24 ноября
В Астане пошел такой красивый снег. Мы с Хорхе отправились на прогулку. Пока бродили, сама не поняла почему, но с моих губ не сходила улыбка. Кажется, зима замораживает жизнь, а под пушистым снежным одеялом и вовсе забываешь обо всех нарывах души. И хочется улыбаться. Да что уж там, хочется смеяться! Сегодня меня смешили и собака, бегающая за улетающим пакетом, и неуклюжие дети, играющие в снежки, и забавные шутки Марата, откуда ни возьмись появившиеся в памяти.
Вспомнила, как, став генералом, Марат на радостях сказал:
– Хорхе, поздравляю со званием. Теперь ты – генеральская собака.
В первое время после получения звания он, как ребенок, радовался каждому обращению «Генерал мырза»[191]. А когда ему этого не хватало, сам ходил по дому и спрашивал у всех и вся: «Что готовит генеральская жена?», «Хочешь колбаску, генеральская собака?» «Представь, а ты теперь генеральская кошка, хоть ничего для этого не сделала, просто лежишь тут, как и лежала десять лет назад», – обращался он и к ленивому питомцу. «А ты могла бы предположить, что станешь генеральской вазой?» – говорил он и хрусталю, случайно попавшемуся ему на глаза.
Мы с детьми смеялись над Маратом. Смеялись над ребячеством сурового генерала Туркестанской области, который, оказавшись дома, не умел сдерживать радость от исполнившейся юношеской мечты.
И сегодня, когда Хорхе радостно бегал по первому снегу, вилял хвостом и по-своему приветствовал зиму, я вспомнила про генеральскую собаку и засмеялась.
Какое снежное было утро! Не передать словами!
6 декабря
Проснулась от звука эсэмэски. Бывший коллега Марата поздравил с Днем прокуратуры. Я улыбнулась. Совсем забыла.
В этот день Марат всегда был счастливым. Вместо обычной голубой надевал парадную белую рубашку, распевал песни в ванной, брился чисто-чисто, душился и уходил на работу. Со временем или вместе с должностями этот праздничный кураж передался и мне: даже меня с утра поздравляли с Днем прокуратуры и много лет подряд желали стать женой генерала.
Но чтобы сегодня вспомнили обо мне?
– Удивляюсь твоему авторитету, Марат…
Весь день мне приходили поздравительные сообщения, а вечером раздался звонок. Звонил прокурор Сайрамского района. Он включил громкую связь, и я услышала хор мужских голосов: «Здравия желаем!» Это были голоса подчиненных, которых когда-то поддержал и вырастил Марат.
– Хотим доложиться о получении внеочередного звания – старшего советника юстиции! – весело и по-армейски отчеканил прокурор Махтааральского района.
Мужчины счастливо загоготали. Рассмеялась и я. Пожелала им генеральских погон.
Настроение вмиг стало праздничным!
16 декабря
Налила себе чашку чая, вытащила припасенный на завтрак сочник и принялась наслаждаться тишиной. Уже два дня занималась мясом: рубила, солила, раскладывала по пакетам, набила шұжық. Құдайға шүкір[192]. К Новому году будет свежий соғым[193]. Так сложилось, что каждый Новый год мы встречали бешбармаком из свежего мяса.
Если честно, я думала, что в этом году сама закажу четвертинку лошади. Правда, не знала, кому звонить, у кого брать. Об этом всегда заботился муж. Но не в этом году…
И вот на днях неожиданно объявились ребята из Туркестанской области и прислали соғым и корзину с сухофруктами.
Говорят, что человеку достаточно уйти с должности, как некоторые тут же показывают свое истинное отношение. Марата нет на свете уже девять месяцев, а люди остаются рядом.
– Твое доброе имя и есть твое наследие, Марат. Спи спокойно, любовь моя.
30 декабря
Наконец ощущается Новый год. Все дети дома. Шутки, смех взрывают тишину нашей квартиры. Сходили по магазинам, купили детям обновки. Все как ты любил: «В Новый год – в новой одежде». Потом приехали Мурат с Гульжанар и Гуля.
Этот Новый год мы захотели отметить все вместе. Чтобы затянулись дыры в сердце. Чтобы не оставаться в одиночестве за столом, где пустуют два места – твое и мамы.
Вечером мы с девочками закрылись на кухне: я делала сельдь под шубой, Гульжанар – самсушки, Гуля резала овощи на оливье, Дина жарила рыбные котлеты как дань памяти ажешке.
Тұраш апа была родом из Атырау, поэтому каждый раз ставила на новогодний стол рыбное блюдо. Вообще, прожив почти всю жизнь в Павлодаре, она не переставала приговаривать: мол, вот у нас в Атырау…
– Аже, сколько еще Павлодару надо стараться, чтобы вы признали его за своего? – подтрунивали над бабушкой внуки.
Под шипенье масла на сковороде, стук ножей и льющуюся из-под крана воду смеялись и делились новостями женщины Алихановы. Гуля, кстати, именно тогда и призналась, что готовить ее научил Марат, когда они – Гуля, только-только ставшая студенткой мединститута, и он, стажер прокуратуры Актюбинска, – стали вместе жить в общежитии. Нет, брат не нависал над ней, стоявшей у плиты, не раскатывал вместе с ней тесто. Авторский метод Марата заключался в том, что он постоянно звал гостей, нисколько не смущаясь кулинарных способностей сестренки. Он с аппетитом ел и недоваренную картошку, и недожаренные рожки и совершенно безответственно потчевал этим друзей. Гуле не оставалось ничего, кроме как научиться готовить. А как только у нее стало получаться, Марат, не пожаривший за свою жизнь даже яичницы, без всякой иронии заявил: «Моя школа!»
«Твоя Гуля-Пуля скучает по тебе…»
– Когда Марата забрали в армию, вы же знаете, что я писала брату дважды в неделю. Даже то, что с глазу на глаз не сказала бы, смело рассказывала в письмах. Жаловалась на других братьев, уверенная, что за время отсутствия Марата переманю его на свою сторону. Ведь дома, когда они объединялись втроем и подшучивали надо мной, папа всегда вставал на мою защиту. Помню, как братья разбудили меня далеко за полночь и, создав мнимую суету, внушили, что я проспала школу. Я, не приходя в себя, стала судорожно собираться и через пять минут стояла на пороге полностью одетая. Папа вышел из спальни на шум, который я создала, пока спешила. Сказать, что он был удивлен, увидев в полночь второклашку-дочку с портфелем в руках, – ничего не сказать. Мальчишки с хохотом разбежались, а отец, громко пообещав им взбучку, уложил меня спать. Но папы не стало. И за папу для меня был Марат. Потому я писала ему все, что было на душе, все, что волновало мое юное сердце. И сейчас мне порой так хочется написать ему, но не знаю, какой адрес получателя указать… – всплакнула твоя сестренка.
Всплакнули мы все. И обвинили в этом, конечно, лук.
1 января
С Новым годом тебя, Бахытгуль!
В этом году ты будешь больше радоваться и меньше плакать. В конце концов, как сказала Далида, «зато он у нас был».
7 января
Все люди к седьмому января уже заканчивают новогодний марафон и принимаются убирать елку, снимать с окон гирлянды, входить в рабочий процесс. Но не я.
Тридцать лет у меня, как у жены прокурора, седьмое января было «усилением». Ведь в этот день Марат праздновал день рождения. Обязательно накрывались несколько дастарханов: на работе – для коллег, дома – для друзей и родственников. Поэтому чаще всего шестого января я готовила закуски, горячее, салаты, упаковывала и утром отправляла с мужем на работу. И тут же принималась за праздничный ужин.
В этом году я тоже знала, что придут гости. Вечером за столом негде было и яблоку упасть: Акбулат, супруга Мурата Айжан, супруга Заки Бахыт, коллеги из Генеральной, дядя Шахимардан с дочкой, Ерболат с женой, племянники, дети.
Получился очень теплый вечер.
А потом один из друзей Марата попросил Ерболата спеть песню. Ерболат взял гитару брата, провел пальцами по деревянному корпусу, коснулся струн и улыбнулся, глядя в никуда:
– Гитара еще не успела расстроиться после хозяина. – Потом обвел взглядом собравшихся и начал протяжно:
В поздний час ненастным днем
Одинок мой грустный дом.
Все молчит, и мне слышна
Только ночь и тишина.
Друзья, узнав песню, которую Марат неизменно пел в кругу друзей, стали подпевать:
И я тогда зову гостей,
Зову гостей своих друзей.
Зову всех тех, кого люблю,
Давно люблю.
Дом зазвенит, зазвенит,
Зазвенит голосами вдруг.
И улетит, улетит, улетит
Горький дым разлук.
И оградит, оградит
Нас надежно от зимних вьюг
Наш тесный круг…[194]
Ерболат вдруг оторвал взгляд от струн, ведь на мгновенье ему показалось, что в этом многоголосье он услышал родной голос брата. Он вновь обвел всех взглядом, но не нашел того, с кем, казалось, ушло и его детство.
– Давай еще, Ерболат, – попросил кто-то.
Братишка посмотрел сквозь гостей, а его пальцы сами по себе стали брать задорные аккорды «На улице Марата».
На улице Марата
Я счастлив был когда-то,
Прошло с тех пор ужасно много лет,
Но помнят все ребята
На улице Марата,
Что я имел большой авторитет.
В коротеньких штанишках,
Забросив в парты книжки,
Как в катакомбы, лезли в кучи дров.
И в синей форме новой
Усталый участковый
Ловил нас в паутине чердаков.
По улице Марата
Мы шли толпой лохматой…[195]
Голос Ерболата вдруг дрогнул. Он попытался начать заново, но в горле предательски завыло. И это уже совсем не было похоже на хулиганские мотивы Розенбаума.