Брат отложил гитару, вытер о себя руки, хотя больше это походило на то, что он не решается обнять сам себя, вернулся за стол и долгое время не поднимал глаз.
Я смотрела на него и не заметила, что по моей щеке катится слеза.
14 февраля
Дину, кажется, пригласили на свидание. Хоть она в этом не признается. Только глаза блестят, улыбается. Вечером подкрасилась, принарядилась и попросила у меня жемчужное ожерелье.
– То, которое ты подарил на нашу тридцатую годовщину. Смеюсь каждый раз, когда вспоминаю, с каким трудом ты держал в себе сюрприз и все равно накануне выпалил: «Жаль, но завтра я не подарю тебе то жемчужное ожерелье, которое ты хотела». В этом был весь ты: открытый, бесхитростный, сохранивший внутреннего ребенка.
И вот в прихожей Дина. Красивая, смеющаяся и так похожая на тебя.
А я вернулась в зал, где на столе стоял огромный букет малиновых роз. Это Төрехан отправил… от тебя.
Сын вспомнил, как Марат дарил мне такие же букеты на День влюбленных. Но последнее время он приносил их часто и без повода. «Стареешь», – смеялась я. А он отвечал: «Зато ты цветешь».
Арман недавно рассказывал: «Аға выйдет с работы, как обычно, и по пути домой иногда велит остановиться у цветочного рынка: "Жеңгейді қуантайық"[196]. Сам пойдет, начнет выпытывать у продавцов: "Где эти… ну, эти… темно-розовые большие розы". Так и не смог запомнить модное название "Пинк Флойд"».
– Наверное, еще долго я буду писать про первый раз без тебя: первый день рождения без тебя, первый Новый год без тебя, первый букет «Пинк Флойд»… без тебя.
Учусь жить без тебя, потерпи мою тоску, любовь моя!
8 марта
Каждое Восьмое марта я получала от Марата цветы. Но когда появился Төрехан, это превратилось в настоящий сговор отца и сына. Марат будил трехлетнего Төрехана и, почти ничего не роняя, практически не чертыхаясь в поисках сыновьих штанишек, выходил с пухлым малышом из дома, чтобы на рассвете, как и сотня других внимательных мужчин, занять очередь за цветами. Затем они возвращались в спящий дом с четырьмя букетами.
Я лежала с закрытыми глазами, пока Төрехан волочил к моей постели букет, потом театрально втягивала аромат роз, приоткрывала веки, восторгалась цветами и наконец целовала двух самодовольных мужчин. Так целых пятнадцать лет я подыгрывала их праздничному настрою.
Потом, уже не так тихо и совсем не аккуратно, Төрехан забегал в комнату сестер и кому вручал, кому радостно кидал букет.
Дети становились старше. Төрехан уже начал стучаться в комнаты девочек, да и моему показательному втягиванию аромата роз перестал верить. Но неизменным оставались четыре букета цветов и две самодовольные улыбки. Правда, в последние годы Төрехан заказывал один, а то и два букета в другие уголки света: сестры стали студентками и разлетелись кто куда. В прошлый раз, к слову, у него не вышло доставить цветы Далиде в Вену, и за это он даже получил от отца.
– У мамы и сестер всегда должны быть букеты на Восьмое марта и на День Святого Валентина. Запомни это, – отчитал Марат Төрехана.
Марат сам был внимателен не только к нам, матери и сестре, но и к моим коллегам в больнице в Аксу – дарил им хотя бы по розе. Врачи и медсестры каждый раз удивлялись и еще много лет рассказывали, что муж Бахытгуль всем отправлял цветы.
С ростом должности мужа и количество букетов в доме стало расти: передавали цветы его знакомые, коллеги. Я стала накрывать столы уже в кафе, чтобы не уставать на кухне, встречая людей целый день. А после застолий мы пешком возвращались домой, дышали воздухом, разговаривали о том и о сем.
В последнее наше Восьмое марта, накануне смерти Марата, все было именно так. Мы вернулись домой, попили чаю, и Марат велел нам с Тұрсынай взять в руки все букеты и попозировать ему на камеру. Он фотографировал нас с разных ракурсов, в какой-то момент даже лег на ковер, хотя мы с дочкой запричитали: «Ты что! Попадет подбородок!» Но красота в глазах смотрящего. Он искренне любовался нами.
А потом Марат позвонил двум другим дочерям: Дине в Алматы и Далиде в Вену. Когда Далида подняла трубку, он увидел ее, наряженную, с красной помадой на губах, и не преминул отметить это комплиментом, доведя дочь до пунцовых щек: «Ух, красавица папина!»
Пора было ложиться спать, а он все ходил по дому, обращаясь то к Төрехану, то к Тұрсынай.
– Шүкір, покажи бицепсы, – принялся он сначала за сына, а когда тот смущенно снял футболку и продемонстрировал свое атлетическое сложение, отец, не скрывая гордости, стал нахваливать парня: – Это же чистый труд!
– Боже, Паста, завязывай уже, – рассмеялась Тұрсынай, глядя на братишку.
С недавних пор за Төреханом закрепилось довольно странное прозвище – Паста. Тұрсынай сначала срифмовала половинку его имени «Торех» с «Орех». Потом добавила щепотку фантазии, и из «Ореха» сыночек превратился в «Ореховую пасту». Как и следовало ожидать, при ежедневной амортизации «Ореховая паста» сократилась до «Пасты». Даже не знаю, это отцовские гены или профессиональная деформация маркетолога? Как бы то ни было, Төрехан откликался на это прозвище, хотя это вовсе не значило, что он собирается прикрывать тело Аполлона.
– Турсынян, давай петь, включи караоке, – предложил Марат дочери в ответ на ее смех.
– Па-а-ап, не хочу, устала, – отказалась она, – я пошла спать.
По очереди все разошлись по комнатам, и мы тоже легли… в последний раз вместе.
9 марта
– Я видела сон, Марат.
Я возилась с завтраком на кухне нашего шымкентского дома, когда услышала твой голос из зала. Ты так проникновенно пел. Прислушалась и только тогда разобрала. Это был Коран. Потом ты вышел завтракать, и я обрадовалась, увидев тебя. Ты был настоящим, живым настолько, что я почувствовала твой запах. Я почему-то начала суетиться, никак не могла отыскать краковскую колбасу, стала варить гречневую кашу, хотя знала, что ты ее не любишь.
Ты сидел за столом немного полубоком, скрестив ноги в коленях, и наблюдал за мной с такой теплой улыбкой. А потом сказал, что не будешь есть.
Я села напротив, и что-то стало подсказывать, что это сон, что ты сейчас уйдешь, а я так хотела отсрочить твой уход.
Мы смотрели друг на друга и улыбались. Как будто после долгой разлуки, как будто после несправедливо долгой твоей командировки. А потом ты встал и вышел из кухни. Я последовала за тобой. И знаешь что? Мне показалось, что я все это уже видела… наяву. Да, проигрывалась, как в киноленте, наша последняя встреча. Точь-в-точь. Только я дожидалась одного момента – того, который прокручивала в голове все эти месяцы.
В наше последнее утро ты спешил на работу. Предстояло какое-то важное совещание в Туркестане. Поэтому даже встал раньше обычного. После завтрака ты поцеловал меня и вышел из дома. Все как всегда.
Но было кое-что необычное. Почти у ворот ты вдруг обернулся и посмотрел на меня. Как-то по-особенному, будто хотел что-то сказать. Постоял так секунду-другую, а потом отвернулся, кинул Хорхе прихваченную со стола колбаску и уехал.
Через несколько часов я буду мчаться в Туркестан, вымаливая тебя у Аллаха.
Но не успею.
Все закрутится: врачи, прокуроры, вопросы, требующие немедленного решения, дороги, люди, слова Корана, слезы, много слез, и дети, в один момент осиротевшие наши дети.
Но этот твой последний взгляд не дает мне спать. Лишает вкуса хлеба.
Ты что-то предчувствовал? Что ты хотел мне сказать?
И вот я снова смотрю тебе вслед. Знаю, что не должна идти за тобой.
Между нами снова стекло входной двери, сквозь которое я провожаю тебя взглядом и тихо молю:
– Обернись и скажи.
Словно услышав мой шепот, ты поворачиваешься, смотришь на меня долго-долго, точно прощаешься. А потом произносишь:
– Я очень тебя люблю.
Улыбаешься так тепло, словно обнимаешь. И уходишь.
На часах два. Вглядываюсь в темноту. Никого.
– Я тоже очень тебя люблю, – признаюсь я шепотом ночи.
10 марта
Встретилась с редактором издательства, чтобы отдать дневник. В последний момент испытала жгучее желание удалить некоторые записи, которые, по мне, были слишком откровенными. А потом в голове издалека зазвучал твой голос, напевающий песню Розенбаума:
И я оставила все как есть…
Пусть в этих строках дневника будешь жить ты, будет жить наша любовь навеки.
Благодарности и, кажется, извинения
Благодарю каждую женщину на моем пути, которая вписала себя в эту книгу, сама того не ведая, а доверившись подруге, коллеге, внучке и с недавних пор писателю… Благодарю и прошу прощения.
Благодарю подругу, которая скинула мне фотографию дочери с отцом после шестилетнего разрыва. В защиту таинства личной истории могу сказать, что все, кроме фотографии, было мной додумано. Алина, позвони, если чё.
Не совсем благодарю склочную коллегу, которая на работе постоянно общалась по телефону с единственным, как мне казалось, человеком, который хотел с ней разговаривать. По крайней мере, всегда брал трубку. Это была ее пожилая мать. Не совсем благодарю, потому что это мешало мне работать юристом, сидя с ней плечом к плечу в open space. Но благодарю, потому что я стала писателем. Надо же было куда-то девать подслушанное.
А еще благодарю незнакомку в «Инстаграм»[198] с цветами вместо аватарки, которая как-то раз поделилась рассказом – честно и без генеральской важности – о доле жены генерала прокуратуры. Эта история – особая ценность в моей сокровищнице, потому что я сама в свободное от писательства время – жена молодого сотрудника той же прокуратуры.