Но как в первый раз: «не дернусь и не попытаюсь остановить, пока ты сама не захочешь. Даже если ты решишь забить меня до смерти». Словно испытание — как далеко он сможет зайти. Далеко. Слишком. Через край.
Нет, это она виновата, на самом деле. Она перестаралась, увлеклась. Она понимала умом, но не видела, что ему больно.
Нет, понимала, конечно. Раз за разом прикладывая к коже раскаленный нож. Иногда он едва заметно вздрагивал. Иногда, чуть вздрагивали крылья носа. Но ни единого стона, почти спокойное лицо, ничего…
Птица… Она рисовала птицу на нем. Это вышло случайно… просто один, два, три раза приложив, она поняла, что похоже на крылья и решила… Он не пытался ее останавливать. А она… о чем она думала? О чем-то своем… о своем муже… нет, не стоит оправдываться. О том, что она может делать, что хочет. Глядя на него — кажется, что все можно.
Нет, Ингрид старалась касаться совсем легко, эти ожоги сойдут без следа. Большая их часть. Иногда, все же, дрогнув, рука оставляла яркие отметины. И чем дальше, наверно, тем ярче.
Она пыталась спросить, понять — «Тебе что, не больно? Не страшно?» Не верила. Нет… Она даже… думала, что это такая шутка… Дурацкая шутка. «А если я решу выжечь тебе глаза?» «Попробуй». Чертов придурок. Конечно, он понимал, что она не сделает этого. И все же, Ингрид поднесла нож совсем близко, так, что затрещали волоски на брови. Он не попытался остановить ее даже тогда. Он просто до хруста сжал в кулак пальцы.
Она психанула.
Сунула нож в огонь, и потом уже приложила по-настоящему. Не в лицо, конечно, на груди.
И еще раз… пока он не потерял сознание.
Ничего…
После всего этого трясутся руки.
— К черту! Отец уже приехал со мной. Он отправит меня в монастырь, и я больше тебя никогда не увижу! Никогда не думала, что буду так радоваться этому!
— Не отправит, — хрипло говорит Сигваль.
— Отправит! Он за этим и приехал.
Она уже хочет сбежать.
— Нет, я говорил с ним. Сказал, что ты мне нужна и он не может тебя забрать.
Ухмыляется, гад. Так и не открывая глаз.
— Нет! Да пошел ты! — сейчас Ингрид все равно, она не боится больше. — Я больше не приду к тебе! Не могу! Ты можешь трахать меня. Но никаких больше игр! Понял! Никаких!
— Договорились. Никаких игр. Я все равно скоро женюсь.
Ингрид сама не понимает, всхлипывает она или смеется.
— Мне искренне жаль твою жену.
— Мне тоже. Ей придется не легко. Ингрид… — он все-таки открывает глаза, поворачивается к ней. — Тобой очень интересуется один человек. Патрик Арнхильд, Олфский барон. Может быть, ты видела его, такой высокий, рыжий, немного старше меня, больше всего любит петь и пить, хотя ни того ни другого не умеет. Но в целом, хороший парень.
— Я не понимаю…
— Он женат, но дома в Олфе почти не бывает, и не слишком стремится. Его жена — редкостное чопорное бревно, а Патрик любит женщин, которые царапаются и кусаются в постели, словно кошки. Потом он бегает и радостно показывает всем царапины на плечах. Нравится человеку. Заводит. Ничего серьезного, ему хочется именно игр, не переходящих никакие грани, — Сигваль снова облизывает губы, видно, что в глазах у него слегка плывет. — И вот я намекнул ему, что знаю девушку в его вкусе. Про плетку твою рассказал. Но не называя имени… если тебе вдруг это будет не интересно. Но у него аж слюни потекли. И он жаждет встречи. Он никогда не женится на тебе, хочу, чтобы ты понимала это. Но может вполне достойно содержать как любовницу. И он не обидит, даже если вы не сойдетесь с ним.
— Ты это серьезно сейчас?
Невозможно поверить. Это дико. И именно сейчас…
Почему?
— Возможно, это лучше, чем монастырь.
— Почему ты делаешь это?
— У нас с тобой все равно ничего бы не вышло, Ингрид. Не сходится… А Патрика я знаю давно. Почему бы не намекнуть.
Ингрид уткнулась носом ему плечо. Правое, подальше от ожогов.
— Ты ненормальный, Сигваль. Ненормальный. Я боюсь тебя.
— Ты не хочешь?
— И ты так просто отдашь меня?
Он почти улыбается.
— Ты не моя собственность, — говорит так убедительно. — Ты пришла сама, когда захотела. И это твои игры. И тебе нужен совсем не я.
Не он. Не так.
Всего этого она не выдержит долго.
Даже еще одного раза не выдержит.
Но и он…
Тюленьи ласки. Это ведь было по-настоящему тогда утром, от души, а не попытка бегства от каких-то своих проблем.
— Тебе тоже нужна не я, — говорит Ингрид. — тебе нужна женщина, которая будет нежно и искренне обнимать тебя по утрам. И даже не спорь со мной, принц Сигваль. Тебе нежности не хватает и тепла, а не вот этого вот. Тебе нужна женщина, которая будет любить тебя. Даже не столько желать, сколько любить. Чтобы ты мог опереться на это чувство, понимая, что кому-то очень нужен. Как ты нужен сестрам, я видела… Только не маленьким девочкам, а взрослой женщине, которая все понимает про тебя, принимает как есть.
Он зажмуривается, сглатывает.
— Такого не бывает, — говорит тихо. — Не со мной.
— Это не просто, я понимаю, — говорит Ингрид. — Ты очень хочешь казаться плохим, страшным, огромным, жестоким и неумолимым. Чтобы доказать им всем, что ты имеешь право делать то, что делаешь. А заодно и себе доказать. Хочешь казаться чудовищем. Еще немного, и ты действительно им станешь.
— Уже стал, — говорит он без всякого выражения. — Я собираюсь убить человека, который всю жизнь был мне другом. Я собираюсь взять в жены женщину, которую буду презирать и без сожалений перережу ей горло, когда ее отец нарушит договор. И буду, пожалуй, даже молиться, чтобы он побыстрее нарушил. К черту… Я желаю смерти собственному отцу, и даже не просто желаю, а строю планы… И мой отец не упустит ни единого шанса убить меня, у него есть еще два, более покладистых сына. Да дохрена всего. Какая, нахуй, нежность, Ингрид?
— Тем более, — она вздыхает, уткнувшись носом ему плечо, осторожно гладит его ладошкой. — Тем более нужна. Чтобы остаться человеком.
12. Оливия, красные яблоки
Он сидит напротив, но смотрит в сторону. Мимо. Куда-то в горизонт.
Она тоже.
Когда они остановились отдохнуть на поляне, он попытался было подойти, помочь ей слезть с лошади — она дернулась. Сложно сказать отчего, но… Такое «не трогай меня», хоть и молча. Он не стал настаивать. Только кивнул одному из своих: «Юн, помоги». И этот Юн, Юнас Баргайр, отправился помогать.
Нет, с лошади Оливия уже слезла. Юн просто взял Снежинку, привязал ее к дереву. Протянул Оливии фляжку с водой.
— Вы устали, ваше высочество?
Ничего особенного.
Она покачала головой.
Он расстелил для нее свой плащ на траве.
— Садитесь. Сейчас найдем что-нибудь перекусить.
— Спасибо.
Хенни подошла, растерянная. Девочка с конюшни, она не знала, как себя вести. Оливия взяла ее, потому, что ни одна горничная не смогла бы проехать столько верхом, а оставаться одной в компании четырех мужчин тоже неправильно. Теперь у Оливии есть служанка, умеющая ухаживать за лошадьми, но не имеющая ни малейшего представления, что делать с благородной госпожой.
Не важно, пусть будет. Разберутся потом.
Сейчас можно просто немного отдохнуть…
Еще двое — седой вояка Эсхейд Горм, славный своими победами, и молодой Ульвар Кари, младший сын какого-то мелкого барона…
— Я уж думал, гвардейцы нас убьют, — нервно усмехается этот Ульвар, привязывая лошадь.
— Ну и дурак, — говорит Эсхейд.
— Почему?
— Потому, что с Альриком, их капитаном, мы договорились заранее.
— Так это все… — Ульвар не верит. — Все знали?
Эсхейд смотрит на Сигваля, но тот только устало морщится, качает головой. Кажется, ему все равно.
— Сигваль, только при мне, раза три советовал Хеймонду запереть дочь, пока мы все не уедем, — говорит Эсхейд. — Но у этого старого мудака свои планы. Не может сам справиться, так хоть чужими руками. Только не поможет, Генрих не станет связываться.
Генрих, король Делара? Отец договаривался с ним, ездил…
Оливия пытается взять себя в руки. Пытается понять.
Как бы плохо ей сейчас не было, но она должна знать правду.
— Какие планы были у моего отца? — твердо спрашивает она, глядя на Сигваля. Если кто-то и ответит ей, то только он сам.
Все поворачиваются к ней, Сигваль поворачивается.
Имеет ли она право спрашивать?
Это немного страшно, но поздно отступать. И терять нечего.
— Твой отец предлагал мне прирезать твою сестру, — холодно говорит Сигваль, глядя ей в глаза. — Не вполне открыто, но достаточно прозрачно намекал, даже предлагал денег. Сначала он надеялся подсунуть ее мне, чтобы потом без сожалений нарушить договор. Я ее убью, а он примется выть о несправедливости. Очень удобно. Хотя Генрих все равно не поддержит его. Но, по крайней мере, мог бы избавиться от дочери под благовидным предлогом. Замуж ее не берут, никому такая сука не нужна, будь она хоть трижды принцесса и красавица, но пока ее отец жив — это себе дороже. А через ее постель во власть непрерывно лезет всякая шваль. И Хеймонд задолбался эту шваль гонять. Не справляется. Сын у него один, и тот бастард, так что муж старшей дочери, будь он из своих, мог бы претендовать… Сдать дочь в монастырь, без явных скандалов, Хеймонд тоже не решается, хотя я б, на его месте, давно бы сдал. Но если бы все вышло удачно, то я бы ее прирезал у всех на виду, и все были бы довольны. И пошел бы он снова к Генриху или еще к кому-нибудь, с кем у него там договоры… Кричал бы — вот, дочь убили ни за что, в собственном доме, куда катится мир, надо срочно собирать войска! Может быть, чего бы и стряс. Но так дочь не убили, а только трахнули. И поскольку ее и так уже трахали все заинтересованные лица, во всех позах, то никто даже не почешется, если это, конечно, не будет совпадать с личными интересами. А я уже позаботился, чтобы не совпадало.
Сигваль смотрит ей в глаза, безразлично и холодно. Сейчас он кажется старше лет на десять, резкие заострившиеся черты лица…