
Гизат Хамзаулы сидел со знакомыми за столиком недалеко от входной двери, когда в ресторан ввалилась шумная толпа девушек. Все как на подбор красивые, высокие, в ярких платьях, они хохотали на все заведение: им дела не было до людей вокруг. Пока одна из них не подошла к столику прокурора. Это была Мариям. Она поздоровалась с отцом, кивнула мужчине и уставилась на женщину. Та даже не подняла головы. Тогда Мариям улыбнулась высокомерно, кажется, даже фыркнула и отчетливо произнесла: «С воспитанием нынче туго». Затем опять посмотрела на отца, и в ее взгляде читалось: «Не стыдно ходить по ресторанам? Твое время прошло, сиди дома, как старик. Какой позор тусить в ресторане, где гуляет молодежь. И вообще, что это за тетка?»
На следующее утро Гизат Хамзаулы, нагнувшись, начищал ботинки в прихожей, пока не увидел босые ноги дочери почти у своего носа.
– Кто она? – дерзко спросила Мариям.
– Кто «кто»? – усмехнулся отец, подняв голову. Он не слышал таких вопросов даже от жены.
– Не надо тут изображать мне! – свирепо прошептала дочь, желая оставить разговор между ними и по-своему защищая мать от боли.
Гизат смерил ее долгим взглядом, не от злости или обиды, а потому, что не нашел, что ответить. Не был готов к тому, что дочь может быть им недовольна и может любить его не так безусловно, как раньше.
Прокурор обулся и ушел на работу.
«Сколько лет прошло с того времени? – подумал Гизат, возвращаясь в реальность. – Сейчас она уже мама четырех детей».
Но Мариям стала не только мамой четырех детей: она стала писательницей.
На следующее утро Гизат Хамзаулы расхаживал по квартире и выискивал книгу Мариям. Наверняка дочка оставляла авторский экземпляр и для них с женой. Но ничего не находил, а спрашивать было «кринжово», как сказала бы внучка. Поэтому он подозвал Мерей и предложил прогуляться до книжного магазина.
Воскресным утром по улице, залитой апрельским солнцем, шли седой мужчина с военной выправкой и легкой хромотой и девочка десяти лет.
Мерей тараторила обо всем, показывала что-то в телефоне, вокруг, на себе, а аташка улыбался и старался вникнуть во все, что она болтала. Когда они наконец добрались до магазина, внучка скрылась за полками с комиксами, а Гизат Хамзаулы так и застыл у входа: с обложек на витрине на него смотрела Марияш.
Он двинулся в сторону книг, неуверенно взял одну из них в руки, вгляделся в лицо дочери. Перевернул. Прочел отзывы. «Трогательная история взросления, которая поразит вас своей искренностью», «Стоит прочесть и позвонить папе», «Посвящается всем папам-генералам».