После такого — ни есть, ни пить уже не хочется.
А Сигваль только ухмыляется веселее.
— Хочешь барашка? — говорит он. Отрезает ей и себе по хорошему куску.
Не сейчас. Даже несмотря на голод, на то, что Оливия ничего не ела с утра, да и то, лишь сухая походная еда… Страшно.
— А что за печальный опыт? — спрашивает она.
Сигваль все так же ухмыляется, но видно, что это тяжелая для него тема.
— Год назад хотели отравить меня, но отравили девушку, которая была со мной. Случайно. Она взяла первой.
И теперь, вот так, пробует только сам? Себя не жалко?
— Ты любил ее?
— Она была мне очень дорога, — говорит он.
— Твои враги?
— Мой отец, — говорит Сигваль.
— Да, у них там чудесная любящая семейка! — отзывается Юн, сидящий неподалеку. — Впрочем, у вас, Оливия, как я понял, не лучше. Мне повезло, что я не принц, и вообще не старший сын, никому не нужен. Кстати, как там барашек, Сиг? Попробовал? Есть можно?
И весело ржет.
— Нормально, — говорит Сигваль. — Ночью тебе первому под дверью сидеть, так что не напивайся, а то уснешь. И жрать много тоже не советую.
И это, вроде бы, и шутка почти, смех, но Юн действительно почти не пьет, только воду. Болтовня болтовней, но дело свое он знает. И ест немного, лишь только утолить голод. На полный желудок не побегаешь и не подерешься. Зато болтает Юн как обычно — много и от души. Под эту болтовню Оливия немного успокаивается. И даже поесть немного пробует. Вон, Сигваль спокойно и с аппетитом есть, и ничего, жив пока…
Как можно так жить?
Спальня крошечная. Даже при том, что лучшая в крепости. И самая большая кровать.
Еще по дороге сюда Оливию начинает трясти нервная дрожь.
Не то, чтобы она действительно боится Сигваля. Нет, она ему верит. Он ничего ей не сделает, как и сказал. И все же…
Совсем скоро он станет ее мужем. И тогда точно не избежать…
Если только его не убьют раньше… но таких мыслей Оливия боится даже больше, чем самого Сигваля.
В спальне — кровать, стол у окна, два стула, большой сундук. Есть даже камин, но сейчас и так тепло. Немного сыро…
Свечи на столике.
Медвежья шкура на полу у кровати.
Сигваль окидывает все это взглядом, устало потягивается, снимает куртку, вешает на стул.
— Ну, что… — говорит он. — Я могу спать на полу, на этом медведе. Одну подушку только у тебя заберу. Или, если ты не слишком меня боишься, то мы не будем страдать этой херней и будем оба спать на кровати? Просто спать, ничего такого.
В животе что-то сжимается, Оливия смотрит на него.
Боится.
Даже не столько боится, сколько… это сложно объяснить. И это не смущение, не стыд… не отвращение к нему. Несмотря на то, что забыть все равно не удастся.
Но спать на полу — глупо.
Она смотрит на него…
И он улыбается, так понимающе.
Подходит к кровати, берет подушку, кидает на пол. Давая понять, что решение принято.
Потом к окну… здесь высоко и, пожалуй, не залезть. Но Сигвалю все равно что-то не нравится, он качает головой. Он высовывается туда, смотрит вверх.
Потом садится на край стола и наблюдает, как Оливия пытается стянуть сапоги. Не выходит. Все это вообще дается тяжело, она даже платье не смогла надеть, не справилась, там шнуровка сзади. Так и выходила на ужин в мужской одежде, в которой ехала сюда.
— Давай помогу, — говорит он.
И как-то очень быстро шагает вперед, опускается на одно колено перед ней. Она даже не успевает возразить, а он уже одной рукой берет сапог у пятки, другой — придерживая ногу под коленкой, легко стаскивает, без усилий.
— Вот, теперь второй.
Улыбается.
Это ведь ничего не значит? Нет? Он просто помог ей. Но от его прикосновений вдруг бешено колотится сердце и щеки вспыхивают огнем. Ей вдруг кажется, за сапогами он начнет снимать с нее все остальное.
Но Сигваль не замечает ее смущения, или делает вид, что не замечает.
Поднимается на ноги, стаскивает верхнюю рубашку через голову, отстегивает меч, кладет рядом на полу, снимает свои сапоги.
— Будем спать? — говорит он.
Задувает свечи.
И, забравшись под одеяло, едва ли не с головой, Оливия смотрит, как он ложится на полу, тихо вздыхает, потягиваясь. Потом, она больше не видит его, с ее места не видно. Слышно только его тихое ровное дыхание там…
17. Оливия, сказка на ночь
Не уснуть. Не выходит. Казалось бы, после такого дня можно упасть и уснуть сразу, но никак. Она вертится, кровать скрипит, хоть Оливия и пытается шуметь поменьше.
Сигваль тоже не спит, но лежит совсем тихо, закрыв глаза, только дыхание выдает.
И все же, он сдается первым.
— Лив, не спится? — тихо говорит он.
— Нет, — она пододвигается ближе к краю, чтобы видеть его. — Я мешаю тебе?
Он лежит на спине, подсунув одну руку под голову. И только сейчас открывает глаза, смотрит на нее.
— Совсем не мешаешь. Я тоже не сплю, да и, честно говоря, не хочу пока. А ты скучаешь по дому, или мое присутствие так смущает тебя?
Он просто лежит и смотрит на нее, снизу вверх.
Сложно сказать…
— Не знаю, — говорит Оливия. — Я скучаю… но, с другой стороны, почти рада, что уехала оттуда. Последнее время все было непросто. Я понимала, что рано или поздно мне придется выйти замуж и уехать. Не знаю… Скучаю, да. А ты… я пока не очень понимаю, чего от тебя ждать. Просто слишком много всего сразу.
— Да, — соглашается он. — Много. Когда вся жизнь резко меняется, то не до спокойного сна.
Вдруг так хочется узнать про него побольше. Разобраться в нем.
— А с тобой такое бывало? Перемены?
— Не так, как у тебя, — говорит он, — но было, да. Моменты, когда понимаешь, что по-старому уже не будет. Я… В пятнадцать лет я впервые отравился на войну, вместе с дядей. Нет, тогда война для меня была развлечением, дело не в этом. Меня и в бой-то не пускали, только посмотреть со стороны и поучиться, как это бывает. И кажется, что бессмертен, и что ничего плохого случиться не может. С кем угодно, но не со мной. Дядя рядом, а я под его защитой, — Сигваль вздыхает, замолкает ненадолго. — Но вернувшись, я узнал, что мама умерла, а сестра выходит замуж, и я, возможно, больше не увижу ее. Ты возвращаешься домой, но прежнего дома больше нет… мир вдруг так стремительно пустеет.
Он поджимает губы, какое-то время смотрит в сторону, почти неподвижно.
Оливия понимает… когда ее мать умерла, она еще долго не могла прийти в себя.
Сестра…
— Эйдис? Вы были близки с ней?
— Да. Она старше меня чуть больше, чем на год. В детстве мы всегда играли с ней, во все мальчишечьи игры, она никогда не была примерной девочкой. Могла любого парня за пояс заткнуть. Она и сейчас может. Юн шарахался от нее, Генрих ее боится, — Сигваль улыбается. — Говорят, она пошла в нашу бабку. Все всегда решала сама. Только замуж по собственному выбору выйти не удалось, ее выдали так же, как и тебя, для укрепления мира. Хотя, она говорит, что не жалеет.
— Скучаешь?
— Да, — говорит он.
— А Юн боялся?
Сигваль смеется.
— Она лишила его невинности. Не он ее, а она его, прижала где-то в углу, так, что деваться было куда. И совершенно не стеснялась этого. Он влюбился в нее по уши, но шарахался все равно.
— Ну и сестры у тебя!
— Не все. Эйдис — огонь, мне до нее далеко. А Ньяль не такая. Тихая, скромная девочка… ей скоро десять. Боюсь, ей будет тяжело… Агнес и Беате еще маленькие.
— А братья?
Сигваль пожимает плечами.
— С Хальдором мы никогда не ладили. Не знаю, не сходилось, ни когда были детьми, ни сейчас. Он любит музыку, древних философов, охоту и пиры. А война и политика не интересуют его совсем, он выше этого. Честно говоря, меня страшно пугает мысль, что такой человек может стать королем. Бранд смог бы. Он совсем ребенок, но характер у него есть.
— А тебя, значит, интересуется война?
Сигваль фыркает, и даже трет пальцами лоб.
— Я всегда знал, что мне от этого никуда не деться. Вот из Эйдис вышел бы отличный король, будь она мужчиной. Но она и так уже почти все прибрала к рукам. У нее это от души, а я — скорее по необходимости, — он вздыхает. — Четыре года назад, на Галинкосах, убили дядю Хейдара, в бою, стрелой в горло. Там вообще было непросто, мы шли вперед, но потери слишком большие. Нам травили колодцы, перекрывали дороги и поставки еды. И среди своих — непрерывные споры о том, как стоит поступить, как вести войну и не вернуться ли домой. Дядя сдерживал их, но без него сразу посыпалось. Еще труп не успел остыть, как шакалы взялись делить добычу, чтобы сразу разбежаться. И я понял, что либо прямо сейчас, к утру, я беру это в свои руки, либо все летит, нахрен, к чертям.
Он замолкает.
— Вы же победили тогда?
— Победили, — устало говорит Сигваль. — До сих пор не понимаю, как удалось.
— Благодаря тебе.
Он болезненно морщится.
— В какой-то момент понимаешь, что за тебя этого не сделает никто. Твоя победа или твое поражение, если оно лично твое — это не так важно. Но важны люди, которые идут за тобой, их жизнь и смерть на твоей совести. Все вдруг меняется. У меня тогда, в девятнадцать лет, уже был неплохой военный опыт. Но настоящего опыта командования не было, ответственности такой не было.
Хмурится, смотрит в потолок.
— Страшно было? — спрашивает Оливия.
— Да, — говорит он. — Очень. Пиздец, как страшно. Ты силой заставляешь людей делать то, что они делать не хотят, и не можешь знать заранее — прав ты или нет. И если не прав, то они все погибнут. Это будет только твоя вина… Но за тебя все равно никто не решит.
С шипением втягивает воздух сквозь зубы. Садится… Оливии даже кажется, что он сейчас вскочит на ноги, убежит… но нет, сдерживается. Только до хруста сжимает пальцы.
— Прости, — говорит тихо. — Заснуть все это точно не поможет.
Оливия протягивает руку, касаясь его плеча, смотрит на него.