Эти слезы были мольбой Аллаху о прощении.
Была у Айна апа тайна, которая вконец иссушила ее сердце. Об этом знали только они вдвоем с Фадуа, но никогда не обсуждали: ни в пылу гнева, ни в эйфории добрососедства, ни в минуты женского доверия. Словно той истории не существовало. Не счесть, сколько раз Айна апа, скучая по внукам, представляла, что уже лет пятнадцать могла бы жить под одной крышей с внуком или с внучкой от Фадоши.
«Четырнадцать лет исполнилось бы в сентябре. И это мальчик, Дева по гороскопу», – ответила бы Фадуа, если бы слышала мысли матери.
Да, она уже четырнадцать лет смотрела свой гороскоп Козерога и своего нерожденного ребенка Девы. Иногда представляла, какой подарок купила бы ему на Новый год или на день рождения – второго сентября. Это была предполагаемая дата родов. Вообще, у Фадо оставались только предположения: скорее всего, мальчик, наверняка кудрявый, как ее папа, и, по всей вероятности, умный. А как иначе?
Но Айна апа сказала старшей дочери:
– Какой позор! Твой отец меня убьет, если узнает! Какой пример ты подашь Маруа? Завтра еще она принесет в подоле!
Только вот отец почти год лежал парализованным после инсульта.
Девушка проходила восемь недель с ребенком под сердцем, не поддаваясь на угрозы и мольбы матери. А потом стало плохо отцу. Нет, не из-за новости о позорной беременности дочери, а из-за остановки дыхания за два дня до того, как Фадо должна была встать на учет по беременности. Тогда мать и сказала ей то, о чем обе предпочитали молчать до сих пор.
– У тебя есть деньги, чтобы уйти в декрет? Есть муж, который обеспечит, пока будешь рожать и сидеть дома? А о нас ты подумала? Вдруг что еще случится с отцом, как покупать лекарства? Вон, ИВЛ сколько стоит! Обрекаешь отца умирать на больничной койке, потому что нам на твои роды надо деньги собирать. Сенің әкең кімге керек деп ойлайсың?[57] Или пусть помирает, потому что дочь, которую он учил, одевал, кормил, решила рожать не пойми от кого и не пойми кого? Тебе что, сорок лет? Поезд уходит? Нормально выйдешь замуж, нормально родишь, жүректі ауыртпай, елдің алдында қызармайтындай![58] Білесің ғой…[59], Маруа нужно учить, әкеңнің жағдайы анау! Не ойлап журсің?[60]
Через два дня Фадуа пришла в поликлинику, заняла очередь за другими беременными. Все они то и дело прикасались к животу и ненароком поглаживали еще не рожденных детей.
Она тоже гладила живот, правда, скрыто, через карманы пальто. Ей не разрешили материнскую нежность.
Фадо пропускала вперед одну женщину за другой, не решаясь войти в кабинет гинеколога, ведь она не успела проститься с сыном.
«С сыном», – она была уверена, что носит под сердцем сына.
Фадуа так и не зашла тогда в кабинет. Вернувшись, сказала матери, что сделала аборт. Так, она украла у Вселенной еще несколько недель тайного материнского счастья, а потом, напившись, положила в рот большую белую таблетку. Она не смогла проглотить ее сразу. Таблетка застревала, царапало горло, словно до последнего не желала убивать любимого малыша… Фадуа отхлебнула еще вина, зажмурилась, и убийца исчезла где-то у нее внутри.
Три дня спустя Айна апа в который раз вызвала скорую, но уже не для мужа, а для старшей дочери. Открылось кровотечение, которое Фадо восприняла за Божий промысел, за желание сына быть с матерью в мире, где есть место для них обоих.
УЗИ показало, что медикаментозный аборт на двенадцатой неделе привел к частичному выходу плодного яйца и кровотечению. Медсестры обмотали ноги девушки эластичными бинтами и отвезли ее на операцию. Последнее, о чем успела подумать Фадуа перед тем, как погрузиться в медикаментозный сон, было горькое «Как сильно цеплялся мой сын за жизнь».
О том дне никто больше не говорил: мать подсуетилась и выставила перед домашними болезнь Фадо чем-то вроде воспаления по-женски. Маруа, не получив дурной пример, вышла замуж за любимого человека. Пять лет спустя в своей постели, в окружении семьи умер отец.
Только Фадуа все шла и шла к своему женскому счастью, к мужчине, с которым создала бы семью, к детям, которых прижала бы к груди. И на этом пути ей любой проходимец казался мужчиной, а проявленная им любезность – любовью.
Когда она наконец дойдет, ей хотелось верить, что Он обязательно скажет: «Где ты ходила? Я звал, звал, а ты не откликалась», а она улыбнется в ответ: «Все-таки хорошо, что теперь мы вместе».
В дверь забарабанили детские кулаки, и, как быки на испанской корриде, сметая все на пути, в дом с радостными криками «Апа! Апа! Апа!» забежали внуки.
Без предупреждения нагрянула домой из Барселоны Маруа и удивилась винегрету, фунчозе, бауырсакам и бешбармаку.
Фадо, услышав за дверью голос сестренки, тоже удивилась и, конечно, обрадовалась, даже заторопилась ей навстречу, но, выходя из комнаты, заметила брошенного на кровать ежика. Она подняла игрушку, замерла на секунду и спрятала ее подальше в шкаф, за одеждой.
Ежедневник
Дана выскочила во двор многоэтажки в длинном распахнутом пуховике, наспех накинутом поверх шорт и растянутой футболки. Добежала до скамейки посреди детской площадки, села, да так, чтобы деревья скрыли ее от семьи, которая не ровен час начнет высматривать ее в темноте и, чего хуже, орать: «Ма-а-ам, ты где? Ма-а-ма-а-а!» и «Ма-ма-сы![61]»
«Ненавижу это слово! Ненавижу эти голоса! Ну сколько можно?! Мам-мам-ма-а-а-ам, достали! – ругалась про себя Дана. – И Артур задолбал! Где наша мамочка? Давай спросим у мамочки! Мамасы, подай вилку! Сука, вилка лежит в двух шагах, но я должна подать! Заодно Данию поднять, Алана с Тимой разнять! Достали!» И разрыдалась в голос мама трех малышей. Разрыдалась в голос, сидя на скамейке посреди детской площадки, пока ее семья продолжала ужинать: Артур супчиком по настоянию гастроэнтеролога, пацаны макарошками, Даниюша, наверное, чем ни попадя из-под стола.
«Ух, эта бесячая половая жизнь, ведь найдет, что проглотить, мелкая зараза!» – успела подумать Дана между завываниями.
Наревевшись всласть, она откинулась на спинку скамейки и выдохнула. Пар изо рта облаком из легкой вуали поднимался все выше и выше, пока не рассеялся в свете уличного фонаря, а вместе с ним развеялась и клокотавшая внутри Даны ненависть. Она засунула руки поглубже в теплые карманы и долгие счастливые пятнадцать минут, а может, и двадцать, а может, и целую вечность, выдыхала воздух изо рта и забавлялась его пируэтами, как вдруг заметила забытый или намеренно оставленный кем-то ежедневник. Обрадовавшись новому увлекательному занятию на время ее шального и определенно недолгого одиночества, Дана без зазрения совести и, что уж таить, даже отчасти нагло открыла ежедневник.
«Бокейхана, 29, 90 квм – 3… достык 13/2, 48 квм – один… керей Ж, 40–60 квм… – с любопытством прочитала она и подумала: – Риелтор, должно быть, оставил». Страницу за страницей Дана изучала с восторгом, пока не поймала себя на мысли, что уже сто лет ничего путного не читала, кроме состава витаминов и мамских мыслей своих подруг в интернете. Конечно, адреса до путного чтива вряд ли дотягивали, но было во всем этом действии нечто завораживающее – жизнь другого взрослого человека, пускай и далекого от писательства.
«Рыскулова, 40… Ж, 30 квм… Майлина, 28, 55 квм, Ташенова, 11, Кабанбай батыра… Адреса, адреса, адреса, ну дай же что-нибудь для подпитки фантазии», – думала молодая женщина, теряя прежний запал, и неожиданно заметила строчку, не раз обведенную синими чернилами: «Устала. Как же я устала». Дана не поверила своим глазам: «Может, это я написала? Может, я с ума сошла?» Провела пальцами по надписи, почувствовала нажим и десятки чернильных дорожек вокруг буквы «У». «Устала», – тихо произнесла Дана, чтобы удостовериться в прочитанном. Хозяйка ежедневника тоже устала…
Оставалось лишь догадываться, отчего эта женщина устала. Работала ли она риелтором или искала себе квартиру, потому что ушла от мужа-тирана? А может, это были адреса ее пациентов и она, как врач, моталась по вызовам? Или адреса должников, и владелица ежедневника, как ростовщик, дававшая деньги в долг, устала их собирать…
Додумавшись до того, что неизвестная была сообщницей домушников и приглядывала за квартирами, а хозяева появлялись в своих владениях безо всякого распорядка, чем довели несчастную воровку до изнеможения, Дана заметно приободрилась, поднялась со скамейки и пошла домой, прихватив с собой ежедневник и посмеиваясь над безумными догадками.
В этой многоэтажке, да что уж там – на этой Земле, она сегодня была не одна.
Как-то вечером, помыв посуду после ужина, Дана вышла во двор и целенаправленно зашагала к скамейке посреди детской площадки. Ей захотелось оставить ежедневник незнакомцу, чтобы вернуть долг Вселенной. Посидела минуту-другую, посмотрела на уличный фонарь и кружащиеся в его свете снежинки, прикрыла глаза и улыбнулась.
«Наверное, дома опять ищут маму», – подумала она и пошла обратно – не спеша, растягивая каждую секунду, каждый шаг.
На следующее утро случайно присевшая на скамейку старушка прочитала на заложенной страничке ежедневника две строчки, написанные разной рукой: «Устала. Как же я устала» и «Значит, мы хоть что-то делаем». И улыбнулась.
Рақмет, айналайын[62]… Алиса
В квартире номер семьдесят три дома номер тринадцать по улице Достык жила пожилая женщина с новоиспеченной супружеской парой – внуком и его молоденькой женой.
Когда решался вопрос о жилплощади для только что женившегося сына, совместное проживание с девяностолетней бабушкой казалось его матери замечательной идеей. В ее представлении бабушка воспитала бы келін в казахских традициях, а на внука давила бы авторитетом, чтобы по глупости не обидел жену.