с ней заговорить: «Как тебя зовут?» – спросила она. Девочка не ответила. Она направилась к лестнице и вскоре исчезла из виду.
Какой во всем этом был смысл? Солен не могла понять. Что-то важное ускользало от нее в этом странном месте, в поведении всех этих женщин, с которыми она вроде бы и контактировала, но оставалась для них совершенно чужой. Она не знала верного кода для расшифровки их душ, их поведения, не знала, как им воспользоваться, однако теперь, бесспорно, она знала одно: мало-помалу она займет свое место среди них.
Леонар был прав, подумала она, покидая Дворец.
Нужно время.
Глава 9
Сегодня утром это произошло. То, чего она боялась много лет. Она знала, что рано или поздно это случится – она с ним встретится. От общих друзей она знала, что он переехал в этот район.
Джереми, любовь всей ее жизни, о котором она никогда не забывала.
Утром она вышла из дома, чтобы наконец разделаться с письмом королеве Елизавете. После долгих раздумий она решила все-таки его отослать. В конце концов, она его написала, да еще и перевела. К тому же сербка имела право надеяться. Жизнь и так у нее отняла все, но оставалось право мечтать и уйти из этой жизни, заполучив несколько редких подписей коронованных особ. Да кто она, Солен, такая, чтобы открывать Цветане глаза на тщетность ее надежд? Чуть пустить пыль в глаза, принести немного Букингемского дворца в их приютский Дворец – это же все равно что добавить немного сахара в плохонький кофе: вкуса не исправит, но выпить будет легче.
Солен улыбнулась, написав адрес на конверте: «Елизавете II, Букингемский дворец, Лондон, Англия». Обратным она записала адрес Дворца женщины. И только тогда поняла, что не знает фамилии Цветаны. Она поставила свою. Если паче чаяния ответ придет, дежурная секретарша передаст ей.
Опуская письмо в ящик «Провинция и Зарубежье», Солен залилась хохотом. «Так вот чем я кончила?» – подумала она. Долгие годы учебы на юридическом факультете, конкурс адвокатов, продолжительная работа в конторе, синдром выгорания и реабилитационная терапия, приведшая ее в результате сюда. Не зря говорят: «ирония судьбы».
Она уже собиралась отойти от ящика, как вдруг на противоположной стороне улицы увидела его. Джереми. С ним была молодая женщина и ребенок лет двух. Солен застыла как вкопанная. Сердце ее болезненно сжалось, руки задрожали. Она продолжала стоять, охваченная ужасом, словно ослепленная автомобильными фарами лань на пустынной ночной дороге.
Джереми ее не заметил, он был слишком занят – подбирал пустышку, которую только что уронил малыш. Солен разглядела ребенка: точная копия отца, один в один. Второе издание его самого – свеженькое, лучистое, непереносимое для глаз торжество жизни и здоровья. Второе «я», которое неудержимо хочется прижать к себе и поцеловать.
Он не хотел ребенка, не хотел никаких обязательств, он так ей и сказал. И Солен приняла его выбор. Они жили отдельно, иногда встречаясь, чтобы разделить прекрасные моменты страсти. Они вместе путешествовали по Лондону, Нью-Йорку, Берлину, регулярно ходили на выставки современного искусства, ужинали в лучших ресторанах. И такая жизнь ее устраивала – по крайней мере, ей удалось себя в этом убедить.
Чужое счастье жестоко. Оно без всякой жалости протягивает вам зеркало. Одиночество Солен хлынуло горячей волной ей в лицо. Ребенка, которого он не хотел, он сделал другой. Вот в чем истина. Этот двухлетний малыш не просто доказательство его лжи, это доказательство его предательства. В этот миг Солен почувствовала себя опустошенной, пустой от этого ребенка, которого она никогда не носила, от всего того, чего она так ждала от него и чего он не делал. Ради его любви она делала только то, чего он от нее ждал. Подчинялась желаниям других, отрешившись от собственных. И по пути она потеряла ориентир. Здесь, на улице, пока она смотрела на Джереми, перед ее глазами пронеслась вся ее жизнь, в ускоренном темпе, словно фильм, в котором ей не нашлось никакой роли. Ведь это должна была быть я, сказала она себе, я должна была идти рядом с ним, я должна была подобрать упавшую соску. Я должна была говорить сыну: все, больше никаких конфет. Я должна была погружать пальцы в его взлохмаченные кудряшки.
Вот она, рана, на месте, все так же болит. Солен казалось, что ей удалось ее залечить семимильными шагами продвижения по службе, успешной карьерой. Как же она ошибалась! Несмотря ни на какие бальзамы и мази, рана заживать не собиралась.
«Время лечит все, все уходит», – говорится в песне.
Все уходит, кроме этого. Есть утраты, которые не забываются. Джереми – одна из таких.
Домой Солен вернулась в расстроенных чувствах. Она представляла квартиру Джереми, полную жизни и беспорядка, в разбросанных игрушках, наполненную детскими криками, где повсюду валялись пустышки, раскрошенное печенье. Ей хотелось выть волком. Она готова была вновь броситься в постель и рыдать весь день.
Каким-то чудом этот день оказался четвергом. Ей предстояло дежурство во Дворце. И это должно было ее спасти. До дежурства оставалось еще много времени, но какая разница, она придет пораньше. Все лучше, чем оставаться дома, оплакивая неудавшуюся жизнь.
Она покинула квартиру чуть ли не бегом. Проходя мимо булочной, бросила монетку нищенке и нырнула в метро. Больше не думать, погрузиться поскорее в чужую жизнь, как она раньше погружалась в изучение чужих дел. Не лучший выход, она знала, но больше ей не за что было зацепиться.
Поднимаясь по улице, ведущей во Дворец, Солен замедлила шаг. Она увидела вязальщицу, сидевшую прямо на асфальте. Перед ней на куске ткани были разложены ее работы: свитера для подростков и детей, пинетки для младенцев, кофточки, перчатки, шарфики, чепчики. Заинтригованная, Солен, немного поколебавшись, подошла ближе. Какая-то парочка с интересом разглядывала детские вещички. Каждому изделию была назначена цена. Ничтожная, символическая. Пинетки десять евро, жилетик за двадцать. А между тем каждая вещь была великолепно сделана, очень тщательно, с фантазией и вкусом. Солен представила, сколько они могли бы стоить в универмагах – в пять, а то и в десять раз больше. Свитера – настоящее произведение искусства, подумалось ей. У этой женщины золотые руки. Какой талант пропадает, какое жалкое найдено ему применение.
Она не осмелилась подойти ближе. Парочка принялась торговаться за детские пинетки, они просили сбавить цену вдвое. И вязальщица уже готова была уступить. Пять евро! Пять евро за пинетки, связанные вручную. Это была цена затраченного материала. Пять евро за часы работы настоящего мастера! Солен побагровела. Она почувствовала, что из глубины души поднимается волна гнева, того же, что охватил ее, когда она писала письмо администрации магазина по просьбе «чаевницы»! Это был приступ бешенства, с которым она уже не могла совладать. Она обратилась к парочке. Как им не стыдно торговаться? Ведь им пришлось бы заплатить в десять раз больше за такие пинетки в любой лавке центральных кварталов! Эти пинетки и связаны прекрасно, и шерсть самого высокого качества – шелковистая, мягкая. Пусть берут за десять или убираются к черту. Пара посмотрела на Солен с изумлением, как и вязальщица, которая недоумевала, чего ради она вмешивается? Покупатели бросили пинетки и, раздраженные, поскорее ушли, ничего не купив.
Солен продолжала стоять на тротуаре, не в силах двинуться с места. Вязальщица испепеляла ее взглядом. Она ни в чем ее не упрекала – упрекали ее глаза. Солен пробормотала какие-то извинения, она и сама не поняла, что это вдруг на нее нашло. По ее милости женщина только что потеряла пять евро, а теперь Солен знала цену пяти евро. Она собралась было уйти, крайне сконфуженная, но потом спохватилась. Она достала кошелек и сказала, что купит пинетки. Вязальщица посмотрела на нее с удивлением. Солен поскорее схватила шерстяные вещички и протянула ей купюру в десять евро.
Подходя ко Дворцу, Солен опять думала о Джереми, о ребенке, которого у нее никогда не было. И о пинетках, которые она только что купила. Хороший, возможно, но абсолютно пустой поступок.
Это семнадцатый размер, – сказала ей вязальщица, – для новорожденных.
Глава 10
Секретарша в приемной, похоже, удивилась, увидев ее так рано. «Я сегодня решила прийти пораньше», – просто сказала Солен. Конечно, она не стала ничего говорить ни о Джереми, ни о ребенке, ни о своем глубоком огорчении, ни о том, что она почувствовала, глядя на них. Не стала говорить об отчаянии, о пропасти, разверзшейся у нее под ногами. И не стала говорить о только что купленных пинетках.
«Очень удачно, – ответила ей сотрудница, – вас как раз уже ждет клиентка». Солен замерла от удивления. Надо же, впервые кто-то здесь ее дожидался, у кого-то возникло желание с ней пообщаться! Тем лучше. Сегодня ей действительно необходимо принести кому-то пользу.
Секретарша указала ей на женщину, одиноко сидевшую в фойе. Солен сразу узнала мать девочки с конфетами. Ребенок отсутствовал, сейчас обитательница приюта была одна. В этот ранний час в фойе было пусто, любительницы чаепитий еще не пришли. Ни женщины с сумками, ни нервозной Синтии. Солен подошла поближе. «Мне сказали, что вы меня ждете», – осмелилась она первой произнести фразу. Женщина словно выплыла из раздумий. «Вроде вы пишете письма, мне хотелось бы написать письмо сыну, в мою деревню». Солен кивнула и села возле нее. Теперь она получше разглядела ее: женщина была очень похожа на свою дочку, те же мелкие косички, тот же пронзительный взгляд. И та же печаль в нем, та же оторванность, как у всех, кто переходит поле жизни в одиночку.
Уже привычными движениями Солен установила ноутбук и крошечный принтер, который она стала с недавних пор брать с собой – легкий и удобный. Она запустила макбук. Подготовившись, она стала ждать знака от своей клиентки, что можно начинать.
Однако та ничего не говорила. Казалось, будто она не знает, с чего начать. Она казалась слишком взволнованной и беспомощной. И Солен не знала, как ей помочь. Опыта у нее не было – ведь послание королеве Елизавете и жалоба в администрацию магазина были первыми пробами пера, писать сыну куда труднее, чем королеве Великобритании, подумала она. Для начала она решила поинтересоваться у женщины, как зовут сына.