очительной. У меня есть одна смелая идея, мастер Гисле. Я хочу платье, похожее на традиционное свадебное платье остайнской девушки. Не такое, как принято при дворе. Просто и символично, без излишеств. Вы ведь сможете сделать это для меня?
Немного страшно. Сейчас мастер откажет, и что делать тогда?
Он сомневается, глядит так недоверчиво, словно прикидывая что-то в уме.
— Если следовать древней традиции, то это должен быть лен, ваше высочество, — говорит осторожно.
— Да. Белый остайнский лен и бейонское кружево. Как символ мира между нашими землями. И кружево уже есть, я привезла из дома, это часть моего приданного. Сейчас я покажу вам.
У нее уже все готово. Кружево — единственное, что она везла с собой, была уверена, что пригодится.
Оливия достает и разворачивает. Тонкое, изящное, льняное. Мастер рассматривает придирчиво, трогает.
— Отличная работа, — довольно говорит он, поглаживая кружево пальцами. — Из Тойсы, я не ошибаюсь?
Оливия кивает. Мастер трет подбородок, и, неожиданно, в его глазах загорается азарт.
— Вы возьметесь за это, мастер Гисле?
— Это интересная задача, — говорит он. — Сшить такое платье для принцессы, из простой ткани, но чтобы смотрелось не менее достойно, чем их самой дорогой парчи — сложная задача, но интересная. Давайте попробуем. Расскажите, как вы представляете это себе? Возможно, какие украшения хотите надеть?
— Ожерелье с сапфирами, — говорит Оливия. — Сигваль сказал, оно принадлежало его матери, и подарил мне. Должно же на мне быть что-то неприлично дорогое.
Улыбается.
И мастер невольно улыбается в ответ.
— Синий… — говорит он. — А не хотите подкладку для этого платья из голубого шинайского шелка? По тону к сапфирам как раз подойдет. Чтобы выглядывало совсем чуть-чуть, разглядят только те, кому это интересно. Шелк мы возьмем с платья королевы, если вас это не смущает. Ваш будущий муж вернул это платье мне, сказал, королеве оно больше не нужно, можно перешить. Для подкладки это хватит. Как вам?
У мастера поблескивают глаза, словно у хитрого заговорщика. Очевидно, какие-то свои изощренные счеты с королевой, если он предлагает такое. Безумно дорогой шелк для подкладки льняному платью?
Значит, Сигваль отобрал его у королевы?
Вряд ли ей это понравилось, и еще меньше понравится, если использовать так…
- Я подумаю, — говорит Оливия.
Лучше посоветоваться с Сигвалем, разумно ли дразнить Исабель, или стоит вести себя тихо и осмотрительно. Но что-то в этом есть.
— Знаете, ваше высочество, — говорит мастер, — королева предлагала мне денег, если ваше платье обойдется дороже, чем ее. Она предлагала склонить вас выбрать золотую парчу. Но ваша идея мне нравится больше. Такого мне еще не предлагали. Давайте обсудим подробности и снимем мерки.
А еще, немного жемчуга они тоже сковыряют со старого платья королевы. Да-да! Мастер знает подходящее, и у мастера есть ключи от гардеробной, а то платье все равно пылится без дела. Он уже потирает руки, как мальчишка, затевающий проказу. И даже никто не узнает. В крайнем случае, потом можно пришить назад.
Он даже готов взяться за заказ бесплатно, из чистого интереса, это эксперимент для него. Важно для его репутации. Все, что нужно — лишь купить немного белого льна.
Отличный мастер!
И все равно страшно, что выйдет из этой затеи.
26. Оливия, щепки
Хлопнула дверь.
Не у нее, в комнате Сигваля.
Оливия насторожено вздрагивает. Прислушивается.
Глухой удар. В стену? Потом какой-то шум, и снова удар, но на этот раз — словно что-то ломается с треском.
Оливия вскакивает. Что происходит? Сигваль? Или это кто-то чужой?
Осторожно подходит к двери, слушает… Войти? Посмотреть?
Тихо.
Посмотреть можно. Он сам говорил — заходить в любое время, если что-то понадобится. Он просил быть осторожной, но тут…
Посмотреть.
Открывает дверь.
Сигваль стоит там, прислонившись лбом к стене. Рядом на полу разбитая табуретка.
— Сигваль! — зовет она.
Он оборачивается через плечо.
— Не лезь! — бросает резко. Страшно. Глухое рычание в его голосе.
Нет. Это все уже было, так не пойдет.
Что-то произошло там у него, нехорошее. И нужен выход.
Немного дрожат руки, но Оливия идет к нему все равно. Молча. Закусив губу. Словно к опасному голодному зверю. Он смотрит на нее, как она идет… и с каждым шагом растет напряжение. Стоит, замерев, едва ли не шерсть встает дыбом, почти угрожающе.
Он даже пытается дернуться в сторону, но она успевает. Поймать, обнять его.
— Тихо, — говорит Оливия ровно и требовательно, очень старается. — Стой спокойно.
Сигваль еще пытается дернуться в ее руках. Вырваться. Не слишком сильно, стараясь не сделать ей больно. Просто стоит, вытянувшись, Оливия чувствует, как все его мышцы напряжены до предела.
Смотрит не на нее, в сторону.
— Отпусти, — говорит он, и это еще похоже на приказ, но где-то на самом дне — отчаянная просьба.
— Нет, — говорит Оливия. — Ты сам привез меня сюда, и теперь придется терпеть. Не дергайся.
Очень боится, что поступает неправильно, что он сейчас разозлится окончательно… еще ударит… Что будет только хуже. Ему плохо. Но сможет ли она помочь?
— Тихо, — говори она, — успокойся. Если перебьешь все табуретки в замке, сидеть будет не на чем.
Он невольно фыркает.
Оливия только обнимает крепче. Чувствует его частое, неровное дыхание, чувствует, как колотиться его сердце. И вот что-то сейчас происходит с ней такое, что хочется зажмуриться и больше не отпускать.
Прижимается щекой к его шее… легкий запах его кожи… это просто так… ее сердце начинает чаще биться в ответ.
Тихо, тихо… осторожно гладит его по спине.
И потихоньку, понемногу, напряжение уходит. Вдох-выдох…
— Я напугал тебя, да? — говорит он, почти шепотом. Сам обнимает ее.
Не отпускать его. Только не отпускать…
— Да, — говорит она, все так же зажмурившись, прижимаясь щекой. — Я испугалась за тебя.
— За меня?
— Что с тобой происходит?
— Ничего, просто тяжелый день. Не бери в голову. Сломаю пару табуреток и успокоюсь.
Сигваль улыбается ей в ухо. Или всхлипывает. Не разобрать.
— И что, помогают табуретки? Легче становится?
— Не очень, — признается он. — Но иногда очень хочется что-то сломать. Не бойся. Только табуретки.
Он чуть отстраняется, заглядывая ей в глаза. Изо всех сил пытается улыбнуться. И в его глазах столько всего… не разобрать… И все еще затаенная ярость, и отчаянье, боль, и… страсть, желание, и чуть-чуть благодарность… и недоверие.
Ему тоже сложно довериться ей.
— Я не боюсь, — отвечает она, сразу на все.
Он облизывает губы и чуть судорожно сглатывает.
Касается ее щеки, гладит осторожно, чуть назад, к уху, прихватывая мочку пальцами, и немного вниз, по шее. Дыхание перехватывает…
Потом тянется к ней. Целует ее. Горячо и голодно, словно нет ничего важнее этого, ничего желаннее. Словно она безумно нужна ему, как воздух… Его пальцы на ее плечах, назад… на лопатках, он чуть поглаживает. И бросает в дрожь. Не от страха, от какого-то нового чувства, подступающего изнутри, Что-то сжимается в животе и ноет так…
На Оливии только тонкая сорочка, и если его пальцы сейчас стянут с ее плеч…
Она боится? Хочет этого?
Она и сама не знает.
Не понимает ни его, ни себя до конца.
Сигваль чуть отпускает ее, и долго смотрит в глаза. Так долго, что тревога вспыхивает с новой силой. Словно он хочет что-то сказать. Сожаление…
Молча, поджав губы.
И нет сил.
— О чем ты думаешь? — не выдержав, спрашивает она.
Он криво ухмыляется.
— Знаешь, что мне сейчас хочется больше всего? — говорит он задумчиво. — Взять тебя, бросить все и сбежать куда-нибудь на край света, где нас никто не найдет. И к черту… Ничего больше не надо.
У него чуть дергается подбородок.
Его глаза совсем темные в полутьме. Он действительно хочет этого.
— Все так плохо, да? — говорит Оливия.
Он вздыхает, отпускает ее.
Отходит в сторону. Наливает в бокал вина, немного пробует. Потом наливает уже в оба. Один протягивает Оливии. Словно тянет время. Словно хочет, но не может найти силы ответить. Он не привык говорить о таких вещах вслух.
Салютует ей бокалом и отпивает немного.
— Я бы хотела с тобой сбежать, — говорит Оливия. — Только вдвоем, и больше никого и ничего. Никаких принцев и принцесс. Все стало бы намного проще.
Сама удивляется, говоря это. Ведь чистая правда. Она бы хотела. Тихая спокойная жизнь где-нибудь… без всякой роскоши… без бремени власти и ответственности на плечах. Без забот и непростых решений, разрывающих на части. Просто ее мужчина… муж… без всего этого.
Сигваль грустно улыбается ей. Выпивает до дна, ставит бокал на стол.
Садится на кровать рядом. Дергает верхнюю пуговицу камзола, словно воротник его душит. Потом расстегивает все, снимает и бросает камзол рядом. Откидывается назад, на спину.
— Мой отец подписал отказ от претензий по Керольским землям, — глухо говорит он. — Бумаги в Бейону еще не отправили, но они у Тифрида. А Тифрид своего не упустит, твой отец хорошо платит ему. Я понимаю, что для тебя это скорее добрые вести, Бейона не потеряет, а, возможно, где-то даже приобретет… — он вздыхает. — Я должен вывести войска к первым холодам и распустить. Меня готов поддержать Хеттиль, с Тюленьих скал, Харольд Баргайр… возможно, Магнус Одде, герцог Биргира, но он не пойдет на прямой конфликт с короной. Тюленьи скалы против мощи Альденбрука и Уолеша — это ничто. Тифриду удобен слабый король, которым можно крутить, из которого можно тянуть деньги, а потом и вовсе подгрести все под себя.
Сигваль долго лежит так, глядя в потолок. Потом поворачивается к ней.
У него белое, словно неживое, лицо.
— Я не справляюсь, Лив, — говорит тихо, так спокойно и прямо, что замирает сердце. — Я не знаю, что делать. Мне не хватает ни сил, ни опыта, ни денег. Я влез в игру, в которую не умею играть. И втянул тебя.