‑то приеме. И он был с девицей. Моделью. Высоченной, рыжей, кудрявой, напичканной силиконом. Он что‑то ей рассказывал, а она так смеялась, как будто бы кладбищенская ворона каркала. А увенчанные длиннющими акриловыми ногтями пальцы подбирались к его ширинке, и Роберту это явно нравилось. Полину он даже не заметил. А у нее словно открылись глаза. Она‑то надеялась, что он тоже переживает, обдумывает, взял тайм‑аут, чтобы в себе разобраться. А он… И с этим мужчиной она надеялась встретить старость? И его сердце она надеялась растопить? И ему она рассказывала самое сокровенное? И его ребенка она носит под сердцем?
В тот вечер Полина напилась, а на следующий день сделала аборт. Гинекологине она потом так и не простила, что та не попыталась ее отговорить, не видела, в каком Поля состоянии, не идентифицировала безмолвную истерику.
— Я больше не хочу иметь детей, — сказала Полина. — Никогда.
— Ну что вы, вы же еще совсем молодая.
— Неважно. Я так решила. Я плачу вам. Или вы хотите, чтобы я нашла другого врача?
Гинекологиня не хотела. Полина Переведенцева наблюдалась у нее уже несколько лет. Ей сделали операцию. Затяжная депрессия мешала понять, что же она натворила. Тогда ей казалось, что любви больше не будет, это невозможно, все скупое тепло, на которое была способна она, московская Снежная королева, уже отдано. А раз так, и женские функции ей не нужны. Без них даже удобнее.
И вот теперь Полина смотрела на море и плакала, не могла не плакать. Все вернулось на круги своя. Она — стареющая одинокая кокотка, никто, ни карьеры, ни семьи, ни одной завалящей мечты, чтобы всеми силами бороться за ее воплощение. А он где‑то веселится с крепкой и смешливой, как сладкое шампанское, Анфисой. И Полина умеет чувствовать только грусть. А он вообще не умеет чувствовать ничего, кроме оргазма.
— Я могу вам чем‑нибудь помочь? — вдруг спросил кто‑то по‑русски.
Поля встрепенулась. она ненавидела прилюдные проявления слабости. Усиливающийся ветер помешал ей расслышать шум чужих шагов. И к ней подкрался загорелый улыбчивый мужчина в шортах и теннисных туфлях.
— Нет, спасибо. Не обращайте внимания, это от ветра.
Зачем‑то он уселся на теплый камень рядом с нею. Как в кино, где в самой сопливой сцене непременно появляется спонтанный спаситель. Полина отодвинулась. Спасители ей ни к чему, да и он совсем не в ее вкусе. Холеный, улыбчивый, дорого одетый, да еще и русский, сразу видно, что избалованный, бабник, в общем, Роберт номер два.
— Жаль, что у меня нет фотоаппарата. Вы так красиво грустите, что я мог бы продать ваш портрет на Сотбис и стать миллионером.
— Обычно все наоборот, я разоряю мужчин.
— Вы проститутка? — поднял брови он.
— Да, — зачем‑то сказала Полина. — Но извините, я на каникулах.
— Да бросьте. Никакая вы не проститутка. Взгляд не тот. А меня зовут Александр, можно просто Шурик, и я так давно не слышал русской речи, что готов вас расцеловать.
— Но откуда вы вообще поняли, что я русская?
— Элементарно, Ватсон, — он кивнул на торчащий из ее сумочки журнал.
Полина улыбнулась и смахнула задержавшуюся на реснице слезинку:
— Мне жаль вас разочаровывать, но я не настроена болтать. Неудачный день, плохое настроение.
— Так может быть, вместе поужинаем? Вдруг я тот самый антидепрессант? Да не смотрите на меня так, не съем. Мне просто хочется по‑русски пообщаться. Я здесь уже второй год торчу. Друзья редко приезжают.
— Зачем же переселились, если уже через два года так ностальгируете? — пожала плечами Полина, поднимаясь. Жаль, но придется отсюда уйти. От таких, как этот «Александр, можно просто Шурик», так быстро не отделаешься.
Но Александр ее удивил:
— Я художник. У меня была своя галерея в Москве, но потом я решил бросить все и перебраться в Италию. Написать что‑нибудь действительно стоящее. Друзья говорили, что я сошел с ума. Помещение, сто метров, почти в самом центре, на Красных Воротах. Продал не торгуясь. Сейчас бы это были совсем другие деньги.
— Вы пытаетесь меня разжалобить?
— Скорее заинтересовать. И заманить ко мне на ужин. У меня здесь вилла, совсем недалеко отсюда. Там работает Лучана, и таких замечательных равиоли…
— Не спешите, — Полина поправила сумку на плече и опустила на глаза темные очки. — Я вовсе не собираюсь с вами ужинать. У меня деловая поездка и вряд ли будет свободный вечер. Что ж… Всего хорошего.
— Ну ладно, — поник он. — Но можно я вам хотя бы запишу свой телефон? В вашем журнале? И если свободный вечер все‑таки выдастся, вы позвоните мне? Только предупреждаю: я не маньяк. Это так, на всякий случай.
— Ну ладно, — Поля протянула ему журнал и карандаш. В конце концов, он вежливый и зачем‑то пытается ее развеселить. Пускай запишет. Журнал она выбросит в гостинице. И человека не обидит, и не позволит потревожить свое одиночество.
«Александр, можно просто Шурик» что‑то радостно царапал на задней обложке. У него был почерк начальника — резкий, размашистый.
Худенькое, детское еще запястье обнимал массивный золотой браслет, и это сочетание невинности и кричащего самоварного шика было до того пошлым, что хотелось отвести взгляд, но Анюта сдержалась. Так нельзя. У них только наладились отношения, Лиза сама позвонила и пригласила вместе пообедать, нельзя все портить пустыми замечаниями. К тому же подростки так болезненно относятся ко всему, что связано с их внешностью…
— Очень красиво, доченька, — улыбнулась Нюта. — Но ведь это же подделка?
— Вот еще! — фыркнула Лизавета. — Буду я фальшивки носить. Настоящее, в ювелирном магазине купила.
— Откуда же у тебя такие деньги? — перепугалась Нюта.
— Мам, хорошо, что ты сидишь. У меня такая новость, такая! Меня в кино сниматься берут.
— Да ты что? — ахнула Анюта. — Ты меня не разыгрываешь? Как же это вышло? Господи, неужели у тебя и правда получилось?
— А то! — Довольная Лизавета сияла, Нюта давно не видела дочь такой. — Конечно, было не так просто пробиться, — она потупилась с деланой скромностью. — Но я же у тебя ого‑го! Вчера я подписала контракт, и мне выдали аванс. Сначала я хотела поехать на вещевой рынок и накупить кучу одежек, но потом подумала: это же самый первый гонорар. Нужно что‑то запоминающееся, дорогое, особенное. И купила этот браслет.
«Дуреха моя любимая», — нежно подумала Нюта, любуясь дочерью, которая глаз не сводила с безвкусной безделушки.
— Но что же это будет за фильм?
— Так, ничего особенного, — пожала плечами Лиза. — В кино его вряд ли покажут. Продюсирует Роберт Лэппер, вряд ли ты о нем слышала, но он довольно известный.
— Кто? — рассмеялась Анюта. — Роберт Лэппер? Да моя подруга работает у него.
— Что? — Лиза как‑то напряглась. — Какая еще подруга?
— Неважно. А как будет называться фильм? Я у нее обязательно узнаю. Еще и на съемочную площадку напрошусь.
— Мам, это лишнее, — скисла Лизавета. — Не хочу выглядеть маменькиной дочкой.
— Какая же ты у меня дурочка!
— И названия у фильма еще нет. И вообще, не надо пока ничего подруге говорить. Может быть, еще и не получится ничего.
— Ладно, ладно, как скажешь.
— Мам, — на Лизино лицо вернулась улыбка. — А ведь я и тебе подарок купила.
— Мне? — недоверчиво переспросила Анюта.
Лизавета делала ей подарки, только когда была совсем маленькой — рисовала смешные открытки, вырезала каких‑то кукол, пыталась вышивать картинки. Повзрослев, она предпочитала тратить карманные деньги на себя. Оно и понятно, какие там деньги, а девочка растет: и тушь ей хочется, и красивые колготки, и в кафе, и в кино.
— Вот, — Лиза торжественно протянула ей красивую коробочку.
В красном бархатном нутре поблескивало золотое колечко с жемчужинкой — скромное, старомодное, недорогое.
— Лиза… — Колечко пришлось впору, и Анютины глаза заволокло слезами.
— Мам, ну что ты, — Лизавета протянула ей бумажную салфетку. — Ну что ты, люди же смотрят! Мам, тушь ведь потечет. Кстати, что это за тушь?
— Полина подарила, — всхлипнула Анюта. — Вот уж не думала, что я могу быть такой счастливой.
— Да ладно тебе. То ли еще будет, — Лиза мечтательно улыбнулась. — Я еще стану суперзвездой. Представляешь, приедет к нам передача «Пока все дома», а там мы с тобой!
— Я блинов напеку, — поддакнула Анюта. — И пирог лимонный сделаю. Но все равно мне как‑то не верится… Моя дочь — кинозвезда.
Три итальянских дня пролетели как один час. Полине практически не удавалось отдохнуть. Не успевала ее кое‑как причесанная голова коснуться подушки, как звонил будильник. Она только и успевала, что быстро принять душ и высушить волосы феном. Не красилась, не лежала часами с увлажняющей маской, но почему‑то выглядела хорошо, и даже привередливый Роберт на нее засматривался, она пару раз ловила на себе этот знакомый рассеянный взгляд.
А в последний вечер, который Поля решила провести в постели, он вдруг постучал к ней в номер. Он был навеселе. И Полина даже отшатнулась, инстинктивно скрестила руки на груди, когда заметила, с каким любопытством он разглядывает ее тело, плохо скрываемое ночным платьем из тончайшего нежного хлопка. Секс с бывшим любовником никак не входил в ее планы. Полина только‑только начала чувствовать, что психологический эксперимент работает, ей и правда становится легче. Может быть, пройдя через боль еще раз, восстановив в памяти детали, находясь рядом с объектом боли, она сможет отпустить эту печаль от себя и стать новой Полиной, которой еще положен хоть маленький кусочек счастья.
— Роберт, ты почему здесь? — строго спросила она. — Я же вам заказала столик в «Ди Маре» на девять часов. Анфиса хотела туда пойти.
— Анфиса, — болезненно поморщился он, привалившись к дверному косяку и пожирая Полю глазами. — Слишком много в моей жизни этой Анфисы. Нет, она, конечно, классная, но… М‑да, слишком много.
— Подожди, я накину халат. — Поля метнулась в ванную и закуталась в махровый гостиничный халат, который позволил ей почувствовать себя хоть немного увереннее. — Роберт, я твой ассистент, а не психотерапевт. Свои личные проблемы решай, пожалуйста, сам.